Глеб Елисеев - Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса Страница 11

Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей: „Превосходно! Великолепно!“ — и тому подобными. Все, что они услышали, было отмечено печатью гения. Ни малейшего признака неуверенности в построении фразы, ни одного неудачного оборота, ни единой неверно поставленной запятой, ни избитых сентенций или пространных рассуждений, отнимающих силу у глубокой мысли. Во всем царила редкостная гармония логики и воображения… Анализ запутанных обстоятельств путем искусного сопоставления косвенных свидетельств покорил заседавших в жюри юристов, а поразительное богатство научных познаний автора и классическая красота языка привели в восторг всех троих.

Когда чтение было закончено, мы стали решать, какой из вещей отдать предпочтение, испытав большое затруднение в выборе. Были вновь прочитаны вслух отрывки из различных рассказов, и в итоге жюри остановилось на „Рукописи, найденной в бутылке“».

Это действительно один из лучших ранних рассказов По. Главный герой «Рукописи, найденной в бутылке» в Индийском океане попадает в жестокий шторм. Когда гибель его корабля выглядит почти неминуемой, тот неожиданно сталкивается с другим судном: «Подняв свой взор кверху, я увидел зрелище, от которого кровь заледенела у меня в жилах. На огромной высоте прямо над нами, на самом краю крутого водяного обрыва вздыбился гигантский корабль водоизмещением не меньше четырех тысяч тонн. Хотя он висел на гребне волны, во сто раз превышавшей его собственную высоту, истинные размеры его все равно превосходили размеры любого существующего на свете линейного корабля или судна Ост-Индской компании. Его колоссальный тусклочерный корпус не оживляли обычные для всех кораблей резные украшения. Из открытых портов торчали в один ряд медные пушки, полированные поверхности которых отражали огни бесчисленных боевых фонарей, качавшихся на снастях. Но особый ужас и изумление внушило нам то, что, презрев бушевавшее с неукротимой яростию море, корабль этот несся на всех парусах навстречу совершенно сверхъестественному ураганному ветру. Сначала мы увидели только нос корабля, медленно поднимавшегося из жуткого темного провала позади него. На одно полное невыразимого ужаса мгновенье он застыл на головокружительной высоте, как бы упиваясь своим величием, затем вздрогнул, затрепетал и — обрушился вниз».

Ударом героя случайно забрасывает на борт таинственного корабля, который выглядит столь же невообразимым, как и его команда: «Он построен из неизвестного мне материала. Это дерево обладает особым свойством, которое, как мне кажется, делает его совершенно непригодным для той цели, которой оно должно служить. Я имею в виду его необыкновенную пористость, даже независимо от того, что он весь источен червями (естественное следствие плавания в этих морях), не говоря уже о трухлявости, неизменно сопровождающей старость. Пожалуй, мое замечание может показаться слишком курьезным, но это дерево имело бы все свойства испанского дуба, если бы испанский дуб можно было каким-либо сверхъестественным способом растянуть.

При чтении последней фразы мне приходит на память афоризм одного старого, видавшего виды голландского морехода. Когда кто-нибудь высказывал сомнение в правдивости его слов, он, бывало, говаривал: „Это так же верно, как то, что есть на свете море, где даже судно растет подобно живому телу моряка“.

Час назад, набравшись храбрости, я решился подойти к группе матросов. Они не обращали на меня ни малейшего внимания и, хотя я затесался в самую их гущу, казалось, совершенно не замечали моего присутствия. Подобно тому, кого я в первый раз увидел в трюме, все они были отмечены печатью глубокой старости. Колени их дрожали от немощи, дряхлые спины сгорбились, высохшая кожа шуршала на ветру, надтреснутые голоса звучали глухо и прерывисто, глаза были затянуты мутной старческой пеленою, а седые волосы бешено трепала буря».

Герой понимает, что команда невиданного корабля некогда была обречена на бесконечные скитания по морям, но теперь их странствие наконец-то должно завершиться: «Мы, без сомнения, быстро приближаемся к какому-то ошеломляющему открытию, к разгадке некоей тайны, которой ни с кем не сможем поделиться, ибо заплатим за нее своею жизнью. Быть может, это течение ведет нас прямо к Южному полюсу… Матросы беспокойным, неверным шагом с тревогою бродят по палубе, но на лицах их написана скорее трепетная надежда, нежели безразличие отчаяния».

