Константин Базили - Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях Страница 46

С первых годов завоевания Сирии Мухаммед Али мог удостовериться в том, что завоевание это только материальной силой могло упрочиться за ним. Вместо сочувствия народного, лучшей поруки в прочности каждого завоевания, он навлек на себя только ненависть покоренных племен. Каждое его усилие к развитию военной системы было сопряжено с новыми притеснениями; ему оставалось действовать страхом, обычным средством восточных владык, и поражать воображения, когда сердца были недоступны ласке. Сирия была покорена 20-тысячной армией, можно даже сказать, что только сопротивление Абдаллаха за стенами Акки и ошибки осаждавших и необходимость разрушить чары, которыми владетель аккской твердыни оковывал народные умы в Сирии, продлили завоевание края и потребовали столь значительных сил и времени. Без Акки нет сомнения в том, что Ибрахим с 10-тысячным войском торжественно бы понесся до ущелий Тавра, прежде чем Порта успела бы выслать на него войско. Между тем после легких своих побед, когда Порта не была уже в состоянии бороться, когда султанским манифестом было освящено в глазах народа право, добытое саблей, Мухаммед Али, вместо того чтобы отозвать войска свои из Сирии, вместо того чтобы дать своему сыну отдохнуть под лаврами, видел себя осужденным каждый год усиливать свою сирийскую армию и держать Ибрахима неусыпным стражем над покоренным краем. Ибрахим кровными трудами и лихорадочной деятельностью целых восемь лет оплачивал легкие торжества первой своей кампании, а Мухаммед Али вместо барышей, которых он домогался распространением своих владений, тратил ежегодно значительную часть египетских доходов, чтобы только не выпустить из рук своей разорительной добычи.

Кроме армии, постоянно занятой усмирением мятежей и рекрутскими наборами, Мухаммед Али был принужден в обеспечение от вторжения турок укрепить ущелья Тавра. Ущелья эти были окопаны бастионами, двести пятьдесят орудий большого калибра послужили к довершению чудных работ, которыми сама природа укрепила ущелья Колек-Богаза и Гяур-Дага. Все это производилось прочно, поспешно и не щадя миллионов, под руководством европейских инженеров. С другой стороны, Акка, по своему местоположению и по народным о ней поверьям, служила залогом покорности сирийских племен. В Европе почли эту крепость ключом Сирии с моря. Мнение это основано, кажется, более на историческом предрассудке и на народном поверии, чем на топографическом изучении местностей.

Вид Акки с моря. Гравюра XIX в.

Без сомнения, Акка представляет большие удобства для укреплений, город лежит на возвышении у взморья, а кругом простирается гладкое поле, между тем как почти все другие города сирийского берега стиснуты соседними возвышениями, затрудняющими систему фортификации. Зато Акка по самому своему местоположению между морем и заливом, на краю мыса, с двух сторон доступна атаке с моря. Глубина допускает даже стопушечные корабли свободно подходить на ружейный выстрел, и уже одно это обстоятельство осуждает крепость, ибо флот, располагая произвольным числом орудий против известного пункта и подвергаясь только ограниченному действию береговых батарей, как бы они ни были сильны, может их разломать. К тому же сирийский берег по всему своему протяжению доступен с моря, хотя бы и устояла Акка. Палестина представляет много удобных пунктов и для высадки войска, и для сообщений с внутренними округами; Сур и Сайда открывают путь в сердце Сирии, в самый Дамаск; затем Бейрут, бухта Джуния, приморский замок римской постройки, Джубейль и город Тараблюс дают доступ в Ливан. На севере Латакия, Искендерун и Суэдия открывают сообщение с Халебом. По этим соображениям мы вправе, кажется, назвать предрассудком военную важность Акки; и примечания достойно, что предрассудок этот длится от Средних веков и поныне. Крестоносцы истратили лучшую свою кровь под стенами этого города, а по падении Иерусалима еще целый век оставались в Акке бессильными зрителями разрушения одного за другим основанных ими царств. В наше время Акка опять прославилась предприятиями Дахира и неудачей французской армии, а затем крепость эта переходила от одного паши к другому, будто залогом повиновения сирийских племен.

Ибрахим, который слишком высоко ценил семимесячную осаду, обратил в свою пользу народный предрассудок, сделавши из этой крепости главный военный пункт Сирии и оплот египетского владычества. Около 50 млн пиастров (до 3 млн руб. серебром) было израсходовано на сооружение бастионов и казематов, на постройку казарм, пороховых магазинов, цистерн и проч. Работы не прекращались во все время египетского владычества; Акка была вооружена 230 пушками. Впрочем, все эти работы имели тот основной порок, что они были последовательно приноровлены без общего плана к старым работам Дахира, Джаззара и Абдаллаха. В этой крепости было равномерно [также] главное депо полевой артиллерии и всех потребностей для армии сирийской. Происшествия 1840 г. доказали, как ошибочны были расчеты Ибрахима и его отца и как напрасны [были] все эти огромные расходы на укрепление Акки и ущелий Тавра.

