Коллектив авторов - Сербия о себе. Сборник Страница 10

Недоверие к сербским субъектам власти, которое у последних провоцировало все большую непреклонность и подталкивало к упорным поискам партнеров вне ООН и других организаций, длилось долго и не прекратилось даже после перестановок в верхах СРЮ. Настороженно относились и к правительству Милана Панича, которое не воспринималось всерьез даже после относительного успеха кандидатуры Панича на президентских выборах в Сербии. Складывается впечатление, что игнорировалась любая оппозиция задолго до того, как оппозиционное движение стало воинственно-националистическим. На Видовданский сабор[58], на массовые демонстрации студентов в 1992 г. в Белграде либо не обращали внимания, либо истолковывали их как очередное проявление национализма.

Как и следовало ожидать, учитывая прежний опыт введения санкций против государств в схожих ситуациях, меры Совета Безопасности сделали свое дело: деформировали, радикализировали политическую жизнь и усилили режим, а руководство Сербии и СРЮ, возможно, заставили пойти на уступки. Еще в 1993 г., за два года до Дейтонских соглашений, появились признаки готовности Сербии отказаться от программы-максимум в Боснии и Герцеговине, причем бремя санкций не было основным поводом к этому. Возможность того, чтобы около половины территории Боснии и Герцеговины отошло к сербской стороне (с последующим присоединением ее к СРЮ), выглядела абсолютно реальной, а дальнейшая поддержка однопартийного руководства Республики Сербской[59] не слишком привлекала сербские верхи, так как СДС (Српска демократска странка – Сербская демократическая партия) Радована Караджича с его правоцентристскими советниками стала бы опасным политическим соперником СПС и президента Республики Сербии не только в Республике Сербской, но и в самой Сербии и будущем объединенном государстве. Приоритетной задачей правящего центра в Белграде в течение всего кризиса было сохранение собственной власти[60].

Есть еще две причины утверждать, что санкции против СРЮ и (косвенно) против Республики Сербской не достигли цели и в экономическом отношении. Результат по сравнению с первоначальным замыслом Совета Безопасности и по собственному его мнению получился половинный: вместо того чтобы покинуть Боснию и Герцеговину, СРЮ сохранила влияние на 49% ее территории, вместо вывода ЮНА ее отряды влились в Армию Республики Сербской, стратегическую, кадровую и пропагандистскую поддержку которой оказывала Армия Югославии. Вместе с тем переломный момент наступил не в результате применения санкций, а в результате военного вмешательства НАТО летом 1995 г. против боснийских сербов и, косвенно, против Армии Югославии, важные стратегические объекты которой были ликвидированы (разведывательные средства, средства оповещения и командования). Тем самым были урезаны преимущества сербско-югославской стороны в вооружении и оборудовании, а долгие колебания западных держав относительно проведения наземной операции без участия Соединенных Штатов завершились вводом заинтересованных и имевших свои мотивы хорватских и боснийских подразделений.

Слободан Милошевич и международные посредники (слева – Карл Билдт)

ООН включилась в процесс урегулирования югославского кризиса позже, чем европейские организации. Существует предположение, что это произошло по желанию федерального сербского руководства во избежание чрезмерного влияния Германии в Европе. Первые шаги дипломатии СФРЮ в этом направлении были успешными: при согласии югославских дипломатов 25 сентября 1991 г. Совет безопасности принял резолюцию № 713 (1991), согласно которой на основании главы VI Устава ООН было наложено полное эмбарго на поставку всех видов оружия и военного оборудования в Югославию, что осложнило снабжение сецессионистских республик оружием и обеспечило долгосрочное превосходство ЮНА, особенно проявившееся в военных столкновениях в Боснии и Герцеговине. Следующий шаг Совет Безопасности предпринял по инициативе правящей группы в Белграде. Речь идет о введении на территорию Хорватии миротворческого контингента ООН для поддержания прав тамошних сербов без участия ЮНА, которое, по словам Борисава Йовича, повлекло бы за собой расширение мобилизации в Сербии, что было абсолютно контрпродуктивно для сербской политики[61]. Совет Безопасности поддержал эту инициативу резолюцией № 721 от 27 ноября 1991 г., на основании которой был разработан план Вэнса. Согласно ему миротворческие силы распределялись по принципу inkblot. Однако СБ не до конца оправдал надежды на то, что «теперь, когда у сербского народа есть власть на этих территориях, потребуем от Объединенных Наций защитить его своими миротворческими силами». Вплоть до применения санкций против СРЮ СБ пытался сохранить нейтралитет по отношению к участникам югославского конфликта, однако под давлением большинства Генеральная ассамблея все больше склонялась к критике сербской стороны. На это большинство влияли различные факторы: например, расистский и высокомерный тон сербской пропаганды, считавшей движение неприсоединения провальной и дорогостоящей «негритянской» авантюрой Тито; упорные попытки Белграда и сербских националистических групп установить связь с Израилем и еврейским лобби; действия боснийских сербов против мусульман (что, возможно, весомее всего), а также все чаще звучавшее в сербской науке и квазинауке отождествление всех боснийских мусульман с фундаменталистами, что в равной степени относилось и к косовским албанцам. Когда же в конце концов в середине 1992 г. стало известно о страшных преступлениях и этнических чистках в Боснии и Герцеговине, за сербами окончательно закрепилась репутация единственных отрицательных героев югославской трагедии, пока на свет не вышли факты, свидетельствующие, что политика хорватского национализма и нового хорватского государства основывалась на идее территориального захвата этнически «зачищенных» территорий и что хорватское государство поощряло все направленные на это преступления.

