Герман Гортер - Исторический материализм Страница 28

И еще дальше может пойти пролетарий, не удовлетворяющийся тем поверхностным пониманием, какое дают ему фабрика, экономическая и политическая борьба.

Иосиф Дицген, — философ пролетариата, как его по справедливости называют, и ученик Маркса, — опираясь на социалистическую науку, не учил ли он пролетариат тому, что такое дух? Не разрешил ли он для рабочих загадку, перед которой буржуазия все еще останавливается в замешательстве: сущность человеческой головной работы? Он показал, что ни в какой области мышления не происходит ничего иного, кроме соединения в общее особенного, опыта? Следовательно, дух может размышлять только над особенным, над опытом, над воспринятыми фактами. Он показал, что в этом и ни в чем ином заключается действие, природа духа, как в движении — природа тела, и что, следовательно, мыслить о чем–либо сверхъестественном таким образом, как если бы оно было нечто действительное, реальное (вещь в себе, бог, абсолютная свобода, личное бессмертие, абсолютный дух и т. д.), невозможно точно так же и так же противоречит существу мышления, как представление о «сверхъестественной жести»; что дух, несомненно, представляет нечто прекрасное, сильное и великолепное, — но не более таинственное и загадочное, чем все другие явления вселенной, которых мы однако не обожествляем. Дицген показал, что дух понятен как раз потому, что существо духа заключается в понимании, т.е. в нахождении общего[15].

Если пролетарий, при его голоде и жажде знания, в стремлении к освобождению себя самого и своего класса понял это, то спокойно можно сказать, что в его мышлении уже не осталось ни одного места, где могла бы поселиться религия. Капиталистический процесс производства, который принес ему бедность, нужду, потребность и стремление к освобождению и, наконец, знание, привел к тому, что религия в нем отмерла. Мысль о религии навсегда исчезла: при полном солнечном свете ни к чему лампа.

Раз будет социалистическое общество, познание природы станет много более совершенным. Изучение же общества уже не потребует таких усилий, как в настоящее время: ясное и прозрачное, будет оно перед глазами. Тогда религиозные мысли уже не будут внедряться в детей.

Итак, мы показали, что религиозные воззрения, которые некогда играли столь важную роль в жизни человеческого духа, изменяются с производственными отношениями и благодаря производственным отношениям. Какой поворот! Вера в фетиша, дерево, источник, животное, солнце, в обожествленного красивого, сильного, храброго человека, в дух, отца, господа, в призрачную абстракцию и, наконец… ничего! И, однако, все эти перемены ясно следуют из перемен в общественном положении человека, из его изменившихся отношений к природе и к другим людям.

Первое возражение.

Наши противники говорят, что данное здесь изложение противоречит социал–демократической программе: религия — частное дело. В этом программном пункте они видят лицемерие, хитрость, стремление, утаив наши действительные убеждения, привлечь верующих рабочих. Что здесь нет никакого лицемерия, а только непонятливость наших врагов, это однажды хорошо показал товарищ Антон Паннекук в одной статье, которую мы приведем здесь.

«К числу наиболее упорных недоразумений, которыми пользуются как оружием против нас, относится мнимо враждебное отношение социал–демократии к религии. Как бы недвусмысленно ни выдвигали мы требование: религия — частное дело, старые обвинения повторяются снова и снова. Очевидно, для этого должны быть какие–нибудь основания; если бы это было неосновательное утверждение, лишенное всякой видимости правдоподобия, оно уже давно оказалось бы непригодным в качестве оружия и было бы отброшено. Действительно, непросвещенные головы открывают противоречие между этим практическим требованием и тем фактом,, что с распространением социал–демократии религия в рабочих кругах все более исчезает и что наша теория, исторический материализм, стоит в вопиющем противоречии с учениями религии. Это мнимое противоречие, которое спутывало уже и некоторых товарищей, использовали наши противники для того, чтобы уверить, будто наше практическое требование, оставляющее каждому его религию, представляет просто лицемерие, затушевывание наших действительных антирелигиозных намерений с той целью, чтобы привлечь к нам массы верующих рабочих.

«Мы требуем, чтобы в религии видели частное дело каждого отдельного лица и чтобы последнему самому принадлежало решение в этом деле, при чем никто не должен сюда вмешиваться или предписывать. Это требование, как нечто самоочевидное, возникает из потребностей нашей практики. Вполне справедливо, что мы хотим таким способом привлечь к нам массы как нерелигиозных рабочих, так и рабочих различных вероисповеданий, т.е. хотим объединить их для общей борьбы. Цель социал–демократического рабочего движения заключается в экономическом преобразовании общества, превращении средств производства в общественную собственность. Но как само собою понятно, при этом устраняется все, чуждое этой цели и способное повести к разногласиям между рабочими. И нужна вся заинтересованность и вся ограниченность богословов для того, чтобы вместо этой открыто признаваемой цели приписывать другую, тайную цель, — уничтожение религии. Кто весь свой ум направляет на религиозные хитросплетения и совершенно не видит великой нужды и величественной борьбы пролетариата, в. конце–концов не может удивить нас, если он в колоссальном перевороте, совершающемся в способе производства и освобождающем мир, и в связанных с ним духовных и религиозных переменах не видит ничего иного, кроме распространения неверия, и обходит, как нечто безразличное, уничтожение нищеты, угнетения, рабства и бедности.

