Оливер Сакс - Галлюцинации Страница 42

Случались у меня и музыкальные галлюцинации (это было, когда в качестве снотворного я принимал хлоралгидрат). Эти галлюцинации были продолжением музыки, звучавшей во сне. Однажды это был квинтет Моцарта. Моя обычная музыкальная память и способность к музыкальному воображению не отличаются такой силой. Я не способен в воображении услышать звучание каждого инструмента в квинтете, не говоря уже об оркестре, и поэтому такое прослушивание – при том что я явственно различал звучание каждого инструмента – привело меня в полный восторг. Чаще, однако, в более спокойном состоянии, мои гипнопомпические состояния просто лишают меня критического отношения к музыке, которую я слышу, и в таком состоянии я нахожу восхитительной практически любую музыку. Такое случается каждое утро, так как я просыпаюсь от того, что начинает работать радио, настроенное на волну классической музыки. (Один мой друг, художник, говорит, что он точно так же воспринимает цвета ярче, а текстуру, с бо́льшими деталями, когда просыпается по утрам.)

Недавно у меня была удивительная и даже трогательная галлюцинация. Не могу вспомнить, что мне снилось перед пробуждением и снилось ли вообще, но, проснувшись, я увидел перед собой свое собственное лицо – точнее, то лицо, каким оно было в сорок лет, – с черной бородой и застенчивой улыбкой. Светлое, выполненное в пастельных тонах, лицо это висело в воздухе в натуральную величину на расстоянии пары футов и внимательно смотрело на меня с нежной улыбкой. Провисев так несколько секунд, лицо исчезло, словно растворившись в воздухе. Я испытал странное, ностальгическое чувство, ощутив кровную связь со своим прежним, молодым «я». Лежа в кровати, я пытался вспомнить, не видел ли я в молодости свое нынешнее лицо – лицо почти восьмидесятилетнего старика, – просыпаясь по утрам и принимая гипнопомпический привет из далекого будущего.

Наши сновидения могут быть невероятно фантастическими и сюрреалистическими, но мы принимаем их без всякой критики, ибо во сне пребываем в ином состоянии сознания, нежели во время бодрствования (редкие случаи сновидческих состояний являются скорее исключениями). Проснувшись, мы помним лишь ничтожную долю наших сновидений и легко забываем о них как о «дурных снах».

Галлюцинации, напротив, поражают нас настолько, что мы порой на всю жизнь запоминаем их в мельчайших подробностях. В этом и состоит главное отличие связанных со сном галлюцинаций от сновидений. У моего коллеги, доктора Д., была в жизни всего одна гипнопомпическая галлюцинация, случившаяся тридцать лет назад, но он до сих пор очень живо ее помнит:

«Была тихая летняя ночь. Я проснулся около двух часов ночи, что бывало со мной довольно часто, и увидел рядом с кроватью индейца – могучего мужчину ростом около шести с половиной футов, мускулистого, черноволосого и черноглазого. Я подумал, что если он захочет меня убить, то я ничего не смогу сделать, и что, вероятно, он нереален. Тем не менее он стоял рядом со мной словно живая статуя. Мысли мои лихорадочно метались: как он мог проникнуть в мой дом? Почему стоит неподвижно? Это не может быть реальностью. Однако его присутствие сильно меня напугало. Через пять – десять секунд он стал прозрачным и постепенно растворился в воздухе»[73].

Учитывая странность, нелепость и фантастичность некоторых гипнопомпических видений, их зачастую пугающее эмоциональное воздействие, а также состояние повышенной внушаемости, сопровождающее такие галлюцинации, мы можем понять, что видения ангелов и чертей могут порождать не только восхищение или страх, но и веру в их физическую реальность. Действительно, стоит, наверное, подумать, в какой мере эти галлюцинации могут быть основанием самой идеи существования чудовищ, привидений и призраков. Можно легко себе представить, что в соединении с личной или культурно обусловленной предрасположенностью к вере в бесплотный духовный мир эти галлюцинации – несмотря на то что они имеют вполне реальную физиологическую причину – могут порождать или усиливать веру в паранормальные явления.

Термин «гипнопомпический» предложил в 1901 году В.Ф.Х. Майерс, поэт и искусствовед, увлекшийся изучением зарождавшейся в то время научной психологии. Он был другом Уильяма Джемса и одним из основателей Общества психических исследований, целью которого являлось объяснение аномальных и паранормальных явлений реальными психическими функциями. Работы Майерса в этой области пользовались большим влиянием.

