Герман Гортер - Исторический материализм Страница 27

Капиталистическим обществом буржуазный индивидуум до такой степени изолирован, одухотворен и сделан непонятным для себя самого, что философы восемнадцатого и девятнадцатого века создали для себя такого одинокого, абстрактного и непонятного бога[12].

Между тем благодаря изобретению паровой машины производительные силы, средства сношений и вследствие этого капитал колоссально выросли. В то же время новая техника дала возможность более совершенного исследования природы, что требовалось для дальнейшего развития техники.

Природа еще больше раскрылась перед глазами человека, закономерная связь всех явлений природы была прослежена дальше, сверхъестественное существо все больше вытеснялось из природы и, наконец, совершенно исчезло из нее.

В то же время впервые было достигнуто и углубленное понимание общества. Были изучены доисторические времена, сложилось лучшее понимание эпохи писаной истории, появилась статистика, впервые была познана закономерность человеческих действий. И по мере того, как достигалось лучшее понимание естественного в человеке, сверхъестественное исчезало из человека и общества, как оно исчезало из природы.

Побуждения и средства к исследованию природы были даны техникой, способом производства, колоссально накопляющимся капиталом. Огромные, возникающие в производственном процессе социальные вопросы дали человеческому духу побуждение к изучению общества. Техника открыла возможность вскопать глубокие пласты земли, предпринять далекие путешествия к первобытным народам, собрать материал для истории и статистики. Способ производства, создавший потребности, создал и средства для удовлетворения этих потребностей.

Тот класс, который прежде всего нуждался в новых науках, чтобы усилить свою технику, увеличить свою прибыль и преодолеть старинные реакционные классы землевладельцев, дворянства и духовенства, — следовательно, промышленные и торговые капиталисты, называвшиеся в политике либералами, — этот класс все яснее видел закономерное и естественное во всех явлениях природы и общества; у него религия почти совершенно исчезла. От религии у него осталась только живущая где–то далеко, на задворках его сознания мысль, не имеющая практического значения: «а может быть, все же бог существует».

Модернисты и свободно–религиозные общины, представляющие в религии то же, что либералы в политике, нуждаются в боге только для того, чтобы объяснить понятия «добрый» и «злой», или, как они говорят сами, чтобы удовлетворить своим «нравственным» потребностям; для них необходимо, чтобы дух, существо которого еще и теперь представляется для них загадкой, возникал из сверхъестественного источника; им уже не требуется никакого бога для природы и для значительной части человеческой и общественной жизни: наука, опирающаяся на технику, уже давно просветила их на этот счет.

Таким–то способом современный капитализм, приводя все к более совершенному пониманию мира, делал религию все более утонченной, расплывчатой, все более чуждой миру, нереальной. На меня сильно нападали в реакционных, либеральных и даже в социалистических кругах, когда я как–то написал, что религия, подобно робкому привидению, с опущенной головой скрывается бегством с лица земли. И однако я таким образом просто констатировал факт: религиозные представления становятся все призрачнее. Только склоняющиеся к падению классы, как мелкие буржуа и крестьяне, и реакционные классы, как крупные землевладельцы с их идеологами, все еще убежденно живут в представлениях прошлых веков; у большинства имущих классов и их интеллигенции остается только тень религии, — или же они притворяются религиозными, для того ли, чтобы порабощать пролетариат, по другим ли соображениям. Знания, созданные развитием капиталистического производства, отняли у религии плоть и кровь и оставили за ней только призрачное, этическое существование.

Но то самое экономическое развитие, которое взяло у буржуазии большую часть религии, целиком берет ее у пролетариата.

Мы просто констатируем факт, если скажем, что пролетариат становится все больше безрелигиозным.

И это столь же общественно–естественно, как все изменения в религиозном мышлении, о которых мы только что говорили.

Причину религии мы открыли вообще в господстве непонятных сил. Обожествляются естественные силы и общественные силы, которых не понимают, но власть которых чувствуют над собою.

Как обстоит здесь дело с современным пролетарием, особенно с промышленным рабочим из города, живущим среди отношений капиталистического крупного производства?

Фабрика наглядно показывает ему, что силы природы не являются непонятными силами. Там человек познал и подчинил себе эти силы, столь опасные, пока они оставались неусмиренными. Пусть рабочий теоретически незнаком с ними: на практике он подчиняет их своей рукой, и ему известно, что их вообще знают.

