Как читать литературу как профессор. Живое и увлекательное руководство по чтению между строк - Томас Фостер Страница 11

Саркин Аунг Ван - любовный интерес Пола Берлина, девушка из его фантазий. Она вьетнамка и знает о туннелях, но не вьетконговка. Она достаточно взрослая, чтобы быть привлекательной, но не настолько старая, чтобы предъявлять сексуальные требования к девственному молодому солдату. Она не является "реальным" персонажем, поскольку появляется после начала фантазий Берлина. Внимательные читатели найдут ее "реальную" модель в молодой девушке с такими же серьгами-обручами, когда солдаты обыскивают жителей деревни в одной запомнившейся сцене войны. Справедливо, но это только физическое лицо, а не ее характер. Тогда кто она? Откуда она взялась? Думайте обобщенно. Отбросьте личные детали, рассматривайте ее как тип и попытайтесь вспомнить, где вы уже видели такой тип: смуглокожая девушка, ведущая группу белых мужчин (в основном белых, во всяком случае), говорящая на незнакомом им языке, знающая, куда идти, где найти еду. Ведет их на запад. Точно.

Нет, не Покахонтас. Она никогда никого никуда не вела, что бы там ни говорили в популярной культуре. Почему-то Покахонтас пиарят лучше, но нам нужна другая.

Сакаджавея. Если мне нужно, чтобы меня провели через враждебную территорию, я хочу видеть именно ее, и Пол Берлин тоже хочет видеть именно ее. Ему нужна фигура, которая будет сочувствующей, понимающей, сильной в том, чего нет у него самого, и, самое главное, успешно приведет его к цели - добраться до Парижа. О'Брайен играет здесь с устоявшимися знаниями читателя об истории, культуре и литературе. Он надеется, что ваш разум сознательно или бессознательно ассоциирует Саркина Аунг Вана с Сакаджавеей, тем самым не только создавая ее личность и влияние, но и устанавливая характер и глубину потребности Пола Берлина. Если вам нужна Сакаджавея, вы действительно заблудились.

Дело не в том, какая туземка фигурирует в романе О'Брайена, а в том, что существует литературная или историческая модель, которая нашла свой путь в его вымысле, чтобы придать ему форму и цель. Он мог бы использовать Толкиена, а не Кэрролла, и хотя поверхностные черты были бы другими, принцип остался бы тем же. Хотя при смене литературной модели история пошла бы в разных направлениях, в любом случае она обретает некий резонанс от этих разных уровней повествования, которые начинают появляться; история больше не лежит на поверхности, а начинает обретать глубину. Мы пытаемся научиться читать такие вещи, как старый хитрый профессор, научиться замечать эти знакомые образы, как будто мы можем увидеть слона до того, как соединим точки.

Говорят, что истории вырастают из других историй. Но Сакаджавея была реальной.

На самом деле, так оно и было, но с нашей точки зрения это не имеет значения. История - это тоже история. Вы не сталкиваетесь с ней напрямую, вы слышали о ней только через рассказы того или иного рода. Она - литературный и исторический персонаж, такая же часть американского мифа, как Гек Финн или Джей Гэтсби, и почти такая же нереальная. И, наконец, все это - миф. И это подводит нас к большому секрету.

Вот она: есть только одна история. Вот, я сказал это и не могу взять свои слова обратно. Есть только одна история. Никогда. Одна. Она всегда происходила, она повсюду вокруг нас, и каждая история, которую вы когда-либо читали, слышали или смотрели, является ее частью. Тысяча и одна ночь. Возлюбленная. "Джек и бобовый стебель". Эпос о Гильгамеше. История О. Симпсоны.

T. С. Элиот говорил, что когда создается новое произведение, оно устанавливается среди памятников, дополняя и изменяя порядок. Мне это всегда кажется слишком похожим на кладбище. Для меня литература - это нечто более живое. Скорее, бочка с угрями. Когда писатель создает нового угря, он извивается в бочке, прокладывая себе путь в огромную кишащую массу, из которой он изначально появился. Это новый угорь, но он разделяет свою угревистость со всеми другими угрями, которые есть в бочке или когда-либо были в ней. Если это уподобление не оттолкнет вас от чтения, знайте, что вы настроены серьезно.

Но суть в следующем: истории вырастают из других историй, стихи - из других стихов. И им не обязательно придерживаться жанра. Стихи могут учиться у пьес, песни - у романов. Иногда влияние бывает прямым и очевидным, как, например, когда американский писатель XX века Т. Корагессан Бойл пишет "Шинель II", постмодернистскую переработку классической повести русского писателя XIX века Николая Гоголя "Шинель", или когда Уильям Тревор обновляет "Двух галантов" Джеймса Джойса "Еще двумя галантами", или когда Джон Гарднер перерабатывает средневекового Беовульфа в свой маленький постмодернистский шедевр "Грендель". В других случаях это менее прямолинейно и более тонко. Форма романа может напоминать читателям о каком-то более раннем романе, а современный скряга - о Скрудже. И, конечно, есть Библия: помимо множества других функций, она тоже является частью одной большой истории. Женский персонаж может напомнить нам Скарлетт О'Хара, Офелию или даже, скажем, Покахонтас. Эти сходства - они могут быть прямыми или ироничными, комичными или трагичными - начинают проявляться у читателя после длительной практики чтения.

Все это сходство с другой литературой - хорошо, но что это значит для нашего чтения?

Отличный вопрос. Если мы не видим отсылки, это ничего не значит, верно? Поэтому самое худшее, что может случиться, - это то, что мы все еще читаем ту же историю, как будто литературных предшественников там не было. Дальше все, что происходит, - это бонус. Небольшая часть того, что происходит, - это то, что я называю фактором "ага!", восторг, который мы испытываем, узнавая знакомый компонент из предыдущего опыта. Этого момента удовольствия, каким бы замечательным он ни был, недостаточно, поэтому осознание сходства ведет нас вперед. Обычно происходит так: мы узнаем элементы какого-то предыдущего текста и начинаем проводить сравнения и параллели, которые могут быть фантастическими, пародийными, трагическими, какими угодно. Как только это происходит, наше прочтение текста меняется по сравнению с прочтением, управляемым тем, что открыто на странице. Давайте вернемся на мгновение к Каччиато. Когда отряд проваливается в дыру на дороге, используя язык, напоминающий об Алисе в Стране чудес, мы вполне обоснованно ожидаем, что место, куда они попадают, будет по-своему страной чудес. И действительно, с самого начала так и происходит. Окскарт и тетушки Саркина Аунг Вана падают быстрее, чем она и солдаты, несмотря на закон всемирного тяготения, согласно которому падающие тела движутся со скоростью тридцать два фута в секунду в квадрате. Эпизод