Коллектив авторов - Сербия о себе. Сборник Страница 9

Поспешное международное признание Хорватии и Словении, а позднее Боснии и Герцеговины, считается ошибкой Европейского союза не только потому, что новые страны (кроме Словении) не соблюли традиционные требования к государству (власть, территория и население), но и потому, что Хорватия не выполнила демократические условия, изложенные в Декларации ЕС. Между тем более важная поправка, на которой особенно акцентировал внимание лорд Каррингтон, была политического свойства и относилась к Словении. Получив международное признание и тем самым достигнув своей основной цели, западные республики потеряли интерес к происходящему в СФРЮ и перестали принимать участие в решении других вопросов, касающихся бывшей Югославии, а мировое сообщество лишилось средства воздействия на них. Еще одним из последствий было нежелание признанных республик участвовать в процессе улучшения социальных условий жизни населения оставшихся двух республик союзного государства Югославии. Официальная Словения первая повела себя так, будто никогда и не состояла в СФРЮ и не имеет к ней никакого отношения. Кроме того, у Словении моментально исчезло и вызывающее радение о судьбе албанцев и других представителей национальных меньшинств в Сербии. Оглядываясь назад, ясно, что это напускное беспокойство о правах человека было лишь орудием на пути достижения заветной мечты – государственной независимости. Отношения сразу же перешли в статус межгосударственных, и только государственные проблемы стали актуальными на повестке дня.

Действия Германии заслуживают особого внимания. Многочисленные звучавшие в Сербии истерические высказывания, что, дескать, Германия была главным зачинщиком развала Югославии, чтобы удовлетворить собственные стратегические интересы («выход к теплым морям», доминирование на Балканах, Drang nach Osten, складирование ядерных отходов и т. п.), что она отомстила за свое поражение во Второй мировой войне, что все дело в патологической ненависти немцев к сербам, – не должны вводить нас в заблуждение. Однако определенная пристрастность со стороны Германии и Австрии присутствовала, и она повлияла на ход событий в югославском вопросе. Для немецкой традиции характерны понимание и терпимость по отношению к этническому национализму, который, в отличие от государственного патриотизма, присущего традиции Французской революции, часто называют немецкой (германской) моделью национализма. В немецкой среде национализм как таковой не считается чем-то предосудительным и опасным, что в интеллектуальном отношении обусловило формирование понятия «хорошего» национализма, которым очень удачно воспользовалась определенная часть хорватской и словенской интеллигенции, считая национализм позитивным признаком. «Плохие» же формы национализма следует именовать соответствующим образом, например, фашизмом, ксенофобией, шовинизмом, расизмом, политическим этноцентризмом и т. д. По крайней мере два фактора послужили причиной того, что сербский национализм стал восприниматься в Германии как негативное явление. Во-первых, это представление о сербах как о возмутителях спокойствия, врагах и террористах[50]. А во-вторых, Германия была убежищем хорватской националистической и правой эмиграции, считавшей все события в Югославии после 1945 г. результатом доминирования сербского коммунизма. Подобные объяснения первоначально звучали в легко узнаваемых публикациях эмигрантских общин, однако постепенно становились точкой зрения науки и экспертов по мере вхождения новой эмиграции в научные круги, обусловленного их знанием языка и событий в Юго-Восточной Европе. Разные обстоятельства, включая и личный опыт главного редактора Рейсмюллера, привели к тому, что в одной из ведущих газет (во всяком случае, наиболее влиятельной на севере Германии) «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» окончательно сложилось мнение о сербах как об отсталых и неевропейских антигероях югославской драмы[51].

Следует также напомнить, что на атмосферу, благоприятствовавшую признанию «сецессионистских республик», сильно повлияли действия Югославской Народной Армии и руководимых ею спецчастей в войне с Хорватией. Не только потому, что зарубежные СМИ транслировали ужасающие кадры разрушенных городов, но еще из-за того, что пропагандистский аппарат сербских военных с наслаждением победителей вдохновенно приумножал видео– и письменный материал на ту же тему. Негативные последствия стратегии разрушения городов, которую избрала ЮНА, были и военными, и психологическими: выбранные цели (Дубровник, позднее Сараево – города, хорошо известные на Западе) имели символическое значение для иностранцев и дали повод считать, что кампанию ведут жестокие и дремучие люди.

