Юрген Хабермас - Расколотый Запад Страница 23

Именно как неисправимого защитника кантовского проекта вас должны глубоко разочаровывать макиавеллистские интриги, которые зачастую преобладают в практике ООН. Вы говорите об «ужасающей избирательности», с которой Совет Безопасности воспринимает и трактует события, по отношению к которым он должен был бы проявлять деятельность. Вы говорите о «бессовестном преимуществе, которым все еще пользуются национальные интересы перед глобальными обязательствами». Как необходимо изменить и реформировать институты ООН, чтобы из щита, прикрывающего обеспечение прозападных интересов и целей, она могла бы стать действительно эффективным инструментом сохранения мира?

Это большая тема. Институциональными реформами этого не достигнешь. Сегодня обсуждается состав Совета Безопасности, более соответствующий изменившемуся соотношению сил, а также ограничение права вето великих держав; конечно, это необходимо, но этого недостаточно. Позвольте мне обозначить пару точек зрения из необозримого их множества.

ООН с полным на то основанием наделена правом полного включения [новых членов]. Она открыта для всех государств, дословно взявших на себя обязательство выполнять Устав ООН и все связанные с ним международно-правовые декларации, совершенно независимо от того, насколько их внутренняя практика реально соответствует этим принципам. Поэтому, по сравнению с подлинными нормативными основаниями, существует (несмотря на формальное равноправие членов) разница в легитимации между либеральными, полуавторитарными, а подчас и деспотическими государствами-членами. Это заметно, когда, например, такое государство, как Ливия, берет на себя председательство в Комитете по правам человека. Заслуга Джона Роулса заключается в том, что он указал на принципиальную проблему «ступенчатой легитимации». Легитимационное превосходство демократических стран, на которое в свое время возлагал надежды Кант, вряд ли поддается формализации. Но могут сложиться обычаи и практики, ориентированные на эти принципы. В этой связи очевидна необходимость реформы права вето постоянных членов Совета Безопасности.

Настоятельнейшая проблема состоит в том, что ООН ограничена в своих возможностях действовать, поскольку не обладает монополией на власть и — особенно в случаях интервенции и nation-building[45] — зависит ad-hoc[46] от поддержки влиятельных государств-членов. Проблема, однако, не в отсутствии монополии на власть, — различие между конституцией и исполнительной государственной властью мы наблюдаем и в Европейском союзе, где право ЕС преодолевает национальное право, несмотря на то что национальные государства и сегодня имеют в своем распоряжении готовые к употреблению средства легитимного использования насилия. ООН ослаблена, не считая ее финансовой неустойчивости, прежде всего своей зависимостью от правительств, которые, в свою очередь, не только преследуют национальные интересы, но и добиваются одобрения их действий со стороны [своей] национальной общественности. До тех пор, пока на социально-когнитивном уровне не изменится самовосприятие тех государств-членов, которые по-прежнему считают себя суверенными актерами, нужно искать пути достижения относительного разъединения уровней принятия решений. Государства-члены могли бы, например, не ограничивая своих полномочий, распоряжаться собственными вооруженными силами, держать определенный воинский контингент специально для нужд ООН.

К амбициозной цели конституирования всемирной внутренней политики без всемирного правительства можно реально стремиться только при условии, если ООН ограничится двумя своими важнейшими функциями — сохранения мира и глобального осуществления прав человека, а политическую координацию в сферах экономики, окружающей среды, средств сообщения, охраны здоровья и т. д. передаст на промежуточный уровень институтов и систем переговоров. Однако на сегодня этот уровень политически дееспособных global players[47], способных найти компромиссы друг с другом, занят лишь отдельными институтами типа Всемирной торговой организации. Нельзя осуществить удачную реформу ООН, если национальные государства в разных частях света не объединятся в континентальные содружества по образцу Европейского союза. Пока имеются лишь скромные подходы к этому. Здесь, в этих процессах, а не в реформе ООН заложен подлинно утопический элемент [института] мирового гражданского порядка.

