Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие… - Борис Левит-Броун Страница 43

себя – там… среди тлеющих углей бессрочного своего resentment – содержат эти патриотические профи неукротимую потребность заставить тотально любить Россию и гордиться ею целиком. А невозможно это… невозможно! Душа, сказал бы Томас Манн, «в муке отворачивается» от этой безобразной претензии, ибо столько позору, столько низости, столько зверства и звериной жестокости, что… как любить всё это? Как гордиться всем этим?

Фридриху Горенштейну принадлежат такое слова:

«Я не верю в глупый аморальный фанатизм, от которого полшага до слезливого всепрощения. То, чего не было, но могло быть, должно служить приговором преступной действительности, которая была. Могла быть другая судьба, могла быть другая жизнь, могла быть другая страна».

А могла ли быть другая судьба? Могла ли быть другая жизнь в этой стране? Могла ли страна быть другой? Великий роман Горенштейна «Псалом» отрицательно отвечает на вопросы, на которые сам Фридрих вроде бы дает утвердительные ответы. Писатель Горенштейн, мыслитель Горенштейн, похоже, знает и понимает больше, чем человек Фридрих Горенштейн, переживший расстрел отца, ужасающее детство, оборвавшееся смертью матери и детдомом в одиннадцать лет. Это поразительный феномен раздвоения в одной личности человека, вопреки всему питающего надежду, и писателя, не оставляющего ему надежды. Их примиряет между собой религиозный философ Горенштейн:

«История лишена художественной фантазии, и в несчастных странах часто выступает в качестве бессердечного секретаря, писаря преступного трибунала, но искусство даёт возможность подать апелляцию в высшие небесные инстанции».

Гениальный русский прозаик и проницательный русский философ до ужаса, до невозможности перенести, до желания отвернуться обнажил прорву жизни великой несчастной страны, но художеством своим подал апелляцию в высшие инстанции.

Борис Хазанов:

Его имя никогда не было модным, журналисты не удостоили его вниманием, никто не присуждал ему премий, критиков он не интересует, – похоже, он для них слишком сложен, слишком неоднозначен. Не зря сказано: «Они любить умеют только мёртвых», – многие просто не читали его и только теперь начинают догадываться, что проморгали крупнейшего русского писателя последних десятилетий.

Ой, ну Боже мой, кто ж на критиков-то надеется? И как можно надеяться на критиков в стране победившего критику кретинизма? Это ж настоящие малохольные. Те, у кого в новых классиках ходит Пельювин… ну что вы, дорогой Борис Хазанов, разве можно о них вообще говорить серьёзно. Там нету критики давно. Не то, что литературной или вообще художественной – никакой. Там нынче чудеса. Там леший бродит, там некто на ветвях сидит… а то свисает. Там теперь значимость «писателя» определяется ТВ форматом. Об них теперь если серьёзно, так только как о больных. А они и сами всё чаще жалуются. Тяжело, говорят. Больны мы, говорят. Ну, одним словом, клиника.

Журналисты не удостоили вниманием?

Так это ж вообще царство мокриц и тараканов.

А Горенштейн – слон.

Ну, какого, скажите, внимания могут удостоить слона мокрицы и тараканы снующие на разных скоростях у его гигантских стоп?

Да, был в России Фридрих Горенштейн – вы совершенно правы – крупнейший писатель. И не последних только десятилетий, а как минимум полувека, потому что и ретроспективно ему не сыщешь весового адеквата, пока вспять до Платонова не долистаешь.

От горы к горе…

А на поверку – одно горе.

Потому что и та и другая гора, и Платонов и Горенштейн, – вершинами уходят за облака. Ну а если принять во внимание, что над Россиею духовная и интеллектуальная облачность уже давненько сплошная и крайне низкая, то какой там, я вас умоляю, Горенштейн?

Они любить умеют только мёртвых?

Ха! Если бы!

Горенштейн умер… ну и?..

Нет, уважаемый Борис Хазанов, они любить умеют только низких.

Это и есть доминирующая в России экзистенциальная типология и преобладающая нравственная морфология. Горенштейн в интервью Виктору Ерофееву говорил, что «Россия встанет». Так говорил, но верил ли в это? Похоже, не слишком. Скорее надеялся. Потому и завершил свой великий и беспощадный роман «сердечным», как он выразился, воплем пророка Исайи: «О, вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!». В надежде на то, что низкая облачность рассеется, нельзя забывать о небе, надо о нём напоминать.

Спасибо вам вновь, Борис Хазанов, за вашу статью, и за то, что она мне дала искорку чуть-чуть высказаться о моём любимом Фридрихе Горенштейне.

2012 год, Верона

Пролетая над книгой

(Феномен Армалинского)

Армалинский – это самый большой сорванец и саморекламщик последних десятилетий. Сколько мочи, кала, садизма и прочего отборного постмодерна истратил Вл. Сорокин, чтобы выпнуться в замеченные и популярные.

А Армалинский всех наказал… просто взял и наказал – он сделал всего один выстрел, но попал именно в критическую точку того мутного стекла, которое держало его в зоне незамеченности…

Забудут Сорокина… и весь супчик-баранчик современной плоской сексоматюгальни.

А лай на Армалинского будет повторяться и повторяться. Пушкинистика… как русская деревня ночью. Вроде уже и затихло… а потом где-то скрип-хлоп-пук… собака открыла глаз, тявкнула и поехало, вся околица зашлась…

Борис Левит-Броун 2005 год

Истерзанный паранойей континентальных таможен, доплёлся из Миннесоты в Верону “Литературный Памятник” – А.С. Пушкин «Тайные Записки 1836–1837 годов».

От первого издания книге исполняется 30 лет. Сами записки читаны мною давно, а вот многолетний хоровод вокруг них и её автора я только теперь смог с птичьего полёту оценить во всём его ко(с)мическом масштабе.

Книга отлично подделана, практически идеально подделана и неотличима от знаменитой серии «Литературные Памятники». Мощный текстовой блок, почти 1000 страниц, хорошая бумага, качественная полиграфия. Строго выдержан научно-библиографический аппарат, всё удобно, короче – вкусный толстый том. В руку возьмёшь – тяжел и аппетитен, как щедрая женская грудь. Разве что на авантитуле вместо традиционно красненького Литературные Памятники стоит нетрадиционно красненькое Литературный Памятник. Тем же шрифтом и тем же кеглем. Да ещё корешок приклеен изнутри к страничному блоку – этого я в моих томах литпамятников не наблюдал, там корешки свободны и круглятся в зависимости от разворота. Но это проблема немногих, кто выжил и помнит, а в общем и целом – первоклассный продукт.

Что скажу, – памятник этот не Тайным Запискам, даже не Михаилу Армалинскому. Этот памятник – овеществлённая Эразмова похвала глупости, и по первости – колоссальный демотиватор любой дополнительной рецензии.

Ещё раз писать?.. После всех этих?.. Да упаси Боже!..

Лишь постепенно, листая, продираясь сквозь обвал “серьёзки” и колких ироний, через оскал инвектив и диатриб, начинаешь замечать мелькающую улыбку Армалинского. Не ту, явную, с которой он отделывает и разоблачает, раздевает и дезавуирует… а другую, скрытую улыбку удовлетворения