Евгений Додолев - The Взгляд Страница 21

«Прочитав о подробностях обыска у Собчак, я должен бы, по идее, преисполниться к ней сочувствием. Потому что действительно – беспредел. В туалет женщина должна была ходить под присмотром ОМОНа! Как тут можно не возмутиться! И как не посочувствовать жертве беспредела, который у нас беспредельно множится, причем по инициативе не властей (они попустительствуют, но это другое). По инициативе «снизу». Выпустили на волю, легализовали самые звериные инстинкты людей – и они рады стараться! И пытаюсь понять, почему сочувствия нет. Именно по отношению к Собчак. Ответ прост: г-жа Собчак получает сполна от ее же учеников. Она (не одна она, разумеется, но и она!) трудолюбиво воспитывает вот таких людей, легко теряющих человеческие черты. Беспредельщиков, не знающих, «что такое хорошо и что такое плохо» и гогочущих над этими устаревшими определениями.

Она получила удар ею же запущенным бумерангом. И этого даже не понимает. А значит – уже не так умна, как предполагается. За то, что беспредел проповедуется, телеканалы и платят те самые миллионы. Ее столь эффективный бизнес на этом построен – на распаде общественной морали. Понимаю: здесь нет специально поставленной зловредной задачи. Это просто бизнес: что хорошо продается, то и предлагаем. А то, что у ее «Дома-2» уже есть своя криминальная биография, ее лично как бы не касается – она же просто зарабатывала деньги! Теперь – коснулось. И пусть в этом винит в том числе и себя.

Общественная психология, уже давно доказано, меняется под воздействием масс-медиа. Меняется сам способ взаимодействия с окружающим миром – становится романтичнее или, наоборот, циничнее. Это великолепный способ манипулировать людским миром. И то, что кажется невинным, может иметь последствия сокрушительные и необратимые.

…Еще в 90-х я написал статью, которая выламывалась из тогдашних представлений о нашем прогрессивном телевидении. Это было сразу после потрясшего всех убийства Листьева. Убийц, как известно, не нашли до сих пор – и ясно, что не найдут. Но меня интересовал тот самый убийственный бумеранг, который косит людей, его же запустивших. И я написал, что, фигурально говоря, Владислава Листьева убил Владислав Листьев. Статью немедленно приняли к печати в «Общей газете» Егора Яковлева. Но одна из влиятельных журналисток, очень хороших и самоотверженных, тогда заявила, что если это будет напечатано, она уволится. И действительно: программа «Взгляд» тогда считалась первым предвестием нового демократического телевидения, она была священной коровой для российской интеллигенции – а я посмел усомниться в ее прогрессивности. Егор Яковлев отступил, статью сняли. Но написанное меня мучило и требовало выхода – я понимал, что затронул нечто очень важное, что станет очевидным спустя много лет.

И по просьбе друзей отдал статью в лос-анджелесский еженедельник «Панорама» – пусть будет напечатана хоть там. Через месяц мне позвонил гениальный актер и режиссер Ролан Быков. Он случайно прочитал статью, счел ее провидческой и теперь не понимал, почему она напечатана не в России. Брался ее «пробить» – считал ее важной для понимания происходящих процессов и их последствий. Для понимания причин распада всех этических принципов, на которых строится человеческий разум. Ролан Быков не успел – вскоре его не стало.

По-моему, случай Собчак только подтверждает то, что понимание медийного бизнеса как способа добычи миллионов любой ценой однажды неминуемо обратится против того, кто такой бумеранг запускает.

Стыдно сказать: я пошел в журналистику, чтобы быть полезным людям. Это был такой первый импульс. Уже вижу снисходительные улыбки. Кретин был, понимаю. Думал: врач лечит человека, журналист – общество. Болезней было много. Рубрика «Письмо позвало в дорогу» не сходила с газетных полос. В редакцию обращались как в ЖЭК или в обком партии: надеялись, что помогут. В отделах писем сидели очень серьезные женщины, строго контролировали – кому помогли, кому не удалось. И чтоб на каждое письмо был ответ. Бюрократия. О главной болезни, конечно, не заикались, но частные нарывы лечили. Гласности побаивались в довольно высоких верхах. Помню неправдоподобную теперь картинку: второй секретарь большого обкома уважительно записывает в блокнот критические наблюдения приезжего журналиста. Он был прохиндей, этот секретарь, но делал вид, что репортер открыл ему глаза. Он боялся, что выйдет статья, и обкомовская дурость станет видна начальникам в столице. Тогда удалось сохранить один из лучших в стране театров. К журналистам тянулись, как к доктору. Им верили. Письма приходили мешками, они излучали тепло и благодарность. Было хорошо на душе просто потому, что жизнь, вроде, проходит не зря. Р-романтик с большой дороги… Потом пришла демократизация. Тоталитаризм свергли. Бюрократов больше нет, письма никто не учитывает, на них можно не отвечать. Да их и писать перестали.