В конце XIX века наблюдалось большое увлечение спиритическими сеансами, и Майерс также много писал о духах, привидениях и фантомах. Подобно большинству своих современников он верил в загробную жизнь, но пытался рассмотреть ее в научном контексте. Хотя он и считал, что переживания, которые следовало толковать как сверхъестественные явления, случаются чаще всего в гипнопомпических состояниях, он одновременно верил в объективную реальность духовного или сверхъестественного мира, куда душа человека на короткое время получает доступ, пребывая в сновидении, гипнопомпическом состоянии, трансе или во время эпилептического припадка. В то же время Майерс полагал, что гипнопомпические галлюцинации могут быть остаточными фрагментами сновидений или кошмаров – то есть сновидениями наяву.

Тем не менее, читая вышедший в 1903 году двухтомник Майерса «Человеческая личность и продолжение ее существования после смерти тела», а также книгу «Фантомы бытия» – компиляцию случаев, собранных Майерсом и его коллегами (Герни и другими) и опубликованную в 1886 году, – не можешь отделаться от впечатления, что подавляющее большинство описанных авторами «психических» и «паранормальных» переживаний являются в действительности галлюцинациями – галлюцинациями, возникшими в состоянии одиночества, социальной изоляции и сенсорной депривации, а также после сна и в состоянии транса.

Мой коллега, доктор Б., психотерапевт, рассказал мне интересную историю о десятилетнем мальчике, который, проснувшись однажды утром, обнаружил, что над ним склонилась женщина в синем платье, окруженная волшебным сиянием:

«Она представилась мальчику как его ангел-хранитель и говорила нежным ласковым голосом. Ребенок страшно испугался и включил свет, надеясь, что видение исчезнет, но оно не исчезло – женщина продолжала висеть в воздухе. Тогда ребенок с криком вскочил с кровати и бросился будить родителей.

Родители сказали сыну, что это был страшный сон, изо всех сил стараясь успокоить мальчика. Родителям не удалось его ни в чем убедить. Ребенок так и не смог понять, что же случилось. Семья не отличалась религиозностью, и образ ангела был мальчику чужд. У ребенка появились страхи и бессонница – он боялся, проснувшись, снова увидеть ту женщину. Родители и учителя стали замечать, что мальчик постоянно возбужден и погружен в себя. Постепенно он перестал общаться со сверстниками, стал апатичным и бездеятельным. Родители обратились к педиатру, который направил ребенка к психоневрологу и психотерапевту.

До того случая у ребенка не было никаких проблем со здоровьем, он не страдал нарушениями сна и был прекрасно адаптирован к своему окружению. Психотерапия оказалась эффективной, так как ребенку смогли объяснить, что его видение было всего лишь галлюцинацией, которая может случиться у любого здорового человека при пробуждении от сна».

Доктор Б. добавил: «Несмотря на то, что гипнопомпические галлюцинации очень часто встречаются у здоровых, прекрасно адаптированных людей, потенциально они травматичны, и поэтому в каждом случае надо исследовать смысл и значение этого переживания для больного».

Переживания и ощущения, выходящие за пределы обычных, представляют собой серьезное испытание для человека, могут поставить под сомнение его представления о мире и убеждения, ибо сразу возникает вопрос: как объяснить эти явления? Что они значат? На примере этого маленького пациента мы видим, насколько сильно может быть потрясен разум таким ночным видением – видением, неотличимым от реального образа.

12. Нарколепсия и ночные ведьмы

В конце 70-х годов XIX века французский невролог, сын винодела Жан Батист Эдуар Желино, имел возможность наблюдать тридцативосьмилетнего виноторговца, страдавшего в течение двух лет внезапными приступами неудержимой, но быстро проходящей сонливости. Когда этот больной обратился к Желино, частота приступов достигала уже двух сотен в день. Несчастный засыпал за едой, роняя нож и вилку, мог уснуть, не закончив начатой фразы или сидя в театре. Сильные переживания и эмоции часто провоцировали приступы сонливости и астазии, когда больной внезапно терял мышечный тонус и беспомощно валился на землю в абсолютно ясном сознании. Желино описал эти состояния – нарколепсию (этот термин он сам и придумал) и астазию (которую мы теперь называем катаплексией) – как новый синдром, имеющий неврологическое происхождение[74].