Борис Бирюков - Жар холодных числ и пафос бесстрастной логики Страница 7

В «Путешествиях Гулливера» Дж. Свифт повествует о Великой академии в Лагадо, ученые которой работали над самыми фантастическими проектами. Напомним об одном из таких мудрецов, встреченных Гулливером при осмотре лапутянской академии.

«Первый профессор, которого я здесь увидел, помещался в огромной комнате, окруженный сорока учениками. После взаимных приветствий, заметив, что я внимательно рассматриваю раму, занимавшую большую часть комнаты, он сказал, что меня, быть может, удивит его работа над проектом усовершенствования умозрительного знания при помощи технических и механических операций. Но мир вскоре оценит всю полезность этого проекта; и он льстил себя уверенностью, что более возвышенная идея никогда еще не зарождалась ни в чьей голове. Каждому известно, как трудно изучать науки и искусства по общепринятой методе; между тем благодаря его изобретению самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физический усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта. Затем он подвел меня к раме. По бокам которой рядами стояли все его ученики. Рама эта имела двадцать квадратных футов и помещалась посредине комнаты.

Поверхность ее состояла из множества деревянных дощечек, каждая величиною в игральную кость одни побольше, другие поменьше. Все они были сцеплены между собой тонкими проволоками. Со всех сторон каждой дощечки приклеено было по кусочку бумаги» и на этих бумажках были написаны все слова их языка в различных наклонениях, временах и падежах, но без всякого порядка. Профессор попросил меня быть внимательнее, так как он собирался пустить в ход свою машину. По его команде каждый ученик взялся за железную рукоятку, которые в числе сорока были вставлены по краям рамы, и быстро повернул ее, после чего расположение слов совершенно изменилось. Тогда профессор приказал тридцати шести ученикам медленно читать образовавшиеся строки в том порядке, в каком они разместились в раме; если случалось, что три или четыре слова составляли часть фразы, ее диктовали остальным четырем ученикам, исполнявшим роль писцов. Это упражнение было повторено три или четыре раза, и машина была так устроена, что после каждого оборота слова принимали все новое расположение, по мере того как квадратики переворачивались с одной стороны на другую.

Ученики занимались этими упражнениями по шести часов в день, и профессор показал мне множество фолиантов, составленных из подобных отрывочных фраз; он намеревался связать их вместе и от этого богатого материала дать миру полный компедий всех искусств и наук»[1].

Эта злая сатира имеет определенный адрес — знаменитого испанского ученого раннего средневековья Раймунда Луллия (1234/35—1315), изобретателя первой логической машины, о котором стоит рассказать поподробнее.

Свифтом в его сатире руководило презрение к схоластике, на которую вел в то время активное наступление новый уклад жизни. Даже среди карикатурных профессоров бесплодной академии в Лагадо профессор, изображенный в приведенном выше отрывке, выглядит отнюдь не заурядным идиотом. Здесь Свифт так ярок в своем гротеске, что миллионы читателей «Гулливера» с чувством превосходства смотрят на этого несчастного ограниченного формалиста, которому, как это совершенно ясно, от природы недоступны живые человеческие переживания и эмоции, который абсолютно не способен понять, что творческий полет фантазии поэта или благородное вдохновение ученого, делающего открытие, не могут быть заменены дурацкими дощечками. Идея такой «машины» могла прийти в голову только совершенно бездушному жалкому сухарю...

К удивлению многих, можно сообщить, что реальный изобретатель подобной машины — Раймунд Луллий — был человеком больших страстей, что он прослыл в молодости поэтом, был придворным, что о нем ходили легенды как о герое романтической и жуткой любовной истории, что он участвовал в битвах, был миссионером, исколесил полмира, фанатически боролся против «неверных», презирая при этом опасности и не зная страха; что даже само его знаменитое изобретение явилось результатом не холодного расчета или рассудочно поставленной задачи, а «озарения», посетившего его, когда он однажды поднялся на гору Ранда на острове Майорка и увидел, как на листьях кустарника проступают буквы...

