Александр Каревин - Сумерки невежества. Технология лжи, или 75 очерков о современной фальсификации истории Украины Страница 49

Вот этот-то языковой зуд, страсть к непрерывным изменениям, и назвали «мовной сверблячкой». Наглядно проследить течение болезни можно, присмотревшись к переменам в грамматической терминологии. Термины, употреблявшиеся еще средневековыми украинскими учеными, «национально сознательных» филологов не устраивали, так как были идентичны терминам, принятым в грамматике русского языка. Стали придумывать новые. «Имя существительное» превратили в «ім’я суще», затем в «сущиник». Но этого показалось мало. Последовали новые замены. Появились «предметник», «йменник», «іменник». Какой из этих терминов лучше обеспечит «самостоятельность украинского языка», «национально сознательные» определить не могли. И потому беспрестанно спорили.

Также из «имени прилагательного» сделали сначала «ім’я приложне», потом «ім’я призначне», «ім’я прикметне». А дальше — «прикметник», «призначник». И не могли выбрать — что же лучше? Аналогичную эволюцию совершили «имя числительное» («ім’я числове», «ймення чисельне», «чисельник», «числівник»), «местоимение» («містоімення», «містойменник», «заіменник», «займенник»), «сказуемое» («сказуєме», «сказуюче», «присудень», «присудок») и другие термины. «Мужской род» стал «мужським», затем «мужеським» и, наконец, «чоловічим». Соответственно «женский» превращался в «женський», «жінський», «жіночий». И т. д. Остановиться филологи не могли и только причитали:

«Куда ведет нас это буйное, но беспорядочное и ненаучное языковое творчество? Не время ли положить конец этой анархии твердой и плановой “языковой политики”?» На выручку пришла советская власть (твердая и плановая политика — это как раз по ее части). Распространение украинского языка являлось частью плана социалистического переустройства бывшей Малороссии. А «мовна сверблячка» уже начинала мешать украинизации. (Вряд ли можно было рассчитывать, что народ воспримет язык, словарный состав которого меняется столь быстрыми темпами.)

Большевики действовали в привычной манере. Особо буйных «филологов со сверблячкой» репрессировали, остальным приказали определиться с выбором слов. Эпидемия сразу пошла на спад.

Вновь болезнь дала о себе знать в 1990-х годах. Особенно после того, как главой правительства стал Виктор Ющенко. В период премьерства Виктора Андреевича специальная комиссия при кабинете министров подготовила проект «реформы украинского правописания». «Реформаторы» предлагали заменить привычные слова «аудиторія», «діалог», «ефір», «кафедра», «марафон», «пауза» и многие другие на «авдиторія», «діялог», «етер», «катедра», «маратон», «павза» и т. п. Чем не угодили вышеуказанные слова «комиссарам» премьера Ющенко, понятно: их написание и произношение похожи на написание и произношение в русском языке. Чтобы уничтожить это сходство, надежнее отгородить «рідну мову» от «московского» влияния, и была затеяна «реформа». Вместо «русифицированных» правописных норм пытались ввести другие — «исконно украинские», бывшие когда-то в ходу в Галиции.

Лишь категорическое неприятие обществом предложенных изменений вынудило «реформаторов» умерить свой пыл. Но не надолго. Этой весной «филологи со сверблячкой» заметно активизировались. Только в мае Первый национальный канал Украинского радио несколько раз заботливо предоставлял эфир («етер») деятелям, уверявшим слушателей, что провести «реформу правописания» крайне необходимо. Дескать, после обретения Украиной независимости сменились флаг, герб, гимн, а правописные нормы остались прежними — непорядок! (И ведь, заметьте, говорилось это серьезно, в передачах совсем не юмористических.)

По-видимому, наивно было бы объяснять новое обострение «реформаторского» зуда («сверблячки») исключительно сезонными переменами погоды. Главная причина, очевидно, в ином. Несколько лет назад премьер-министр Ющенко был не всесилен. Не смог он использовать для поддержки «реформаторов» рычаги власти. Ныне грядут президентские выборы. И в предвкушении неизбежной (как им кажется) победы Виктора Андреевича «филологи со сверблячкой» готовятся к своему триумфу. А это означает, что острые приступы профессиональной болезни любителей «рідної мови» с наступлением лета не утихнут. Они (приступы) будут, скорее всего, только усиливаться, продолжаясь до выборов и даже (с учетом инерции) некоторое время по окончании избирательной кампании.

