Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина Страница 5

Были и личные причины. Сырцов вовсе не возражал против того, что от реального принятия решений отрезан «Рыков, как человек, допустивший правые ошибки», но иерархия внутри Политбюро противоречит интересам молодых выдвиженцев Сталина. Они уже хотят принимать главные решения, ан нет — надо сделать еще один шаг в круг избранных. А политическая линия нуждается в срочном исправлении. По мнению В. Роговина, «сформировался блок, участники которого готовились выступить на очередном пленуме ЦК с критикой сталинской экономической политики и режима».[31]

Как видим, критика «режима» была непоследовательной, и готовности сближения с правыми тоже пока не было. Участники «право-левацкого» блока Сырцова — Ломинадзе были сняты с постов и понижены в должности. Умеренность мер против молодых выдвиженцев показывает, что Сталин хотел замять это неприятное дело. Но не только потому, что боялся обвинений во фракционности — он выслушивал их не впервой. Проблема была серьезнее — молодые выдвиженцы, пытавшиеся рассуждать о стратегическом курсе партии, под давлением обстоятельств сдвигались вправо. Настоящей угрозой была идейная неустойчивость правящего слоя. Стоило потерять контроль над вторым эшелоном руководства, и он мог проголосовать против политики Сталина. Поскольку квалификации, достаточной для руководства страной, у второго эшелона не было, привлечение к власти правых станет делом времени. Бухарин и Рыков превращались в своего рода «теневой кабинет» СССР. И это был не единственный «теневой кабинет».

Троцкий и Блюмкин

В условиях индустриального рывка, когда Сталин стал радикальней Троцкого, лидеры левой оппозиции, причем уже не только Зиновьев и Каменев, но и Преображенский, Радек и Пятаков, были готовы к примирению с ним. 15 июня 1929 г. Преображенский писал, что оппозиция — это «организация, смысл существования которой утерян… армия после войны, которая не желает распускаться».[32] После того как партия по сути приняла троцкистскую экономическую программу, оппозиционеры думали вернуться в ВКП(б) торжественно, с развернутыми знаменами. Но нет, Сталину не нужна была «союзная армия» в партии. Он был готов принять троцкистов назад в партию только через покаяние (как все понимали, весьма неискреннее). Троцкисты не должны претендовать на авторство новой политики и, следовательно, — высшую власть.

В июне 1928 г. начали принимать в партию зиновьевцев. 16 ноября 1928 г. Каменеву разрешили напечатать статью о реконструкции промышленности в «Правде». Каменев был восстановлен в июне 1929 г. и затем назначен начальником Научно-технического управления ВСНХ. Зиновьев, восстановленный в партии, стал ректором Казанского университета, а затем введен в редакцию теоретического органа ВКП(б) «Большевик», сотрудничал в «Правде». Пятаков стал заместителем председателя, а с 1929 г. — председателем Госбанка. Преображенский, Радек и Смилга готовили «разрыв с троцкизмом», о котором объявили 10 июля 1929 г. И. Смирнов и его сторонники сначала попытались отделаться заявлением об общности взглядов с нынешним руководством. Не прошло, пришлось переписывать заявление несколько раз в духе покаяния, и только в октябре оно было признано приемлемым Политбюро. Стали возвращать раскаявшихся троцкистов из ссылок, предоставлять им работу в соответствии с квалификацией. Радек говорил одному троцкисту, вернувшись из ссылки в ноябре 1929 г.: «В Москве нет хлеба. Недовольство масс… Мы накануне крестьянских восстаний. Это положение вынуждает нас во что бы то ни стало вернуться в партию… С Троцким мы совершенно порвали».[33] Не желавший каяться Троцкий в этих условиях становился лишней фигурой — 10 февраля 1929 г. его выслали из СССР. А бывшие троцкисты стали верхушкой слоя спецов. Но только те, кто покаялся. Остальных продолжают арестовывать.

Сталин не доверял вернувшимся в партию оппозиционерам. Идейно они теперь были ближе. Но что будет завтра, когда потребуется новый крутой поворот. Их фракция будет решать — поддерживать Сталина или голосовать против него. Они каются, но это неискренне. В 1928 г. Сталин говорил Зиновьеву: «Вам…вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько… непрямодушие…»[34] Сталин уже понял, что ошибки совершал Бухарин, а не Зиновьев. Но вот «непрямодушие», фракционная интрига, исходящая от Зиновьева, мешала его возвращению в руководящую группу, которая теперь должна была строго подчиняться именно Сталину, а не аргументам в споре.