Принципы и прагматика

Ужас при виде зверств, концлагерей, насилия, принудительного переселения и тому подобных акций охватил мировую общественность и международные неправительственные организации, однако не подействовал на правительства. Это происходило в полном соответствии с тенденцией конца 1991 г. смещать акценты с внутренних проблем населения и этнических групп Югославии на международные отношения монолитных постюгославских наций и их государств. Коллективные субъекты можно обвинять в агрессии по отношению к другим коллективным субъектам, но не в отстаивании права выбора более благоприятного для себя статуса и не в защите своих интересов. Их коллективная ответственность исчерпывалась ответственностью за агрессивные действия, что повлекло введение санкций против СРЮ (и позднее против Республики Сербской при странном посредничестве СРЮ). В то же время их отношение к собственному населению перестало представлять интерес, если только речь не заходила о причинении вреда коллективам, среди которых вследствие безудержного увлечения идеей национализма самыми значимыми были национальные (но не какие-либо другие) меньшинства.

Из-за нестыковок между государственным и гуманитарным подходами, из-за разочарования неудачей, постигшей принятые против СРЮ меры для прекращения войны в Боснии и Герцеговине, из-за постепенного осознания, что эта война является частью сербско-хорватского плана раздела Боснии и Герцеговины, из-за нарастания мусульмано-хорватского конфликта и поступавших сведений о преступлениях хорватской армии и ее отдельных частей по отношению к мусульманам и сербам, об этнических чистках Крайны, назрела необходимость отделить «моральный» подход к участникам югославской драмы от «прагматического». За неимением оснований для обвинения лишь одной из сторон в моральных нарушениях, а также в силу сложности определить в каком бы то ни было конфликте правых и виноватых, было принято решение привлекать виновных к индивидуальной уголовной ответственности, и с этой целью в мае 1993 г. начал свою работу Международный трибунал по бывшей Югославии (Гаагский трибунал)[62]. Перед этой судебной инстанцией обвиняемые предстают как индивидуумы, что позволяет избежать коллективного осуждения целой нации, представителями которой преступники являются[63].

Коллективное осуждение стало беспредметным, так как и несербские национализмы утратили репутацию «хороших»[64]. Единственный из связанных с Югославией национализмов, который встречает понимание на Западе как «хороший», это албанский.

Дипломаты и стратеги, считавшие моральное и правовое осуждение проявлением иллюзорной и немужской сентиментальности, предпочитали договариваться с теми, кто им обещал успех в прекращении войны и ликвидации ее последствий. Это прежде всего касалось лиц, в руках которых были сосредоточены власть и армия, без учета степени демократичности их взглядов и легитимности, а также выбора средств в достижении политических целей во внутренней и внешней политике. Сторонниками такого подхода стали сопредседатель Конференции по Югославии Торвальд Столтенберг (со стороны ООН) и лорд Оуэн (со стороны ЕС)[65]. Таким образом, процесс мирного урегулирования мог быть проведен по классическим канонам, как любое посредничество между двумя государствами, то есть исходя из предположения, что любой лидер легитимен, неважно, хорош он или плох, а критерием его компетентности является контроль над силовыми средствами. Для вящей уверенности в Статут Гаагского трибунала не включили преступления против мира (к примеру, развязывание агрессивной войны), что могло бы быть вменено и основным участникам мирного урегулирования.