Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара Страница 21

Перед выездом из Тифлиса Грибоедов признавался: "Я так исхудал, пожелтел и ослабел, что, думаю, капли крови во мне здоровой не осталось". Но последние события в Персии, а именно бунт в восточных областях страны, последовавшее затем покушение на шаха и новые происки англичан ("Не знают, что им делать, на нас смотрят злобно, а помешать нечем…"), заставили его торопиться. 9 сентября Грибоедов с женой и всем штатом русской миссии выехал из Тифлиса. Задержавшись на несколько дней в Эривани, где молодоженов проводил в Персию начальник Армянской области Александр Чавчавадзе с супругой, дипломат опять занялся проблемами переселенцев из Персии и вновь проявил свои прекрасные знания восточной специфики, когда ратовал за то, чтобы привлекать к управлению краем "родовых начальников и духовных особ", пользующихся уважением местного населения: "У беков и ханов мы власть отнимаем, а взамен даем народу запутанность чужих законов".

Грибоедов настаивал на том, чтобы "иметь на жалованье" нескольких "значительных лиц" и использовать для пользы дела мусульманские законы шариата. "Еще раз повторяю, — убеждал он Паскевича, — что нельзя дать себя уразуметь здешнему народу иначе, как посредством тех родовых начальников и духовных особ, которые давно уже пользуются уважением и доверием, присвоенными их званиям… Иногда присылка от вас халата с почетным русским чиновником более действует, нежели присутствие войска, строгие наказания, присяга и прочие принудительные средства…" Жаль, что далеко не все эти выстраданные поэтом знания обычаев и традиций Востока были восприняты должным образом его начальством, которое, как мы увидим далее, посмело, наоборот, обвинить автора подобных обращений в непрофессионализме и отрыве от реальной почвы.

В дороге у поэта не проходило сумрачное настроение и крепла готовность к тому, что "надобно наперед быть готовым на жертвы и утраты самые близкие к сердцу", как писал Грибоедов Паскевичу. И совсем не случайно именно в Эривани, будто бы шутя, он сказал жене: "Не оставляй костей моих в Персии, если умру там, похорони меня в Тифлисе, в монастыре Св. Давида". Примерно в это же время, в сентябре 1828 г., Грибоедов написал стихотворение "Прости, Отечество!", последнее из всех его сохранившихся поэтических творений. В нем автор с горечью и обреченностью констатировал, что в жизни нет ни наслаждения, ни рая и что в ней бывает даже "заклание живых":

Не наслажденье жизни цель,Не утешенье наша жизнь.О! не обманывайся, сердце!О! призраки, не увлекайте!..Нас цепь угрюмых должностейОпутывает неразрывно…

Мы молоды и верим в рай —И гонимся и вслед и вдальЗа слабо брезжущим виденьем.Постой же! нет его! угасло! —Обмануты, утомлены…И что ж с тех пор? — Мы мудры стали,Ногой отмерили пять стоп,Соорудили темный гробИ в нем живых себя заклали.

Поэт пришел в стихотворении к печальному выводу, что премудрость жизни состоит в том, чтобы "чужих законов несть ярмо", чтобы "схоронить в могилу" и "свободу", и "веру в собственную силу", и "отвагу, дружбу, честь, любовь", пленяясь тем, "что так обманчиво и славно". Фактически он повторил тот же трагический рефрен, который прозвучал как предзнаменование будущей тегеранской трагедии (с захоронением "чужими руками" и чужим дележом "заветного") в наброске "Серчак и Итляр" в 1825 г.:

Наездник горький: ветх и одинок,Я доживу остаток дней постылых!Где лягут кости? В землю их вселятЧужие руки, свежий дёрн настелят,Чужие меж собой броню, булатИ все мое заветное разделят!..

Предчувствия поэта обострялись все сильнее, ведь 1 октября миссия переправилась через Аракс, вступив на территорию Персии. Началось последнее, всего лишь четырехмесячное "персидское хождение" министра-поэта, который вновь волею судеб оказался "в краю чужом, скучном, не представляющем никакой приманки для человека с талантом, в Персии, коей имя даже путает самых отважнейших искателей случаев отличиться…".

