Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина Страница 13

Трещины в монолите

После 1929 г. резко меняется характер переписки между партийными вождями. Из писем всех, кроме Сталина, почти исчезает обсуждение идейных вопросов и личности коллег. Большевики сообщают друг другу о любви к корреспонденту и своих трудах на благо страны и партии, о ненависти к уже осужденным врагам и противникам, о трудностях, которые все же будут преодолены.

Сталкиваясь с провалами и бедствиями пятилетки, партийцы быстро правели. О.В. Хлевнюк комментирует: «Несомненно, «правые» настроения были распространены и среди рядовых членов партии. Это было одной из причин очередной чистки партии. В 1929–1931 гг. из ВКП(б) было исключено около 250 тыс. человек, значительная часть которых поплатилась партбилетом за принадлежность к «правому уклону».[71] Всего за причастность к оппозициям и нарушение партийной дисциплины было вычищено 10 % исключенных (за бытовые проступки — 21,9 %).[72] Вычищались «классово чуждые», уличенные в обмане «двурушники», нарушители дисциплины, сомневающиеся в партийных решениях (вот они, «правые»), «перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами», «карьеристы», «шкурники», «морально разложившиеся». Вслед за этой чисткой почти сразу началась новая — сталинский аппарат снова перебирал партийные кадры. Многие партийцы, вычищенные в 1933–1936 гг. как «карьеристы», «шкурники» и т. п., вернутся на руководящие посты в 1937–1938 гг. А кому не повезет, тех в 1937 г. расстреляют. Они «озлоблены», а значит, опасны.

Самое опасное теперь было — принадлежность в прошлом к оппозиции. Какую бы позицию человек ни занимал в прошлом, его причастность к оппозиции означала — склонен размышлять «своей головой». А что, если, получив приказ, он снова начнет размышлять?

Но и вне партии такие люди себя не видели. Они были убежденными коммунистами, многие привыкли командовать (а такую возможность давал партбилет).

Судьба типичного фракционера 20-х годов в 30-е годы — взлеты и падения, «сизифов труд» карьеры.

Так, например, подписавший заявление 83-х В. Лавров исключался из партии трижды, последний раз за примиренчество к троцкизму в 1933 г., снова вступал и в 1936 г. прошел очередную проверку партийных документов и работал в Восточно-Сибирском крайкоме. Бывшие оппозиционеры работали даже в НКВД. Большинство проверенных во время чисток скрывали былую принадлежность к оппозиции.[73] В 1932 г. в московских центральных учреждениях работали около 600 бывших оппозиционеров.[74] При этом в новых условиях левые часто становились правыми. Для бывших троцкистов появились даже новые «правые» квалификации. Так, К. Долгашев в январе 1928 г. был исключен как троцкист, восстановлен в партии в том же году, был директором совхоза, несвоевременно сдал зерно в 1932 г. и был привлечен к ответственности как «правый оппортунист на практике». Бывший троцкист, старший консультант Центрального планового сектора Наркомтяжпрома П. Зумский в 1931 г. получил выговор за праволевацкие настроения.[75]

В 1930 г. выяснилось, что продолжается активность «рабочей оппозиции», была разоблачена ее группа в Омске. А в январе 1933 г. «бывший» лидер «рабочей оппозиции», а ныне член президиума Госплана А.Г. Шляпников публично заявил, что Октябрьская революция крестьянству ничего не дала.[76]

Настоящим шоком для правящих кругов стало дело «Союза марксистов-ленинцев». Организатором союза стал бывший первый секретарь Краснопресненского райкома М. Рютин, снятый с поста за правый уклон и исключенный из партии в 1930 г. К марту 1932 г. он подготовил два документа: «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и воззвание «Ко всем членам ВКП(б)». 21 августа несколько сторонников Рютина, руководителей низшего звена, собрались на квартире в Головине под Москвой и приняли эти документы как платформу Союза марксистов-ленинцев. Новая организация приступила к пропаганде, распространяя свои документы. По отлаженным каналам неформальных внутрипартийных связей этот самиздат дошел до Зиновьева, Каменева, Томского, Угланова, Слепкова, Марецкого, то есть как до правых, так и до левых. Они не сообщили об этом в ЦК и ЦКК. Документы Союза «просочились» в Харьков, а возможно, и в другие города. Они получили распространение в ВЦСПС. В итоге платформа Рютина сыграла роль «меченого атома». Обнаруживая этот документ в самых разных кругах партийцев, ОГПУ докладывало Сталину, что круги эти контактируют друг с другом.