Неблагоприятное мнение о сербах, сложившееся в западной среде, – плод великого недоразумения в Сербии и Черногории, произошедшего между режимом, которому положил начало VIII Съезд сербской компратии (СКС), и национальной интеллигенцией, а также большинством национально ориентированных избирателей. Теперь многие из них с грустью осознают свою ошибку, ведь они сделали свой выбор в полной уверенности, что с приходом к власти Милошевича административный аппарат станет сильным и искренним борцом за сербский народ и его интересы. Продолжение «коммунистической» символики, ритуалов и риторики казалось необходимым злом в целях большей эффективности отношений с «коммунистами» из других республик. Обновленную компартию поддержали виднейшие диссиденты-националисты внутри страны и за рубежом, которых никак нельзя обвинить в прокоммунистических настроениях (в силу пережитого в период до Милошевича и во времена Тито).

Когда наступили выборы[52], большинство населения Сербии и Черногории проголосовало за коммунистов как за националистов. В то время как в Сербии коммунистическая партия долго и виртуозно маскировалась под социалистическую, в Черногории она вплоть до выборов сохраняла название Союза коммунистов. И, когда в других республиках коммунисты и их ненационалистически настроенные преемники потерпели поражение, в Сербии они получили 46% голосов, а в Черногории даже 64%[53]! Отчасти по воле злого рока, а также вследствие неосведомленности и под воздействием упомянутого стиля официальной сербской пропаганды был сделан вывод, что сербы проголосовали за коммунизм, а все остальные – за либеральную демократию. Но даже если бы стало известно, что сербские избиратели были движимы националистической идеей, все равно говорили бы об устаревшем и прокоммунистическом сербском национализме, в то время как в других республиках национализмы были демократические, капиталистические, либеральные (хотя доподлинно известно, что правые). Позднее сложилось представление, что у сербского народа в Сербии и за ее пределами та же самая система ценностей и картина мира, как и у штаба Верховного главнокомандования и близких ему членов Президиума СФРЮ.

Таким образом, сложился стереотип отношения к сербам на последующих этапах, характеризующийся предубеждением, что сербский народ не желает слиться с Европой и миром демократии, рыночных отношений и прав человека, стремится доминировать над другими, навязывая им собственное видение общественной и политической организации. Безусловно, вышеупомянутые действия сербских эмиссаров и генералов, неважно, представляли ли они СРЮ, Сербию или сербскую «верхушку», только укрепили подобные представления. В определенном смысле сбылся прогноз военных идеологов: Запад попытался «отнять» у коммунизма большую часть Югославии, дабы оттеснить коммунистическую Сербию[54]. Этим объясняются и многочисленные натянутые трактовки международного права и морали, а также некоторые спорные моменты в решениях Арбитражной комиссии[55]. Не стоит упускать из виду, что позиция относительно югославских республик формируется в период 1990–1991 гг., когда казалось, что СССР как коммунистическая сверхдержава может сохраниться и применить свой колоссальный военный потенциал, особенно если к власти там придут «здоровые силы» противников перестройки[56].

Впоследствии неприязнь к сербскому режиму и вообще к сербам держалась параллельно с убеждением, что в межгосударственных отношениях бывших союзных республик необходимо применение критериев международного права, в том числе и об агрессии. Поэтому был сделан вывод, что Сербия (подразумевая СР Югославию) чересчур активно покровительствует сербской стороне в конфликтах в Боснии и Герцеговине, что расценивалось как угроза международному миру и требовало принятия мер согласно главе VI Устава ООН, не совсем точно именуемых «санкциями»[57].

Недоверие к сербским субъектам власти, которое у последних провоцировало все большую непреклонность и подталкивало к упорным поискам партнеров вне ООН и других организаций, длилось долго и не прекратилось даже после перестановок в верхах СРЮ. Настороженно относились и к правительству Милана Панича, которое не воспринималось всерьез даже после относительного успеха кандидатуры Панича на президентских выборах в Сербии. Складывается впечатление, что игнорировалась любая оппозиция задолго до того, как оппозиционное движение стало воинственно-националистическим. На Видовданский сабор[58], на массовые демонстрации студентов в 1992 г. в Белграде либо не обращали внимания, либо истолковывали их как очередное проявление национализма.