Одно лишь присутствие рядом любимой и юной Нины, ангела, как её часто называл поэт, скрашивало и суровые условия пути, и сердечные тревоги. После свадьбы Грибоедов не единожды заявлял, что любовь вовсе "не заглушит во мне чувство других моих обязанностей. Вздор. Я буду вдвое старательнее, за себя и за нее. Потружусь за царя, чтобы было чем детей кормить". И ему было очень приятно получить через послание Нессельроде напутственные слова императора, который передал свою уверенность в проявлении Грибоедовым "того просвещенного усердия, которое будет руководить" дипломатом "в исполнении важных обязанностей". Для характеристики общего настроения поэта в то время лучше всего подошли бы слова, сказанные им как-то Жандру: "Я служил честно — и умру честно".

В письме В.С. Миклашевич 17 сентября поэт весьма красочно описал особенности своего странствия: "Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор. где холод зимний, Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас с счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось". Как далеки эти слова от впечатлений праздного путешественника. Видно, что, оказавшись не совсем по своей воле за тридевять земель от Родины, поэт старался нести свой крест с достоинством и пользой для окружающих, заботясь не только о жене, но и обо всех сотрудниках миссии.

В том же письме поэт высказал всё самое наболевшее на его сердце, размышляя о зигзагах и перипетиях своей судьбы, в которой появилось вдобавок "кроткое, тихое создание, которое теперь отдалось мне на всю мою волю, без ропота разделяет мою ссылку и страдает самою мучительною беременностию": ""Как это всё случилось! Где я, что и с кем!! Будем век жить, не умрем никогда". Слышите? Это жена мне сейчас сказала ни к чему — доказательство, что ей шестнадцатый год. Но мне простительно ли, после стольких опытов, стольких размышлений, вновь бросаться в новую жизнь, предаваться на произвол случайностей, и всё далее от успокоения души и рассудка. А независимость! которой я такой был страстный любитель, исчезла, может быть навсегда, и как ни мило и утешительно всё с прекрасным, воздушным созданием, но это теперь так светло и отрадно, а впереди как темно! Неопределённо!! Всегда ли так будет!! Бросьте вашего Трапёра и Куперову "Prairie" (имеется в виду герой романов Ф. Купера, в том числе романа "Прерии". — С.Д.), мой роман живой у вас перед глазами и во сто крат занимательнее; главное в нём лицо — друг ваш, неизменный в своих чувствах, но в быту, в роде жизни, в различных похождениях не похожий на себя прежнего, на прошлогоднего, на вчерашнего даже; с каждою луною со мной сбывается что-нибудь, о чём не думал, не гадал".

Однако развязка увлекательного "живого" романа была ещё впереди. Обратимся к последним актам грибоедовской драмы, обратив особое внимание на самый достоверный источник — письма поэта, которых сохранилось довольно значительное количество, прежде всего, в силу особенностей служебного поприща поэта: он был вынужден вести огромную дипломатическую переписку. К примеру, только за тифлисский и последний персидский период жизни поэта, с июля 1828 года, сохранилось более 85 его писем. Последнее послание поэта Паскевичу было помечено № 217, К. В. Нессельроде — Мв 212, а К.К. Родофиникину — № 153. И насколько же яркой и насыщенной оказалась эта эпистолярная летопись последних месяцев необыкновенной судьбы!

6 октября Грибоедов со свитой прибыл в Тавриз, где был встречен с почестями и сразу принят Аббас-Мирзой. Началась напряженная дипломатическая работа, которая сглаживалась минутами семейного счастья. Отправляясь в Тавриз совсем недавно, в ноябре 2012 г., я не мог и предположить, что мне удастся найти там то самое здание посольства, где молодой чете выпало прожить два месяца. Считалось, что оно вообще не сохранилось, а на самом деле находится в полуразрушенном состоянии, без окон и дверей, но еще с сохранившейся крышей на огороженной территории "Владения Российской Федерации", где раньше работаю консульство и торгпредство СССР в Тавризе. Я, попав не без труда в это здание, овеянное происходившими здесь событиями, с тяжелым чувством бродил по комнатам, где гуляет ветер и… преступное забвение нашей истории. Неужели наша память о великих деятелях прошлого не достойна уважительного сохранения значимых свидетельств прошлого, в том числе исторических зданий. Рано или поздно, но стоит задуматься над тем, как восстановить в далеком Тавризе тот уголок русской истории, который связан с автором "Горя от ума" и его любовью…