Сталин стал подозревать, что платформа была составлена не Рютиным, а Бухариным, и стала проектом программы объединенной антисталинской оппозиции.[77]

Работа Рютина производила на рядового партийца впечатление откровения. Многочисленные беды, обрушившиеся на страну, систематизировались с марксистско-ленинских позиций.

Анализируя ситуацию в стране, Рютин отмежевывается от Бухарина и признает частичную правоту Троцкого. Но он считает, что старые вожди оппозиций не годятся для борьбы, нужно движение в низах партии. Опора Сталина в партийной массе неустойчива: «История и тут шутит со Сталиным злую шутку: он… создает лишь самый худший вид мелкобуржуазного политиканства наверху и задавленных, забитых манекенов… внизу».[78]

Опираясь на завещание Ленина и собственный анализ кризиса страны и партии, Рютин делает вывод: «Пролетарская диктатура Сталиным и его кликой наверняка будет погублена окончательно, устранением же Сталина мы имеем много шансов ее спасти».[79]

Воззвание в сжатой форме суммировало содержание платформы: «Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на край пропасти… Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики…»[80]

Сталин высоко оценил платформу Рютина. Как мы увидим, он считал, что Рютин лишь взял на себя ответственность за платформу объединенной оппозиции, написанную более известными вождями.

По словам Бухарина, меньшевику-эмигранту Б. Николаевскому «Сталин объявил, что эта программа была призывом к его убийству, и требовал казни Рютина».[81] Бухарин не был свидетелем обсуждения вопроса о Рютине в Политбюро, но, опираясь на его слова и другие слухи, Николаевский утверждал, что между «умеренными» членами Политбюро (включая Кирова) и Сталиным разгорелась настоящая борьба. Проанализировав имеющиеся источники, О.В. Хлевнюк делает убедительный вывод: «В общем доступные документы заставляют признать рассказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Кировым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской истории».

2 октября было принято решение исключить из партии всех, знавших о документе и не сообщивших о нем. К партийной и уголовной ответственности было привлечено около 30 человек. Немного. Сначала казалось, что речь идет все же о бывших оппозиционерах, ныне потерявших политическое влияние. Но вскоре выяснилось, что участники оппозиций пользуются влиянием на круги партхозаппарата, ранее непричастные к фракциям, более осторожные, менее оформленные, но обсуждающие то же самое.

В 1932 г. Сталин столкнулся с фактом обсуждения прежде лояльными партийными работниками необходимости его смещения. 19–22 ноября 1932 г. кандидат в члены ЦК М. Савельев сообщил Сталину о беседах своего знакомого Н. Никольского с наркомом снабжения РСФСР Н. Эйсмонтом. Среди прочего Эйсмонт сказал (в интерпретации Савельева): «Вот мы завтра поедем с Толмачевым к А.П. Смирнову, и я знаю, что первая фраза, которой он нас встретит, будет: «и как это во всей стране не найдется человека, который мог бы «его» убрать».[82]

Еще в 1930 г. Эйсмонт в письме Сталину, Рыкову и Орджоникидзе высказал сомнения по поводу методов следствия ОГПУ: возможно, «применяются пытки с целью сознаться во взятках».[83] Возможно, это было начало его сомнений. Потом они усиливались во время откровенных разговоров правительственных чиновников, иногда за «рюмкой чая». Сталин раздраженно писал: «Дело Эйсмонта — Смирнова аналогично делу Рютина, но менее определенное и насквозь пропитано серией выпивок. Получается оппозиционная группа вокруг водки Эйсмонта — Рыкова… рычание и клокотание Смирнова и всяких московских сплетен как десерта».[84]

Школа бухарина

«Разматывая» сеть неформальных связей, по которым распространялись политические слухи и самиздат, ОГПУ вышло еще на две структуры. В октябре 1932 — апреле 1933 г. были арестованы 38 человек, в основном — бывших правых коммунистов, многие — выпускники Института красной профессуры. Это была «школа Бухарина».[85] Главой этой организации считался радикальный ученик Бухарина А. Слепков, исключенный из партии в 1930 г. за упорствование в правых взглядах. В ссылке Слепков все же покаялся в ошибках и был в 1931 г. восстановлен в партии. Но в октябре Слепков попался на распространении документа Рютина и был снова исключен из партии и сослан на три года в Сибирь. Однако, прослеживая связи Слепкова, ОГПУ установило, что в августе—сентябре 1932 г. на квартирах Д. Марецкого и В. Астрова прошли «нелегальные конференции правых». Слепков иронизировал по поводу этих обвинений: «Теперь такое время, если соберутся три товарища и поговорят искренне, то нужно каяться, что была организация, а если пять — то нужно каяться, что была конференция».[86]