Глава 9

Если нововведения египетские возбудили вопль народонаселения, то еще более ненавистным было для сирийского дворянства общее направление системы, клонившейся к ограничению его преимуществ, к укрощению его старинных бесчинств. Хотя никакого постановления об этом предмете не было обнародовано, однако по всем отношениям можно почесть главнейшим и основным преобразованием внутреннего устройства Сирии укрощение феодальных прав, беспрекословно существовавших и укоренявшихся под прежними пашами, но уже несовместных с новым правительственным устройством края и с введенным в управление единством. Приведение в ясность системы податей, непосредственный взнос их в казну, присутствие армии, всегда готовой поддерживать гражданские власти и содержать народ в повиновении, избавляли правительство от пагубного содействия этого класса людей, которого наследственное влияние было необходимым орудием в руках прежних пашей. Шейхи и эмиры, наследственно управлявшие округами, содержали в своей службе ватаги наездников как для угнетения народа по воле пашей, так и для сопротивления пашам в случае попытки с их стороны к укрощению буйства вассалов. Тогда во всем внутреннем устройстве власти проявлялось необходимое развитие основных отношений пашей к самой Порте, и коренное зло этих отношений между властями более и более проникало в политические нравы края.

Паша требовал от своих вассалов тех же условий, каких требовала от него самого Порта: исправного взноса условленной подати и содержания края в повиновении, не входя в разбирательство средств, какими взималась подать и обеспечивалось повиновение народа. С другой стороны, паша употреблял в отношении к своим вассалам те же средства, какие употребляла Порта для содержания в повиновении пашей и для взимания государственных доходов. Порта наказывала строптивого пашу другим пашой или назначала ему преемника с поручением идти войной на соперника и завладеть пашалыком. Паша в свою очередь обуздывал строптивых вассалов одного другим и всего чаще, как мы уже видели тому много примеров в делах ливанских и антиливанских, избирал в том же семействе другого претендента, поддерживал его своим влиянием и своим войском, пока удавалось одним братом погубить другого, племянником — дядю и т. д. Пути и средства тайной мести, кинжал и яд, ласка и измена были те же между Портой и ее наместниками, между пашами и их вассалами.

Таким образом, основная система управления областями проявляется тем безнравственнее, тем чудовищнее, чем далее будем вникать в ее развитие, распространяя семейные вражды, братоубийства, козни, образуя класс удалых людей, готовых и способных на самые дерзкие покушения, класс, из которого вербовалось, можно сказать, сословие пашей и которому предоставлялось по всему пространству империи править народом. По мере изнеможения султанов среди окружающих их сплетен более и более усиливалась власть местных правителей, облеченных всем деспотическим полномочием султанов.

Взглянем еще раз на состояние Сирии в эпоху вторжения египтян: прибережная Палестина едва была освобождена от Мехмет-бея Абу Набута, который, очевидно, домогался роли Джаззара и замышлял сделать из Яффы свое гнездо. Семейство шейхов Абу Гошей занимало Иудейские ущелья. Шейхи Амр владели южными ущельями Палестинских гор и крепостью Халиль Рахманом (древним Хевроном). Шейхи Самхан были главами конфедерации небольших племен, занимавших северные отрасли Иудейских гор. Набулус и вся Самария пребывали в открытом бунте, как только ее шейхи из семейств Джерар, Токаи, Беркауи и Абд эль-Хади забывали свои внутренние вражды или отлагали на время расчет семейной мести. В низменной Галилее бродили заиорданские бедуины, сгоняя земледелие с плодородных долин в горы. Абдаллах-паша сам безнаказанно бунтовал за стенами Акки, вел войну с горцами Набулуса и происками своими подстрекал к бунту жителей Дамаска. В Дамаске народонаселение умерщвляло своего пашу. Ливан был еще в смуте от междоусобий эмира Бешира с Джумблатами. Тараблюсский пашалык сомнительно повиновался преемникам бунтовщиков Мустафы Бербера и Али-бея. От Дамаска до Халеба, по всему прибережью пустыни, хлестали волны неугомонных бедуинов. Искендерун и Паяс признавали наследственный деспотизм семейства Кючук Али. Какой-то ага владел Антиохией. Племена ансариев не платили податей. В Джиср эш-Шогур, в Рихе и в других местностях Халебского пашалыка, в Белене, в ущельях Тавра — везде буйствовали наследственные беки или бродяги, которые, удальством захвативши однажды власть в свои руки, затем или торговались с пашами, или воевали с ними.