Что касается общественных сил, являющихся причиной нужды, то современный пролетарий знает их в совершенстве. Капиталистический способ производства развязал классовую борьбу, в которой он принимает участие; а классовая борьба научает его видеть причины своего бедственного положения в капиталистической эксплуатации и частной собственности и научает видеть спасение в социализме. Таким образом он не усматривает ничего сверхъестественного ни в природе, ни в обществе. Он чувствует, что в природе и обществе нет ничего такого, чего он не мог бы понять, хотя общество пока не дает ему для этого необходимых условий. Он чувствует также, что то, что в настоящее время для него и его класса является непреодолимой причиной нужды, не всегда останется таковой. Он знает, что классовая борьба и организация пролетариата положат этому конец. Но где нет чувства непреодолимой и непонятной силы, там не возникает или, если была раньше, отмирает религия. Потому–то социалистический рабочий не антирелигиозен, — он безрелигиозен, он атеист.

Если это относится уже к «обыкновенному» рабочему, у которого мало времени, охоты и возможности учиться, в сколь большей мере надо сказать то же самое о рабочем, которого классовая борьба наталкивает на самостоятельные занятия наукой! Как раз потому, что он — рабочий, и потому, что пролетарская нужда заставляет его учиться, он может придти к более глубокому пониманию общества, чем, например, профессор политической экономии. Буржуа не в состоянии видеть истину: не может же он признать, что его класс гибнет; он не может признать даже классовой борьбы, в которой его классу предстоит пасть. Напротив, дух рабочего, который всего ждет от будущего, изощрен к истине, — ищет, как охотничья собака ищет дичь.

И какими источниками располагает рабочий! Более шестидесяти лет тому назад Маркс выяснил пролетариату, как капитал возникает из неоплаченного труда[13]. Шестьдесят лет тому назад Маркс и Энгельс раскрыли рабочему классу существо классовой борьбы[14]. А затем в «Капитале» Маркс выяснил сущность всего капиталистического процесса производства; рабочий найдет ясное, короткое изложение этого в книжках Каутского: «Экономические теории Маркса» и «Эрфуртская программа». У буржуазии нет таких источников для познания общества. Рабочий, который из этих источников утолил свою жажду, уже не найдет в обществе ничего сверхъестественного. Он получит не только нечто отрицательное, отсутствие религии, но и нечто положительное, — ясное, устойчивое миросозерцание.

И рабочий, который будет читать и размышлять дальше, в работах Маркса, Энгельса, Каутского, Меринга и многих других выдающихся теоретиков найдет доказательства, что духовная жизнь людей определяется общественным бытием, что право есть классовое право, политика — классовая политика, что добро и зло — общественные, подверженные изменениям понятия, — короче, найдет доказательства истинности всего, что мы исследовали в этой работе и чему учит исторический материализм. Тогда он поймет изменения, происходящие в мышлении, тогда поймет он свое собственное мышление. Человек, практически, своими руками созидающий общество, всегда лучше проникает в него своим духом. Он постигает классовый характер мышления, и рушится еще одна опора религии, метафизическое мышление, которому его учили дома и в церкви.

И еще дальше может пойти пролетарий, не удовлетворяющийся тем поверхностным пониманием, какое дают ему фабрика, экономическая и политическая борьба.

Иосиф Дицген, — философ пролетариата, как его по справедливости называют, и ученик Маркса, — опираясь на социалистическую науку, не учил ли он пролетариат тому, что такое дух? Не разрешил ли он для рабочих загадку, перед которой буржуазия все еще останавливается в замешательстве: сущность человеческой головной работы? Он показал, что ни в какой области мышления не происходит ничего иного, кроме соединения в общее особенного, опыта? Следовательно, дух может размышлять только над особенным, над опытом, над воспринятыми фактами. Он показал, что в этом и ни в чем ином заключается действие, природа духа, как в движении — природа тела, и что, следовательно, мыслить о чем–либо сверхъестественном таким образом, как если бы оно было нечто действительное, реальное (вещь в себе, бог, абсолютная свобода, личное бессмертие, абсолютный дух и т. д.), невозможно точно так же и так же противоречит существу мышления, как представление о «сверхъестественной жести»; что дух, несомненно, представляет нечто прекрасное, сильное и великолепное, — но не более таинственное и загадочное, чем все другие явления вселенной, которых мы однако не обожествляем. Дицген показал, что дух понятен как раз потому, что существо духа заключается в понимании, т.е. в нахождении общего[15].