Соломон Воложин - О сколько нам открытий чудных.. Страница 54

[Ложь; цитирую: «она едет искать покровительства и помощи у сильных людей», а встреча с царицей произошла непреднамеренно и случайно.]

и просить ее о помиловании своего опального жениха, вдруг пугается — до непроизвольного вскрика

[Не было вскрика, а лишь остановка в прогулке.]

вдруг пугается — до непроизвольного вскрика — «маленькой белой собачки английской породы»,

[Испуг от внезапного лая среди благостной утренней тишины — естественен — вне зависимости от величины собаки, но естественность мешает выведению силы из слабости и поэтому акцентируется испуг, как признак слабости.]

внезапно на нее кинувшейся…

[«Побежала ей навстречу», а не кинулась; все не так драматично, как надо Матковской.]

И поскольку «дама в утреннем саду» «спасла»

[Якобы цитируется, кавычки стоят; но нет этих слов в романе.]

«спасла» ее от этой собачки, то Маша обезоруживающе простодушно обращается

[Не обращается, а садится на ту же скамейку, где сидит дама. «Дама первая прервала молчание».]

простодушно обращается к этой даме с рассказом о своем невероятно смелом намерении просить саму императрицу

[Ой ли! Намерение — цитирую: «подать просьбу государыне», что мыслилось сделать и не самой, а через «сильных людей».]

проявить милосердие к государственному преступнику Гриневу… Именно пленительным простодушием Маши

[Нет: совершенной убедительностью рассказа Маши, из которого следовало, что Гринев не «безнравственный и вредный негодяй», а совсем наоборот.]

и ее непоколебимой верой в добро

[А на самом деле в обоих женщинах действовала элементарная справедливость.]

мотивировано внимание «дамы в утреннем саду» к дерзкой

[Ни герои (кроме дезинфомированной императрицы), ни читатели обращение дворянки к царице — за милостью к невиновному — дерзостью не считают.]

мотивировано внимание «дамы в утреннем саду» к дерзкой просьбе «капитанской дочки». Вспомним, как дама, вспыхнув поначалу от этой дерзости,

[Ложь; на самом деле императрица вспыхнула от непривычки, чтоб на ее обвинения кричали: «Ах, неправда!»]

Вспомним, как дама, вспыхнув поначалу от этой дерзости, довольно резко спрашивает свою собеседницу — понимает ли она, о чем просит?

[Строго говоря, и этого нет в тексте.]

И лишь непосредственно убедившись в обезоруживающей наивности

[Ложь; в убедительности Маши убедилась царица.]

в обезоруживающей наивности Маши — этой силе слабых, — и даже отчасти поддавшись обаянию такой безграничной наивности и горячей убежденности ее в силе милосердия,

[Ложь; веру в силу «правосудия», продемонстрировала Маша, поначалу хитро, а совсем не наивно отводя «правосудие» ради «милости». И вот дама]

продолжает разговор и даже обещает помочь.

[Ну все повывернуто. Дама продолжает разговор и обещает помочь из сострадания к дочери казненного пугачевцами отца Маши, которого она аж знает по фамилии, а не из–за обаяния веры своей подданной в ее, императрицы, милосердие по поводу чего–то, еще неназванного ей в ту минуту.]

Подчеркнем, что именно в ходе этого продолженного диалога дама узнает, что ее собеседница — дочь известного капитана Миронова, казненного пугачевцами…

[По Пушкину — наоборот, как я уже заметил:

— Капитана Миронова! того самого, что был комендантом одной из оренбургских крепостей?

— Точно так-с.

Дама, казалось, была тронута. «Извините меня, — сказала она голосом еще более ласковым, — если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь».]

Иными словами, реальная мотивация появляется уже после того, как «дама в утреннем саду», безотчетно поддавшись порыву сочувствия, разрешает Маше продолжать свой рассказ о действительной сути событий…>> [1, 106–107]

А на самом деле не после порыва сочувствия разрешает продолжать, а после порыва возмущения:

«— Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув.

— Неправда, ей-Богу, неправда! Я знаю все, я все вам расскажу».

Маша взяла даму нахрапом, а не слабостью и наивностью.

