Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля - Амелия М. Глейзер Страница 40

колодец ножик являются долгом, который так и не оказывается уплачен до конца рассказа, и это намекает на то, что история еще не завершена и у героя впереди новые поиски. Рассказы Шолом-Алейхема часто начинаются с того, что какие-то вещи приобретаются в долг. В его популярном цикле о Менахеме-Мендле, написанном в период между 1892 и 1913 годами, заглавный герой путешествует по миру и придумывает все новые и новые схемы быстрого обогащения. Странствия Менахема-Мендла начинаются с того, что он взамен обещанного приданого получает небольшую сумму наличными, два векселя и оказавшееся необеспеченным долговое письмо, по которому должен получить деньги в Одессе. Эти бумаги становятся центральным элементом всего повествования, которое постоянно возвращается к ним, подобно гоголевскому нарративу с его зацикленностью на рукавах и воротниках. Менахему-Мендлу Одесса представляется огромным коммерческим пейзажем, в котором видимо-невидимо любых товаров. Вот что он пишет своей жене:

Представь себе, стоит мне выйти с тросточкой на Греческую (так в Одессе называется улица, где заключаются всякие сделки) – и у меня двадцать тысяч дел! Хочу пшеницу – пожалуйста! Отруби? – Отруби! Шерсть? – Шерсть! Мука, соль, перья, изюм, мешки, селедки, – в общем, все что ни назови, можно найти в этой Одессе! [Sholem Aleichem 1972: 34; Шолом-Алейхем 1959, 1: 333].

Как и у Гоголя, эти рассыпанные по базару богатства сбивают героев Шолом-Алейхема с пути истинного.

«Менахем-Мендл» – это роман в письмах, которыми обмениваются заглавный герой и его жена Шейне-Шейндл[225]. Лишенный коммерческой сметки Менахем-Мендл ест и пьет, но в сделках успеха не имеет[226]. Обладая аппетитом и разборчивостью Чичикова и красноречием и беспечностью Грицько, Менахем-Мендл отлично разбирается в формальном устройстве рынка, но не в его содержании. Он большой специалист в написании оптимистичных писем своей жене Шейне-Шейндл, с помощью которых ему удается на время задобрить ее, даже не обещая вернуться домой или раздобыть для нее пропитание. Шейне-Шейндл остается дома в Касриловке, ругая мужа за то, что тот игнорирует семейную жизнь, посылая ему деньги, когда его очередные авантюры оканчиваются крахом, и сообщая ему местные новости. «Менахем-Мендл» – это история, рассказанная двумя отчетливо слышными, но взаимозависимыми в нарративном отношении голосами, которые соревнуются между собой за симпатии читателей. Диалог, происходящий в этом эпистолярном романе, позволяет сопоставить перемены, происходящие в большом мире, с переменами в жизни штетла, как их видят простой еврей и его жена.

Хотя Шолом-Алейхем довольно редко описывал базарную площадь во всех деталях – с перекрикивающими друг друга торговцами и ревом скота, – он часто обращался к этому образу, используя его и в буквальном значении, и как метафору. Менахем-Мендл пишет свой жене Шейне-Шейндл:

Тут, у Семадени, и есть самая биржа. Сюда собираются маклеры со всех концов света. Здесь всегда крик, шум, гам, как – не в пример будь сказано – в синагоге: все говорят, смеются, размахивают руками. Иной раз ссорятся, спорят, затем судятся, потому что при дележе куртажа вечно возникают недоразумения и претензии; без суда посторонних лиц, без проклятий, кукишей и оплеух никогда ни у кого – в том числе и у меня – не обходится [Sholem Aleichem 1972: 122; Шолом-Алейхем 1959,1: 398].