Но оставим в стороне личность Луллия. Мы заговорили о ней только для того, чтобы подчеркнуть, что этот дальний провозвестник «кибернетического мозга» отнюдь не был гомункулюсом или чапековской саламандрой, что его чисто «человеческих» проявлений хватило бы на пятерых. Когда мы будем говорить о Лейбнице, мы убедимся, что и этот великий пропагандист «искусственного интеллекта» был наполнен страстями и эмоциями намного выше средней людской меры. Случайна ли такая «обратная корреляция» или нет — не будем об этом судить. Посмотрим, что же сделал Луллий и какое это имело значение для развития логики.

Свой метод Луллий без ложной скромности назвал «Великим Искусством» (Ars Magna). Впрочем, извиняющим его обстоятельством здесь является то, что, по его утверждению, метод был подсказан свыше... Прибор, изобретенный Луллием и осуществлявший действие метода, был похож на известный всем фотолюбителям картонный экспонометр с крутящимся диском, который показывает для любой данной погоды и времени суток величину выдержки и диафрагмы фотоаппарата.

Для нас несущественны детали, относящиеся к устройству прибора, тем более, что Луллий разработал много вариантов своей «машины» и не ко всем из них оставил инструкции, так что не раз выражалось сомнение, умел ли он сам ими пользоваться. Однако все они основаны на одной несложной идее. Луллий исходил из принятого тогда убеждения, что в каждой области науки имеется небольшое число исходных понятий, с помощью которых выражаются бесспорные, самоочевидные положения, не нуждающиеся в аргументации и доказательствах. Из сочетания этих понятий и сформулированных с их помощью истин и возникает знание. В овладении этими сочетаниями и тем, что из них вытекает, и состоит истинная мудрость.

Поясним смысл идеи Луллия. Что бог бесконечно милостив, это для христианина бесспорная истина. Другая столь же несомненная для него истина заключается в том, что бог бесконечно справедлив. Взятые порознь эти два «факта» дают, как бы мы сейчас сказали, очень мало информации. Но если религиозный человек сопоставит их, он придет к заключению, что предопределение человеческой судьбы не противоречит свободе решений, поскольку бог (будучи бесконечно справедливым) назначает кару или вознаграждение за человеческие поступки, но в то же время (будучи бесконечно милостивым) дает человеку шанс самому определить свою будущую судьбу благочестием или греховным поведением. Следовательно, если снова прибегнуть к современной терминологии, на стыке элементарных понятий рождается новая информация. Как же осуществить все возможные сочетания понятий, с помощью которых можно овладеть всем доступным для смертного (умещающимся в конечном мозге) знанием? С помощью системы тонких концентрических дисков, каждый из которых способен вращаться независимо от остальных. Если по краю каждого диска нанести, скажем, девять обозначений элементарных понятий (понятий о свойствах объектов, их отношениях и др.) и вращать диски, то на радиусах будут получаться самые разнообразные сочетания данных понятий, которые затем можно подвергать анализу.

Придя к такой заманчивой идее, Луллий весь свой могучий темперамент обратил на ее осуществление и популяризацию. «Великое Искусство» вызвало длительную бурю и явилось предметом многовековых споров. При жизни его автора оно не получило распространения; постепенно, однако, возникла целая школа его последователей, и имя Луллия приобрело громкую известность. Луллиевы приборы делались из металла, ярко раскрашивались и разрисовывались художниками и производили, вероятно, немалое впечатление. Главной причиной их распространения (особенно широкого в XV—XVI вв.), по-видимому, был элемент мистики и тайны, окружавший их использование, приманка того же рода, что и спиритизм XIX века.

«Искусство» Луллия мало кого оставляло равнодушным. Доминиканский орден объявил это изобретение бредовой идеей сумасшедшего (правда, францисканцы относились к нему с симпатией); Ф. Рабле категорически осудил «искусство»[2]; иронизировал над ним и Ф. Бэкон[3]; сатиру Свифта мы привели выше. Но Дж. Кардано находился под влиянием Луллия, что отразилось в самом названии его математического труда («Великое искусство, или Об алгебраических правилах», 1545), а Дж. Бруно был увлеченным «луллистом». Пожалуй, значение Ars Magna в истории науки весомее всего подтверждается тем, что оно вдохновило молодого Лейбница на выдвижение проекта «универсального языка», с помощью которого все человеческое знание, включая мораль и философские истины, может получаться автоматически (Лейбниц прямо указывал на связь своих идей с замыслом Луллия).