Михаил Докучаев - История помнит Страница 40

О покушении на Кирова сразу же был поставлен в известность Сталин. Сообщение об этом злодейском убийстве, после его объявления, мгновенно облетело всю страну. Советские люди с гневом и возмущением восприняли эту коварную весть. Президиум ЦИК Союза ССР немедленно принял Постановление о террористах и их ответственности за совершенное кровавое преступление. Через несколько часов Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Ягода выехали поездом в Ленинград. По приезде все они приняли участие в допросе Николаева, о чем сохранился протокол, который находится в архиве Управления КГБ по г. Ленинграду и Ленинградской области. Трудно представить, о чем шла речь на этом допросе и что показал Николаев, но то, что после него Ягода стал убирать свидетелей, это стало действительностью.

Когда Сталин и другие члены Политбюро попросили привезти на беседу с ними сотрудника охраны Борисова, который в момент убийства Кирова обеспечивал его безопасность, то в пути следования он попал в автомобильную катастрофу и погиб. Другая версия по этому поводу говорит о том, что Борисов был убит ранее, а инцидент с катастрофой был придуман позднее. В это же время Ягода снимает с должности и арестовывает начальника Ленинградского управления НКВД Ф.Д.Медведя и его заместителя И.В.Запорожца. Впоследствии они были расстреляны.

Все это в 1938 году прояснилось на судебном процессе из показаний Ягоды и его приспешников. Например, его личный секретарь П.П.Буланов говорил: “Ягода рассказал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали этого Борисова в Смольный, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим ... решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, попала в аварию, Борисов был убит в этой аварии” (СО. С.493).

Советскому руководству тогда стало ясно, что убийство Кирова — это тщательно спланированный террористический акт, исходивший из опытной и опасной организации, в которую входил Николаев. Поэтому оно приняло решение о более глубоком расследовании этого преступления, в связи с чем выделило для этого специального уполномоченного в лице заместителя наркома внутренних дел Агранова.

С самого начала расследования убийства Кирова комиссия во главе с Аграновым столкнулась с заранее подготовленной линией поведения Николаева, о чем и изложила в своем заключении для обвинительного акта. Для этого Николаевым был заведен дневник, велась подборка заявлений и различных бумаг, которые он направлял в партийные и советские учреждения и организации. Из их содержания можно было вынести мнение о его неудовлетворенности решением вопросов и несправедливом к нему отношении, о тяжелом материальном положении и т.п. Все они противоречили показаниям жены и матери.

Следствием принимался в расчет и такой факт, как семейный разлад на почве ревности своей жены к Кирову. Из рассказов старых чекистов выходило, что Сергей Миронович был не только хорошим оратором, большим демократом, обаятельным человеком, но и очень большим любителем женского пола. Одной из его любовниц была жена Николаева — Мильда Драуле, которая с 1930 года работала в Ленинградском обкоме партии и за год до убийства Кирова была переведена в ленинградское управление Наркомата тяжелой промышленности. Об этом тогда в Ленинграде упорно ходили слухи, и, по-видимому, они дошли или были доведены специально до Николаева. Не случайно поэтому пал на него выбор как на исполнителя террористического акта. Не случайно поэтому у него после покушения нашли при себе письмо, в котором говорилось: “Киров поселял вражду между мной и моей женой, которую я очень любил”.

Цель всех этих улик, несомненно, была одна: увести следствие в то русло, которое намечалось при подготовке покушения троцкистско-зиновьевским центром. И комиссия по расследованию убийства правильно поступила, что взяла все эти “очевидные изобличающие факты” под сомнение и начала раскручивать дело дальше. Это дало возможность получить уже 3 декабря от Николаева признание о его принадлежности к подпольной контрреволюционной группе и что все его первые показания были заготовлены в целях скрытия следов преступления, соучастников и действительных причин убийства Кирова.

“Я должен был изобразить убийство Кирова как единоличный факт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы”.

Впоследствии он также показал, что “когда я стрелял в Кирова, я рассуждал так: наш выстрел должен явиться сигналом к взрыву, к выступлению внутри страны против ВКП(б) и Советской власти ...”.