«Из потребностей практической борьбы вытекло наше положение относительно религии; уже из этого с несомненностью следует, что оно согласуется с нашей теорией, которая строит социализм всецело на практике повседневной борьбы. Исторический материализм видит основу всей экономической жизни в экономических отношениях; и в тех случаях, когда обычные до настоящего времени воззрения и даже сами борцы видели только религиозные разногласия и религиозную борьбу, в действительности перед нами были материальные потребности, борьба классов, перевороты в способе производства. Религиозные воззрения — просто выражение, отражение, следствие действительных жизненных отношений людей, т.е. прежде всего экономического положения. И в настоящее время дело идет об экономическом перевороте, но впервые в истории класс, которому предстоит произвести его, ясно сознает, что дело касается не победы каких–либо идеологических воззрений. Это ясное сознание, почерпаемое из истории, он выражает в практическом требовании: религия — частное дело! В этом требовании нашли себе выражение в равной мере ясное научное познание и практическая потребность.

«Уже из этих воззрений исторического материализма на религию следует, что их не должно сваливать в одну кучу с буржуазным атеизмом. Последний к религии относился прямо враждебно, потому что он видел в ней теорию реакционных классов и существенную помеху прогрессу. Он видел в религии просто глупость, недостаток знаний и образования; поэтому он надеялся искоренить наивную веру глупых крестьян и мелких буржуа посредством научного просвещения, в особенности при помощи естественных наук.

«Напротив, мы видим в религии необходимый результат жизненных отношений, которые имеют преимущественно экономический характер. Крестьянин, которому капризы природы приносят хороший или плохой урожай, мелкий буржуа, которому условия рынка и конкуренции могут принести убыток или барыш, чувствует, что он зависит от каких–то высших таинственных сил. Против этого непосредственного ощущения ничего не поделает та книжная мудрость, что погода определяется естественными силами и что библейские чудеса — выдуманные россказни. Крестьяне и мелкие буржуа неодобрительно и подозрительно относятся к этой учености, так как она идет от угнетающего их класса и не дает им, как гибнущему классу, никакого оружия, никакого выхода и даже никакого утешения. Утешение же себе они могут измыслить только в сверхъестественном порядке, в религиозных представлениях.

«В совершенно обратном положении находится сознательный пролетарий; причину своей нужды он совершенно отчетливо, собственными глазами открывает в сущности капиталистического производства и эксплуатации, в которых нет ничего сверхъестественного. И так как его манит полное надежд будущее, так как он чувствует, что знание необходимо ему, чтобы сбить с себя цепи, то он с пламенным рвением набрасывается на изучение общественного механизма. Таким образом, все его миросозерцание, хотя бы он ничего не знал о Дарвине и Копернике, является нерелигиозным; силы, с которыми ему приходится творить и бороться, представляются его чувствам простыми, осязательными фактами. Таким образом, безрелигиозность пролетариата — следствие не определенных проповедуемых ему теорий, а непосредственных восприятий его собственного положения. Наоборот, только это настроение, возникающее в нем из его участия в общественной борьбе, и приводит к тому, что рабочий жадно хватается за все антибогословские просветительные сочинения, за Бюхнера и Геккеля, надеясь естественно–научными знаниями подвести теоретический фундамент под свое настроение. Благодаря такому происхождению пролетарского атеизма, пролетариат никогда не превращает его в предмет нападок на иначе мыслящих: предмет борьбы для него — только его общественные воззрения и цели, составляющие существо его мировоззрения. Пролетариат, его товарищи по классу, несущие такое же угнетение, как он, являются его естественными товарищами в борьбе, хотя бы вследствие особых обстоятельств у них и не было указанных выше настроений. И, действительно, такие особые обстоятельства в некоторых случаях существуют, — мы уже не говорим об оказывающей постоянное действие силе традиции, которую удается преодолеть лишь постепенно. Пролетарии, работающие как горнорабочие и моряки, в условиях, при которых мощные, темные, неподдающиеся учету силы природы угрожают им смертью и разрушением, благодаря этому часто в большой мере сохраняют религиозные ощущения, хотя в то же время они могут быть стойкими борцами против капитализма. Даже наши партийные товарищи часто упускают из виду, какое практическое поведение диктуется таким положением дел; им кажется, что они должны противопоставить христианской вере наши воззрения, как «более возвышенную религию».