На базе разделения труда внутри такой глобальной многоуровневой системы в какой-то мере возможна легитимация дееспособной ООН демократическими методами. Мировая политическая общественность до сих пор проявляла себя как некое организованное единство только в связи с уникальными событиями истории, как, например, 11 сентября. Благодаря электронным средствам связи, поразительным успехам действующих по всему миру неправительственных организаций (таких, как Amnesty International или Human Rights Watch[48]) она может в какой-то момент получить более стабильную инфраструктуру и более высокий уровень сплоченности. В такой ситуации идея [мировой политической общественности] не более проблематична, чем мысль об учреждении «второй палаты» Генерального собрания «парламента граждан мира» (Давид Хельд) или хотя бы о расширении существующих государственных палат ради представительства граждан. Тем самым нашла бы свое символическое выражение и институциональное завершение эволюция международного права, которая происходила на протяжении многих лет. Потому что за это время не только государства, но и сами граждане стали субъектами международного права: как граждане мира они могут в случае необходимости апеллировать к праву выступать против своих собственных правительств.

Конечно, такая абстракция, как «всемирный гражданский парламент» вызывает легкое головокружение. Но, принимая во внимание ограниченные функции ООН, следует иметь в виду, что депутаты этого парламента будут представлять массы населения, не связанные между собой устойчивыми традициями, как это имеет место в политическом сообществе граждан. Вместо государственно-гражданской солидарности достаточно негативного согласия, т. е. общего возмущения агрессивными попытками разжечь войну, нарушением прав человека криминальными бандами и правительствами, достаточно общего неприятия этнических чисток и геноцида.

Разумеется, неудачи и противодействия, которые придется преодолеть на пути к совершенной конституционализации, так велики, что проект может быть осуществлен только в том случае, если США, как в 1945 году, снова возьмут на себя роль локомотива, встанут во главе движения. Это не так уж невероятно, как кажется. Во-первых, это счастливый случай в мировой истории, что единственная сверхдержава является одновременно и старейшей демократией в мире. Следовательно, вопреки тому, в чем хотел бы убедить нас Каган, ей изначально близки идеи Канта о распространении норм права на международные отношения. Во-вторых, в интересах самих США сделать ООН дееспособной, прежде чем другая, менее демократическая великая держава превратится в сверхдержаву. Империи приходят и уходят. Европейский союз наконец-то объединился на основе общей политики безопасности и оборонной политики, противопоставляя неприемлемому для международного права «preemptive strike»[49] свой «preventive engagement»[50]; это еще один фактор влияния на формирование образа мыслей политической общественности нашего американского союзника.

Пренебрежение американского правительства по отношению к международному праву и международным договорами, грубое использование военной силы, политика лжи и шантажа вызвали волну антиамериканизма, который, в той мере, в какой он направлен против нашего нынешнего правительства, небезоснователен. Как следовало бы поступить Европе, чтобы помешать этому всемирному настроению антиамериканизма превратиться в ненависть к Западу вообще?

Антиамериканизм опасен и для самой Европы. В Германии он всегда связан с самыми реакционными движениями. Поэтому для нас важно (как во время вьетнамской войны) выступать против политики правительства США плечом к плечу с внутриамериканской оппозицией. Если мы сможем найти связи с движением протеста в самих Соединенных Штатах, то и контрпродуктивный упрек в антиамериканизме, с которым мы сейчас сталкиваемся, сойдет на нет. Совсем другое — антимодернистские эмоции против западного мира в целом. В этом отношении уместна самокритика — давайте самокритично встанем на защиту достижений западного модерна, который демонстрирует открытость и готовность учиться, а самое главное, преодолевает идиотское отождествление демократического строя и либерального общества с диким капитализмом. Мы должны, с одной стороны, недвусмысленно отмежеваться от фундаментализма, в том числе от христианского и иудейского фундаментализма; а с другой стороны, нужно осознавать, что фундаментализм — порождение отторгаемой модернизации, в промахах которой в решающей степени повинны наша колониальная история и неудачи деколонизации. В противовес фундаменталистской ограниченности мы можем показать, что справедливая критика в отношении Запада заимствует масштабы своих дискурсов у двухсотлетней [истории] самокритики Запада.