Николаев стал называть соучастников террористического заговора, которых начали сразу же арестовывать. Ленинградские чекисты в это время, естественно, не дремали, они брали под арест и допрашивали многих активных оппозиционеров, которые были у них на подозрении. В их число попали Котолынов и Левин, а затем были взяты и остальные члены террористических групп. Нужно сказать, что под горячую руку тогда попали многие невинные люди, находившиеся в районе Смольного не только в день покушения, но и в последующие дни. Автору известен случай, когда один его знакомый в те дни, проходя мимо Смольного, заглянул сквозь ограду во внутрь двора и был взят под подозрение, арестован и несколько дней находился под следствием.

Следует признать что арестованные боевики в основном твердо придерживались разработанной на этот случай легенды. Только двое из них — Антонов и Звездов и, естественно, Николаев признали себя причастными к убийству Кирова. Все другие упорно отрицали это, не отказываясь при этом от своей прошлой принадлежности к зиновьевской оппозиции. И лишь Шатский наотрез отказался от предъявляемых обвинений, хотя против него было выдвинуто другими немало заслуживающих внимания улик.

Все обвиняемые, несмотря на то что многие из них в прошлом являлись участниками гражданской войны, активными партийными и комсомольскими деятелями, а четверо — кадровыми военными, в свое время поддерживали платформы “13” и “83-х”, за что были исключены из партии и освобождены от занимаемых должностей. Это вселило в них злобу на советское руководство и привело в лагерь заговорщиков-террористов.

29 декабря 1934 года выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР приговорила их всех к расстрелу.

Месяц спустя — 25 января 1935 года перед судом предстали 12 руководящих работников Ленинградского управления НКВД за то, что, располагая сведениями о готовящемся покушении на С.М.Кирова, не приняли мер по своевременному выявлению и пресечению деятельности Л.Николаева, хотя имели все необходимые для этого основания. Все они были расстреляны. Это были жертвы наркома внутренних дел Ягоды.

На процессе в 1938 году Ягода скажет: “В 1934 году, летом, Енукидзе сообщил мне об уже состоявшемся решении центра “право-троцкистского блока” об организации убийства Кирова. В этом решении принимал непосредственное участие Рыков. Мне стало известно, что троцкистско-зиновьевские террористы ведут конкретную подготовку этого убийства. Енукидзе настаивал на том, чтобы я не препятствовал этому делу. В силу этого я вынужден был предложить Запорожцу, который занимал должность заместителя начальника управления НКВД, не препятствовать совершению теракта над Кировым. Спустя некоторое время Запорожец сообщил мне, что органами НКВД задержан Николаев, у которого был найден револьвер и маршрут Кирова. Николаев был освобожден” (СО. С.506-507).

За свою подлость Ягода получил сполна от советского правосудия.

Существует несколько версий убийства Кирова: личная месть; ответная акция оппозиции, взявшей на вооружение террор; вмешательство из-за границы; целенаправленная операция НКВД, одобренная Сталиным. Последняя версия отпадает, т.к. после XX съезда КПСС была создана специальная комиссия по расследованию убийства Кирова, которая не подтвердила эту версию и высказала твердое мнение, что Сталин к этому не причастен[46]. Необходимо признать, что Сталин с огромным уважением относился к С.М.Кирову. Их соединяли долгие годы совместной работы по партии и личной дружбы. Сталин выдвигал Кирова на работу в Ленинградский обком и на должность секретаря ЦК ВКП(б), считая Кирова одним из стойких соратников по борьбе с оппозициями различных направлений, в работе по строительству социализма в СССР.

В этом отношении весьма аргументированным доводом является высказывание дочери Сталина — Светланы Аллилуевой.

“Сергей Миронович Киров был большим другом нашей семьи давно, наверное, еще с Закавказья. Мама очень любила его. Киров жил у нас в доме, отец любил его, был к нему привязан, и все лето 1934 года он был у нас, а в декабре последовал выстрел Николаева. В причастности отца к этой гибели я не поверю никогда. Киров был ближе отцу, чем все Сванидзе, чем все сородичи или все товарищи по работе. Он был ему нужен. Я помню, какой была ужасной весть о гибели Кирова. Как были все потрясены в доме”[47].