У Пушкина в тот период настало сомнение относительно возможности консенсуса в сословном обществе, вот он и учинил случай, именно случай, доступности царицы самой низовой дворянке, а Матковская путем препарирования пушкинского текста выводит, в частности, у него тогдашнего, мол, философию сердца, которая <<предлагает и помогает человеку обрести силу именно на основе своей слабости>> [1, 106]. Если бы текст не искажался, философию сердца вывести бы Матковской не удалось.

Я тоже художественный смысл вывожу не из текста, а (по Выготскому) из противоречий текста. И это не приемлется никем хотя бы за то, что вообще сделана попытка художественный смысл обозначить словами. Так мне радоваться бы, что и Матковская взялась за <<освоение идейного содержания>> [1, 109] и выдала конкретный, словесно выраженный его фрагмент — философию сердца. Но именно потому, что она столь святое, никем не предпринимаемое деяние позволила себе сопрячь с прямым искажением интерпретируемого текста, — именно потому я не смог пройти мимо этого искажения молча.

1. Матковская И. Я. Роман А. С. Пушкина «Капитанская дочка» и социально–утопическое сознание 20–30‑х гг. ХХ в. В кн. А. С. Пушкин и мировой литературный процесс. Одесса, 2002.

Написано в октябре 2002 г.

Не зачитано

Попытка открыть художественный смысл«(Из Пиндемонти)» Пушкина

Два скрытых возражения, получил Марк Соколянский в хвалебном по общему тону обсуждении его доклада о пушкинском «(Из Пиндемонти)». Одно — от Островской: «Как жаль, что на слух недостаточно воспринимается такой содержательный доклад!» Другое — Александрова: “ Есть, есть русские ноты в этом стихотворении: не гнуть шеи, царям».

Чем скрыто недовольна Островская? — Традицией, — как выразился Гачев, — упаковывать каждое свое суждение в ватную обертку осторожных оговорок, снимающих напряжение ищущей мысли. А грубее — она подсознательно недовольна мутью, а может, и просто отсутствием той, главной и новой, мысли, ради которой и полагается делать доклады.

Что не принял Александров? — Всемирной отзывчивости Пушкина в этом стихотворении на, мол, общечеловеческие ценности, о чем сказал было, но без настойчивости, Соколянский, — сказал настолько осторожно, что несколько выступивших хвалили его за еще одно выявление чуткости Пушкина к… инонациональному — западному.

На мою просьбу коснуться в своем, — видимо, глобалиста, — ответном слове, коснуться возможности какого–то проявления евразийской идеи у Пушкина в этом стихотворении, раз там есть прямое указание на «иные», не западные ценности, Соколянский ответил приблизительно так: «Я мог бы, но не хочу, говорить о том, почему и зачем Пушкин написал это стихотворение». — Старая традиция уходить от рассмотрения того главного, ради чего поэты сочиняют, живописцы пишут, скульпторы ваяют, и что призваны помочь людям допостичь искусство– и литературоведы.

И я почувствовал некий вызов. Кто, как не я, попробует открыть художественный смысл этого стихотворения!

Перечитал его.

Не дорого ценю я громкие права,От коих не одна кружится голова,Я не ропщу о том, что отказали богиМне в сладкой участи оспоривать налоги,Или мешать царям друг с другом воевать;И мало горя мне, свободно ли печатьМорочит олухов иль чуткая цензураВ журнальных замыслах стесняет балагура.Все это, видите ль, слова, слова, слова 1 —Иные, лучшие мне дороги права;Иная, лучшая потребна мне свобода:Зависеть от властей, зависеть от народа —Не все нам равно? Бог с ними.НикомуОтчета не давать, себе лишь самомуСлужить и угождать; для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь божественным природы красотамИ пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья.— Вот счастье! вот права…

И пушкинская сноска: 1 Hamlet (Гамлет).

Если стихотворение понимать «в лоб» — мы имеем декларацию бегства от действительности. Если расположить эту декларацию на моей Синусоиде идеалов — она окажется — по максимуму — на нижнем вылете с Синусоиды вниз. В супериндивидуализм. В созерцательное ницшеанство: «по прихоти своей», «Никому отчета не давать», «себе лишь самому служить и угождать».