И вот Эдгар По в финале наносит сокрушительный удар, завершая рассказ одной потрясающей сценой, как и в «Метценгерштейне»: «Между тем ветер все еще дует нам в корму, а так как мы несем слишком много парусов, корабль по временам прямо-таки взмывает в воздух! Внезапно — о беспредельный чудовищный ужас! — справа и слева от нас льды расступаются, и мы с головокружительной скоростью начинаем описывать концентрические круги вдоль краев колоссального амфитеатра, гребни стен которого теряются в непроглядной дали. Однако для размышлений об ожидающей меня участи остается теперь слишком мало времени! Круги быстро сокращаются — мы стремглав ныряем в самую пасть водоворота, и среди неистового рева, грохота и воя океана и бури наш корабль вздрагивает и — о боже! — низвергается в бездну!»

«Рукопись, найденная в бутылке» — одновременно и история о «Летучем голландце», и спекуляция на околонаучном мифе о полой Земле, который будет так привлекать американских фантастов и в девятнадцатом, и в первой половине двадцатого века. В 1840 году По в особом примечании специально усилит акцент на прозвучавшей в финале его новеллы идее о возможном проходе внутрь нашей планеты, находящемся на одном из полюсов: «Примечание. „Рукопись, найденная в бутылке“ была впервые опубликована в 1831 году, и лишь много лет спустя я познакомился с картами Меркатора, на которых океан представлен в виде четырех потоков, устремляющихся в (северный) Полярный залив, где его должны поглотить недра земли, тогда как самый полюс представлен в виде черной скалы, вздымающейся на огромную высоту».

За победу на конкурсе Эдгар По должен был получить пятьдесят долларов, которые в тот момент оказались отличным подспорьем и для него, и для его родственников. Он даже явился в «Сатэрдей визитер», чтобы лично поблагодарить членов совета за высокую оценку его литературного труда. Позднее Джон Лэтроуб, в то время — один из редакторов журнала — вспоминал о поэте: «Он был одет в черное, а фрак его был застегнут до горла, которое было повязано черным шарфом, который он почти всегда носил. Ни частицы белого на нем не было заметно. Пальто, шляпа, сапоги и перчатки явно видали лучшие дни, но, благодаря тщательному ремонту и чистке, они выглядели вполне презентабельно». Еще Лэтроуба поразил «большой лоб, высокий, как свод храма. Это было главное в нем, все сразу это замечали, а я никогда не забывал».

А тем временем, в начале 1834 года, сильно ухудшилось состояние здоровья Джона Аллана. Водянка, которая начала его мучить еще в 1820 году в Лондоне, теперь быстро прогрессировала. И незадолго до приближавшейся к смерти отчим Эдгара По в последний раз встретился со своим приемным сыном.

Поэт, видимо узнав о состоянии Аллана, отправился в Ричмонд в феврале. Приехав, он застал старика полулежащим в кресле на заднем дворе. Герви Аллеи весьма впечатляюще реконструировал сцену последней встречи поэта и его отчима: «По ворвался в дом, оттолкнув дворецкого, и проворно взбежал по лестнице, ведущей в большую комнату с окнами на передний двор, в которой, откинувшись на подушки, сидел и читал газету Джон Аллан. Рядом с ним лежала трость. Водянка сделала его совершенно беспомощным. Насмешливо-ироническая улыбка, часто игравшая у него на губах в молодости и придававшая лицу почти приятное выражение, давно угасла. Ставший еще более крючковатым ястребиный нос и кустистые черные брови угрожающе нависли над сообщающей последние новости газетой. Но вдруг его маленькие пронзительные глазки скользнули вверх и узрели в дверях призрак, явившийся из прошлого. Время точно вернулось вспять, и перед ним, как когда-то много лет назад, стоял его юный „приемный сын“ и с мольбой глядел на „отца“, по обыкновению чувствуя себя в его присутствии скованно и неловко. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга, эти два непримиримых духом человека, встретившихся в последний раз. Затем По с довольно жалким видом попытался приблизиться и заговорить со стариком. Но Аллан, точно защищаясь от нападения, схватил прислоненную к креслу трость и стал свирепо ею размахивать, изрыгая поток брани и проклятий. Он кричал, что побьет По, если тот осмелится подойти к нему ближе, и угрожающе приподнялся с кресла, словно умирающая хищная птица — страшная, неукротимая, способная и погибая сразить врага. На его крики прибежала испуганная жена и слуги-рабы, которые с позором вытолкали По за дверь. Вслед ему неслись возмущенные вопли немощного, дрожащего от гнева старика».