Кафе в Киеве, принадлежавшее итальянскому швейцарцу Семадени, стало настоящей биржей, где игроки за чашкой кофе или порцией мороженого проворачивали большие сделки. По воспоминаниям дочери писателя Марии Вайфе-Голдберг, ее отец «никогда не ходил к Семадени, но из интереса, который был, разумеется, чисто литературным, часто разговаривал с биржевыми дельцами на улице» [Waife-Goldberg 1968:102]. Проклятия и кукиши, которыми отмечен этот импровизированный рынок, являются типичными атрибутами полноценной ярмарки. Герой «Менахема-Мендла» путешествует по огромному коммерческому пейзажу, вступая в разнообразные финансовые отношения. В письме из Егупца Менахем-Мендл объясняет жене: «Здесь, когда встречаются, первым долгом спрашивают: “Как сегодня с ‘Транспортом’?” Зайдешь в ресторан, хозяйка спрашивает: “Почем сегодня ‘Транспорт’?” Покупаешь коробок спичек, – лавочник спрашивает: “Почем сегодня ‘Транспорт’?”» [Sholem Aleichem 1972: 70; Шолом-Алейхем 1959, 1: 358–359]. У Шолом-Алейхема обмен финансовой информацией необязательно предполагает немедленное заключение сделки; скорее, это повод для диалога.

Как и Вениамин из романа Абрамовича, Менахем-Мендл склонен раздувать свои беды до библейских масштабов. Сожалея в одном письме о потере небольшого состояния, уже в следующем послании он вновь полон оптимизма. И только встретив его в другом цикле Шолом-Алейхема, мы понимаем, насколько ненадежен наш горе-коммерсант. Один из рассказов про Тевье-молочника («Химера») повествует о том, как покладистый Тевье доверяет своему дальнему родственнику (со стороны жены) Менахему-Мендлу крупную сумму денег, которую тот обещает выгодно вложить; заканчивается все, разумеется, крахом. Но несмотря на все свое донкихотство, Менахем-Мендл вызывает у читателя симпатию: он куда менее безумен, чем Вениамин Третий, и в нем меньше черт антигероя, чем у любого персонажа Гоголя.

Менахем-Мендл пишет жене о том, что происходит с ним на рынке нового типа: «Курсы прыгают вверх и вниз, как сумасшедшие, депеши летят туда и сюда, а люди носятся, как на ярмарке (yidn loyfn arum, vi oyf a у ar id), делают дела, получают прибыль, а среди них и я» [Sholem Aleichem 1972: 39; Шолом-Алейхем 1959, 1: 337]. При всей суматошности этого процесса единственные слова, которыми Менахем-Мендл может описать происходящее, относятся к провинциальной лексике штетла. Хотя ни Менахем-Мендл, ни Шейне-Шейндл не обращают особого внимания на полученные друг от друга письма, событиям, о которых они пишут, намеренно придается некоторое сходство, и читатель видит между ними связь. Возникает ощущение, что базар в Касриловке отзывается и бурно реагирует на малейшие изменения ситуации в Думе, на фондовом рынке или на Всемирном съезде сионистов. За счет этого еврейское мировоззрение высвобождается из узких рамок захолустного штетла и встраивается в глобальную картину быстро меняющегося современного еврейского мира. Менахем-Мендл – местечковый еврей и коммерсант – все еще напоминает гоголевского Янкеля, вечного торговца и посредника, но благодаря своим письмам он становится человеком, определяющим судьбу всей своей общины.

Персонажи Шолом-Алейхема так же растеряны и выбиты из привычной среды обитания, как и его читатели, видевшие, как быстро меняется мир вокруг них. Однажды судьба забрасывает Менахема-Мендла на собрание сионистов: «Я посетил пару заседаний сионистов (bay di hige tsionistn oyf di zasednaies), потому что хотел понять, что все это значит. Но они все время говорили по-русски – и подолгу. На мой взгляд, никому бы не стало хуже, если бы евреи говорили между собой на идише» [Sholem Aleichem 1972: 136; Sholem Aleichem 1969: 120]. Менахем-Мендл не может разобрать, о чем говорят русскоязычные просвещенные евреи, и единственный доступный его пониманию мир