«Ух, как же вас, журналюг, в народе не любят!» – читаю в каком-то репортаже из «горячей точки». Похоже, автор процитировал это с гордостью. Все плюсы и минусы поменялись местами. Профессии, ради которой я шел в журналистику, больше нет. Наша печать, в массовом порядке вышедшая на рынок, как на панель, с единым лозунгом «Клиент всегда прав», в судорогах коммерциализации растерявшая и позиции и традиции, сама роет себе могильную яму. Многие издания в нее уже свалились. Другие шатаются на краю.

О традициях нужен бы отдельный разговор. Об отечественной публицистике, например, какой почти не знает пресса Запада. Но именно поэтому пресса Запада, при всем ее умении добыть информацию и раскрутить сенсацию, менее интересна, чем наша времен многомиллионной «Литературки». Ведь публицистика – это драма не только факта, но и мысли. В конце 10-х годов ХХ века было решено, что пусть человечество топает само по себе, а мы пойдем своим путем. В конце 80-х все перерешили наоборот: любой опыт хорош, кроме нашего. «Новая журналистика» драму мысли отбросила как наследие тоталитарного прошлого. Она вообще предпочитала не задумываться. Тон печати быстро менялся, становился все базарнее и крикливее. Драма мысли все чаще заменялась гамом скандала. А потом была и вовсе перевернута вся привычная иерархия ценностей. На первых страницах некогда уважаемых изданий резвятся «светские хроникеры» – кто в чем, кто с кем…

В принципе это шаг, как принято говорить, судьбоносный – вот так сменить иерархию ценностей: подрастают дети, уверенные, что нет на земле ничего более важного, чем последний прикид ныне забытого Богдана Титомира. Похоже, «новая журналистика» более всего озабочена увлекательным процессом отречения от старого мира и отряхиванием с ног праха любых его традиций. Чтоб никакой преемственности! Чтоб сразу, хряп – и отрезали! Благое дело омоложения кадров стало лучшим способом побыстрее осуществить эту хряп-операцию. На роль властителей дум стали претендовать люди непосредственно из детсада. Манная кашка становилась для них универсальным критерием нравственности.

И вот пишет новорусский репортер – в сущности, тоже о том, чем его соблазнила профессия: «Журналист, горемыка, вынужден торговать собою. Да вы сами знаете про «вторую древнейшую». Так что подкормить журналиста, налить ему рюмочку, позолотить, если угодно, ручку, – дело праведное. Журналист все-таки сила: не накормите, писать не будет». Парнишка, конечно, с юмором, но вообще-то он всерьез. Это его кредо. И он хочет, чтобы «журналюг» любили? «От романтики у меня начинается отчетливая тошнота» – это из программной статьи новорусского теакритика. Ну хорошо. Что взамен романтики? Уж это мы знаем, – вскричали тут люди из детсада. И принялись упоенно делиться с читателем тем, как, где и сколько раз они мочились, какали и испытывали оргазм. «Люди, твою мать, орлы, куропатки, блин». По-моему, гениальная фраза» – восхищается «новый эстет» «новой драматургией».

Освободившись от груза мыслительных процессов, писать (на этот раз с ударением на втором слоге) стали много. От упоения собою к вечеру забывали, с каких позиций писали утром. Это было и неважно. Важно – «как я себя». «Я» всегда убедительно, поскольку универсально. Все какаем» – делится размышлениями плодовитый «новый интеллектуал». Но обильное непроизвольное словоиспускание – не журналистика, а медвежья болезнь.

Базар. А базар – не рынок. На рынке покупают – на базаре плюются семечками да бьют морду кому ни попадя. И вот уже мордобой стал нешуточным: гибнут люди. И журналисты едва ли не в первую очередь. Понимаю болезненность темы, но не могу не вернуться к вопросу, много лет будоражащему воображение и совесть: кто убил Влада Листьева? Конечно, был киллер. Возможно, был заказчик убийства. Мы не знаем и вряд ли узнаем, кто они. Но ясно, что своих убийц телевидение готовит само. Готовит трудолюбиво и ежедневно. Кует их, холит и тренирует уже много лет.

А как прекрасно все начиналось!