Леонид Млечин - Юрий Андропов. Последняя надежда режима. Страница 40

В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу, в частности к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются. Просим рассмотреть».

Я хорошо помню, как в те времена в особняке Союза писателей РСФСР на Комсомольском проспекте собрали «актив», и полковник из пятого управления с гневом рассказывал об отдельных представителях творческой интеллигенции, которые продались Западу. Самое большое возмущение вызывал пианист Владимир Фельцман, согласившийся играть в резиденции американского посла в Москве. Писатели были призна­тельны полковнику за доверие и откровенность и просили о самом тесном сотрудничестве и взаимодействии. Это были правильные писа­тели.

Неправильные думали и говорили о гибельных процессах в со­ветском обществе.

«В брежневский застойный период, — считает академик Вяче­слав Всеволодович Иванов, сын известного революционными пьесами писателя, — очень много было сделано для разрушения общественной морали, обесценивания духовных ценностей. У власти стояли циники, у которых просто не было никакой сознательной идеологии, никаких убеждений — ни коммунистических, ни каких-либо иных. Была опора на тайную полицию как на единственный аргумент. Было политическое ли­цемерие, набор выхолощенных якобы коммунистических штампов, подав­ление инакомыслия.

И это лицемерие, этот цинизм разрушили и существовавший в стране режим, и саму страну, какой она существовала в качестве СССР...»

Сколько же в стране было диссидентов, с которыми сражался огромный аппарат госбезопасности?

В 1947 году отбывал наказание 851 политический заключенных, из них 261 человек сидел за антисоветскую пропаганду. В стране насчитывалось 68 тысяч (!) «профилактических», то есть тех, кого вызывали в органы КГБ и предупреждали, что в следующий раз их уже вызовет следователь и предъявит обвинение, за этим последуют суд и лагерь. Предупреждено, докладывал председатель КГБ в ЦК Партии, появление 1800 антисовет­ских групп и организаций с помощью агентуры. Иначе говоря, в стра­не многие граждане готовы были действовать против советской вла­сти?

Диссидентов сажали по двум статьям Уголовного кодекса. Бо­лее жесткая 70-я статья была принята при Хрущеве и называлась «Ан­тисоветская агитация и пропаганда». Онa предполагала суровое нака­зание: лишение свободы на срок от шести месяцев до семи лет. Вдо­бавок отправляли еще и в ссылку на срок от двух до пяти лет. Если предъявить обвиняемым было нечего, суд мог удовлетвориться Просто ссылкой. Антисоветскую пропаганду Андропов называл «особо опасным государственным преступлением».

При Брежневе, 16 сентября 1966 года, указом президиума Вер­ховного Совета РСФСР в Уголовный кодекс ввели статью 190-ю, кото­рая устанавливала уголовное наказание «за распространение в устной и письменной форме заведомо клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Наказание — лише­ние свободы до трех лет, или исправительные работы до года, или штраф до ста рублей. Вроде бы статья более мягкая, чем 70-я, но по этой статье сажать можно было кого угодно...

29 декабря 1975 года Андропов прислал Брежневу обширную за­писку о политических заключенных. За «антисоветскую агитацию и пропаганду» в течение первых восьми андроповских лет осудили 1583 человека.

Обвиняемых по 70-й и 190-й статьям чекисты посылали на экс­пертизу в Институт психиатрии имени В.П. Сербского. За двадцать пять лет на экспертизу попали триста семьдесят человек, которые обвинялись по этим двум статьям. Если врачи соглашались с предста­вителями КГБ, то вместо суда обвиняемого отправляли на принуди­тельное лечение. Условия содержания в таких медицинских учреждени­ях были столь же суровыми, как и в местах лишения свободы. Прину­дительные медицинские процедуры — мучительными и унизительными. А для КГБ было выгоднее объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти.

Анатолий Прокопенко, бывший глава Особого архива, где хра­нились секретные документы, в интервью газете «Труд» рассказывал:

— В докладной записке в ЦК в 1967 году председатель КГБ Андропов, генеральный прокурор Руденко и министр внутренних дел Щелоков буквально потрясли воображение членов политбюро размахом дерзких общественно опасных проявлений, совершенных, разумеется, психически больными.

