Людмила Сараскина - Фёдор Достоевский. Одоление Демонов Страница 9

Запись «В. З

1970: 1700»

свидетельствовала о том, что полученные результаты были округлены — 1968 до 1970 и 1716 до 1700. Далее, однако, круглые цифры не использовались; точное количество букв на журнальных страницах «Русского вестника» и «Зари» умножалось на 16, то есть на количество страниц в типографском печатном листе.

Результаты умножения давались в столбик:

488 27,456

Они сразу позволяли видеть, что в печатном листе «Русского вестника» букв на четыре тысячи больше. Но поскольку важны были не буквы, а листы, необходимо было сопоставить оба результата в листовом выражении.

Достоевский записал два отношения:

31,488: 27,456 = 16: х 27,456:31,486= 16: дг

Первое из них означало: число букв в печатном листе «Русского вестника» так относится к числу букв в печатном листе «Зари», как полное число страниц в печатном листе «Русского вестника» к х, то есть неизвестному числу страниц «Зари», если их напечатать в формате печатного листа «Русского вестника». Второе отношение выясняло, чему будет равно другое х, то есть число страниц в печатном листе «Русского вестника», если эти страницы появятся в формате «Зари».

Чтобы выяснить значение обоих х, производилось еще одно арифметическое действие: количество букв в печатном листе «Русского вестника» делилось па количество букв, содержащихся в одной странице журнала «Заря».

31488 11716 1716 18Ц 14328 13728 600

Столбик показал результат 18Уз, означавший:

печатный лист «Русского вестника», будь он помещен в «Заре», уместился бы не в 16, а в I8V3 (V4) страницах. Но это также значило, что, если печатный лист формата «Зари» предложить «Русскому вестнику», он потянет всего на 14 страниц. Значит, в случае, если бы автор отдал в «Зарю» текст в десять печатных листов привычного формата «Русского вестника», набежало бы 22 лишние страницы, то есть одиннадцать листов «Зари» и еще шесть страниц.

По — видимому, именно таков был ход мысли, так как запись «160» означала десять раз по 16 страниц, то есть десять печатных листов; запись «22 ^/2» показывала разницу между 160 и 182 У2 (то есть разницу между десятью листами в «Русском вестнике» и в «Заре», выраженную в страницах); запись «16/6» обнаруживала желание подсчитать, какую часть печатного листа занимает хвост из шести страниц[24].

Очевидно, что при сумме гонорара с листа, который он получал в «Русском вестнике» и который просил у «Зари» (сто пятьдесят рублей), печататься в «Заре» было выгоднее: при продаже «Заре» романа в тридцать листов набегало еще четыре листа, то есть дополнительных шестьсот рублей. Было о чем подумать, вернее сказать, приходилось думать и об этом[25]. И если бы запрашиваемая Достоевским экстренная тысяча была ему экстренно и разом выплачена, его планы на вторую половину 1869 года могли бы существенно продвинуться — в сторону от «Русского вестника» к «Заре». Достоевский, назначавший себе после четырнадцати месяцев работы над «Идиотом» четыре месяца каникул для «гулянья и отдыха», готов был употребить отпуск для работы в «Зарю». Это значило бы, что, получив вперед требуемую тысячу и уйдя с головой в объемную работу для «Зари», он вряд ли в самом начале 1870 года принялся бы разрабатывать роман о Князе А. Б. в «Русский вестник».

Свободной тысячи у Кашпирева, однако, не оказалось. А стало быть, отодвинулись в неизвестное будущее и планы объемистой повести, которую Достоевский предлагал через Страхова Кашпиреву («величиною с «Бедных людей», или в 10 печатных листов») и которая должна была исправить читательский неуспех «Идиота».

Когда Достоевский узнал, что экстренную тысячу Кашпирев предлагает ему не разом и не сейчас, а в рассрочку, он, отвечая Страхову, немедленно поменял акценты. «Настоятельная нужда моя, — писал Достоевский, — была, месяц назад, ПРИ МОЛЧАНИИ «РУССКОГО ВЕСТНИКА», до того сильна, что тысяча рублей сейчас и разом имела для меня чрезвычайную ценность. Теперь же мне выгоднее сесть, и сесть как можно скорее, за роман на будущий год в «Русский вестник», который до того времени не оставит меня без денег, да и расставаться с Катковым я никогда не был намерен». Теперь — уже отбросив соображения о возможной выгоде — Достоевский готов был предложить «Заре» лишь небольшой рассказ в два печатных листа (он тут же уточнил, что в «Заре», может быть, это займет листа 3 или даже 3 Уг). который он обязуется поставить через два месяца, но с условием: выплатить ему немедленно, сейчас, триста рублей.