Вот в связи с этим и хотелось бы вспомнить известного украинского языковеда Ивана Ивановича Огиенко. Весьма уважаемый нынешними «профессиональными патриотами», Огиенко, надо признать, был довольно интересной личностью. Долгое время в нем боролись ученый и политик (точнее — политикан от науки). В конце концов победил политикан. За это Ивана Ивановича и любят в «национально сознательных» кругах. И охотно переиздают те его работы (либо фрагменты работ), где «украинская национальная идея» доминирует над здравым смыслом. Но есть и другие труды Огиенко. Труды ученого. Именно Огиенко-ученым написаны хотя бы некоторые из страниц его книги «Нариси з історії української мови: система українського правопису». Книга вышла в 1927 году в Варшаве и, само собой разумеется, является теперь библиографической редкостью. В независимой Украине популяризировать ее не спешат. А зря. Там дан четкий ответ на вопросы, поднимаемые изнывающими от «мовной сверблячки» филологами.

Затрагивая тему заимствования иноязычных слов («реформаторский» проект, как это нетрудно заметить, касается в первую очередь именно таких слов), Иван Иванович отмечает, что «Великая Украина» (так называет он центральную и восточную часть нашей страны) последовала в этой сфере за русским языком, а Галиция — за языком польским. Однако означало ли это тупое подчинение чужому влиянию? Огиенко напоминал об огромном вкладе украинцев в разработку русского литературного языка, русского правописания, в том числе и в создание русской системы заимствования слов из других языков.

Как известно, иностранные слова стали в значительном количестве вливаться в русский язык при Петре І. И, указывал ученый, «многие из этих новых слов пришли в Россию не просто с Запада, а из Украины».

«Таким образом, — делал вывод Огиенко, — те формы чужих слов, которые теперь видим в языке русском и которые одинаковы с формами украинскими, очень часто не совсем чужие нам, — ведь это же и мы создавали или помогали создавать их, ведь это же и мы их распространяли. Вот поэтому на великоукраинские формы чужих слов, одинаковых с формами русскими, нельзя смотреть будто бы только как на заимствования из московщины, — нет, история культуры выразительно говорит нам как раз наоборот, — это формы очень часто украинские, перенесенные нами или от нас в Россию… Из вышесказанного ясно, что если на Великой Украине форма заимствованных слов одинакова с русской, то это во многих случаях только потому, что немало этих слов Россия переняла с Украины или через украинцев вообще. Наоборот, одинаковые формы галицкие и польские свидетельствуют чаще про заимствование (особенно в ХVIII–ХІХ веках) этих форм из польского, ведь поляки создавали свои формы, совершенно отличные от великоукраинских, без особой и заметной помощи галичан».

Ну и что после этого сказать о разглагольствованиях современных «реформаторов»? Какие же формы на самом деле исконно украинские? Между прочим, Огиенко призывал хорошо подумать, прежде чем определять — какую форму чужих слов принять для украинского языка? «Форму, господствующую на Великой Украине и имеющую за собой определенную родную традицию» или «форму галицкую, чаще всего без этой традиции»? И «если мы испокон веков писали «Амвросій», «Ірина», «ефір», то какой же смысл менять эти исконные свои формы на латино-польские «Амброзій», «Ірена», «етер»?

Хотя, наверное, требовать от наших правописных «реформаторов», чтобы они думали перед тем, как что-то предлагать, — значит требовать от них слишком многого.

Спасибо, Лина Васильевна!

Так бывает: откроешь незнакомую книгу, пробежишь взглядом несколько строк и понимаешь, что это произведение стоит прочесть. Или, наоборот, сознаешь, что такое чтение — пустая трата времени. «Первое впечатление — самое верное», — заметил как-то Артур Шопенгауэр. Он, правда, имел в виду впечатление о людях, но думаю, к книгам данное утверждение тоже иногда применимо. Во всяком случае, я неоднократно им руководствовался. Причем небезуспешно.

Вот и с нашумевшим романом Лины Костенко «Записки украинского самошедшего» у меня получилось именно так. Увидев книгу на столе у знакомой, я взял ее полистать и уже через минуту решил: «Буду читать!» Специально подчеркну: мой интерес был обусловлен первым впечатлением от конкретного текста, а не скандалом, разгоревшимся на Украине вокруг романа. Реакцию г-жи Костенко на разглагольствования трех малоизвестных «деятелей культуры» я считаю абсолютно неоправданной. Раз уж писатель (художник, режиссер, журналист) выносит свое творение на суд публики, то должен быть готов к тому, что отзывы могут оказаться самыми разными, не только восторженными. Устраивать же истерику из-за чьих-то критических замечаний (пусть даже излишне резких) — неправильно, интереса к книге это не прибавляет.