В записке приводились примеры «неслыханного» вызова совет­ской власти: это — Крысенков, пожелавший взорвать себя с помощью самодельной бомбы на Красной плошали: это — некто, проникший в Мавзолей и почти расколотивший саркофаг Ильича; это — Дедюк, одер­жимый поисками «правды» и совершивший акт самосожжения на площади перед зданием КГБ. Авторы записки доказывали, что на такое количе­ство опасных психических больных граждан существующих психбольниц не хватает. Вскоре психиатрический ГУЛАГ расширился еще на пять больниц.

Полковник госбезопасности Михаил Любимов, резидент внешней разведки в Дании, слышал, как Андропов убежденно говорил своим подчиненным:

— Товарищи, почти все диссиденты — больные люди.

29 апреля 1969 года Андропов отправил в ЦК предложение об использовании психиатрии для борьбы с диссидентами, после чего по­явилось секретное постановление Совета министров. Врачам поручили составить перечень психических заболеваний, диагностирование кото­рых позволяло бы признавать обвиняемых невменяемыми и отправлять их в спецбольницы Министерства внутренних дел.

В 1978 году высшее партийное руководство поручило комиссии во главе с председателем Совета министров Алексеем Николаевичем Косыгиным изучить психическое состояние советского общества. Комиссия пришла к выводу, что «за последние годы число психических больных увеличивается». Вывод: необходимо, кроме восьмидесяти обычных психиатрических больниц, построить еще восемь специальных.

Конец политической психиатрии наступил только при Горбачеве в 1988 году, когда в ведение Министерства здравоохранения из МВД передали шестнадцать тюремных больниц, а пять вообще закрыли. С психиатрического учета спешно сняли около восьмисот тысяч пациен­тов... При этом Юрий Владимирович отнюдь не хотел войти в историю душителем свободы, поэтому распространялись слухи о том, что Ан­дропов в душе либерал и покровитель искусств.

Как-то из ЦК пришло представление на награждение орденами группы актеров и режиссеров, — вспоминает его Помощник Игорь Сини­цын. — В списке был и Юрий Петрович Любимов. Андропов написал про­тив его фамилии — нет. Я удивился и говорю: «Юрий Владимирович, ведь сразу же станет известно, что именно вы вычеркнули Любимова». Он сразу же зачеркнул свое «нет» и написал: «согласен».

7 января 1974 года на политбюро обсуждалась судьба писателя Александра Исаевича Солженицына. Работа над Документальным иссле­дованием «Архипелаг ГУЛАГ» — о системе террора в Советском Союзе — переполнила чащу терпепия членов политбюро. Они больше не желали видеть Солженицына на свободе. Рассматривались два варианта — по­садить или выслать из страны. Члены политбюро склонялись к первому варианту, но окончательное решение отложили. Брежнев с Андроповым пришли к выводу, что избавиться от писателя проще, чем его сажать.

7 февраля Андропов написал Брежневу:

«Если же по каким-либо причинам мероприятие по выдворению Солженицына сорвется, мне думается, что следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокура­тура к этому готова».

12 февраля Солженицына арестовали. Ему предъявили обвинение в измене родине. На следующий день его лишили советского гра­жданства и выслали в ФРГ.

Академику Чазову приятно возбужденный Андропов сказал:

— Вы знаете, у нас большая радость. Нам удалось отправить на Запад Солженицына. Спасибо немцам, они нам очень помогли.

Председатель КГБ радовался, а позор для страны был неверо­ятный. Солженицын к тому времени превратился в самого знаменитого советского писателя.

Что касается академика Андрея Дмитриевича Сахарова, ставше­го диссидентом, то Андропов в своем кругу говорил, что с удоволь­ствием бы и от него отделался. Чазов писал, что предлагал выпу­стить Сахарова за границу лечиться.

Андропов раздраженно ответил:

— Это был бы лучший вариант для нас, для меня в первую очередь. Но есть официальное заключение министра среднего машино­строения Славского и президента Академии наук Александрова о том, что Сахаров продолжает оставаться носителем государственной тайны и его выезд за рубеж нежелателен. Переступить через эту бумагу ни­кто не хочет и я не могу.

Академика Сахарова отправили в ссылку, где над ним измыва­лись, А ведь этот человек один сделал для страны больше, чем вся армия чекистов и цекистов, которые преследовали его многие годы и укоротили его жизнь. Он всегда оставался патриотом и думал об ин­тересах отчизны. Однажды на квартире Сахарова зашел разговор об атомных делах, вспоминал его коллега-физик Лев Владимирович Альт­шулер. Когда-то они вместе работали над созданием ядерного оружия.