Очень скоро Достоевский увидел еще одно различие между «Зарей» и «Русским вестником». Но если первое — формат «Зари», вмещавший на единицу печатного листа меньше текста, — было в пользу автора, то второе только бесило: точность и аккуратность редакции оставляли желать лучшего. Не прошло и трех недель, в течение которых немедленные триста рублей должны были быть давно получены, как Достоевский вынужденно напоминал Страхову об обещании и просил его ускорить присылку денег «хотя бы только пятью или четырьмя днями». Напрасно он ждал, сидя на чемоданах во Флоренции и живя в долг, который рассчитывал отдать из обещанных денег, — они так и не пришли. Страхов же, не сумев достать в редакции гарантированный аванс и получив от Достоевского очередное отчаянное письмо («Я рассчитал день и час моего выезда отсюда… Напишите, пожалуйста, не медля ни минуты»), просто прекратил переписку.

Подняться из Флоренции с беременной женой и ее матерью Достоевскому опять помог Катков, выславший семьсот рублей в счет будущего романа; им удалось расплатиться, а также совершить переезд через Венецию, Триест, Вену и Прагу с небольшими остановками и осмотром достопримечательностей («Мы проехали через Венецию, в которой простояли два дня, и Аня только ахала и вскрикивала, смотря на площадь и на дворцы»), Катковские деньги, равно как деньги, все же присланные из «Зари» с двухмесячным опозданием, кончились уже к сентябрю: как раз к рождению дочери Любы. Тогда‑то и начался его дрезденский кошмар с банковскими конторами Хессина и Гирша, с добыванием двух талеров на телеграмму, с проклятыми avis и непостижимым головотяпством «Зари», сотрудники которой не отвечали на письма, деньги если и отправляли, то не так, как надо, и даже не туда и забывали высылать подписчикам очередные номера журнала.

И хотя так случилось, что он все‑таки написал для «Зари» первоначально планируемый объем, то есть десять — двенадцать листов[26], и заработал‑таки свыше полутора тысяч рублей, но забыть, как пришлось буквально вырывать эти деньги, было невозможно:

один только «деликатнейший, добрейший и благороднейший Михаил Никифорович» способен был понять систему работы в режиме всегдашнего долга.

Всем своим работодателям, а также их посредникам Достоевский объяснял, повторял, внушал, что может работать только в этом, и никаком другом, режиме. «Так как я всегда нуждаюсь в деньгах чрезвычайно и живу одной только работой, то всегда почти принужден был всю жизнь, везде, где ни работал, брать деньги вперед. Правда, и везде мне давали».

Часто, не имея иных подтверждений, что его ценят в журналах как автора, он мог судить об этом по готовности издателя помочь вперед: «Я Катковым не только доволен, но даже благодарен ему за то, что давал вперед… Они сохраняют меня сотрудником и даже с удовольствием… да и не стали бы присылать деньги вперед, если б не так».

«Я, по положению моему, нуждаюсь всегда в деньгах вперед, а Катков мне всегда давал вперед», — объяснял он даже племяннице Сонечке.

«Не было редакции, с тех пор как я литературствую, которая отказалась бы мне дать вперед настоящим образом (а не то что когда уже рукопись в руках), — уверял он Майкова, обращаясь с очередной просьбой о посредничестве и дружеском участии. — Да и кому не дается вперед? Мы вели журнал — всем давали вперед, да и какие суммы!»

Он просил Страхова не сердиться за выдвигаемые условия. «Это вовсе не торг, — оправдывался он, — это точное и ясное изложение моих обстоятельств, и чем точнее, чем яснее, — тем ведь и лучше в делах». «Этот разговор о деньгах вперед, — вновь объяснял он Страхову, когда история с «Вечным мужем» была позади, шел февраль 1870 года и он сочинял роман в «Русский вестник»[27], — не каприз, не заносчивость и не ломанье самонадеянное с моей стороны… Я всю жизнь работал из‑за денег и всю жизнь нуждался ежеминутно; теперь же более, чем когда‑нибудь. К весне должен непременно достать денег; за работу же мою мне всю жизнь и все давали вперед и помногу, даже и иначе никогда не бывало. Да иначе и не может быть, ибо у меня никогда не случается зараз значительной суммы, с которою я бы мог выдержать несколько месяцев и уже потом, выдержав, продавать роман готовый, как делают наши старшие литераторы».