После своей высылки за границу Троцкий жадно искал связей с СССР, с оставшимися там товарищами и единомышленниками (в том числе и теми, кто формально заявил о разрыве с оппозицией). Одна из первых попыток такого рода закончилась трагически.

16 апреля в Константинополе с Троцким встретился сотрудник ИНО ОГПУ Яков Блюмкин, бывший левый эсер, бывший сотрудник Троцкого во времена Гражданской войны, симпатизировавший левой оппозиции 20-х гг. и снабжавший ее некоторой политической информацией служебного происхождения.

Троцкий поразил Блюмкина своими прогнозами — советская власть может пасть в ближайшие месяцы: «может быть, Вы меня через 3–4 месяца позовете доклад прочесть на тему „Что делать“, но тогда уже будет поздно».[35] В условиях грядущей политической катастрофы «задача состоит в том, чтобы среди элементов коммунистической партии найти такие кадры, которые при смене советского режима какой-нибудь другой системой образуют левую оппозицию пролетариата в условиях этой новой системы, когда теперешняя компартия будет непоправимо скомпрометирована в глазах пролетариата, и что нужно строить нелегальную организацию не только для сегодняшнего, но и для завтрашнего дня»[36]. Троцкий считал, что для создания новой коммунистической партии в будущей России ситуация лучше, чем в дореволюционной, так как «до революции нельзя было найти такое огромное количество сочувствующих элементов, могущих быть использованными для работы в порах самого правительственного аппарата».[37] Однако связей с СССР у Троцкого не было, и Блюмкин с его возможностями казался в этом отношении настоящей находкой.

Троцкий передал с Блюмкиным литературу (как выяснилось, она уже попадала в СССР и другими путями) и письма своим сторонникам в Москву. Сразу передать письма по адресу Блюмкин не смог или не захотел (в своих показаниях он утверждает, что колебался, но так ли было на самом деле — неизвестно). За советом он в октябре отправился к Радеку. Показания Блюмкина о поведении Радека противоречивы. С одной стороны, Радек рекомендовал Блюмкину во всем признаться. С другой стороны — вместе со Смилгой они стали втягивать Блюмкина «в какую-то новую фракционную игру»[38]. Это можно понять так, что бывшие троцкисты решили действовать без контактов с Троцким, прогнозы которого не очень-то оправдывались. Тем более, что связи с ним могли скомпрометировать левых в СССР.

Оказавшись в такой сложной ситуации, Блюмкин не нашел ничего лучшего, как посоветоваться «с большим другом» — сотрудницей ИНО ОГПУ Горской, которая и выдала его начальству с головой. 15 октября Блюмкин был арестован.

В своих показаниях, желая доказать свое раскаяние, Блюмкин признал, что «ГПУ знало мои шатания. Я должен сказать, что тт. Менжинский, Трилиссер и Ягода обнаружили очень большую терпимость и готовность помочь мне кончить с моими шатаниями»[39]. Учитывая, что «терпимость» не покончила с «шатаниями», это была неважная характеристика Ягоды и Трилиссера в глазах Сталина. Говоря о своих связях с оппозицией, Блюмкин вдруг упоминает Агранова, Артузова и Дерибаса, которые должны подтвердить его алиби в вопросах утечки информации. На что он намекает? В тот момент это не имело последствий для карьеры упомянутых руководителей ОГПУ, но «осадок остался».

В своих показаниях Блюмкин намекает руководству ОГПУ на возможность двойной игры с Троцким через него, пытается доказать свое искреннее раскаяние «перед партией». Но на полях рассуждений Блюмкина о его искренности Сталин написал «Ха-ха-ха»[40]. Он не собирался сохранять в игре человека, который так часто меняет сторону. В начале ноября Блюмкин был расстрелян.

Расстрел Блюмкина положил первую жертву на алтарь сталинского террора из членов партии коммунистов. Впрочем, сама жертва была специфической — Яков Блюмкин уже имел смертный приговор, вынесенный ему за убийство германского посла Мирбаха еще в 1918 г., при Ленине, когда Блюмкин был не членом компартии, а левым эсером. Так что этот коммунист был «не вполне свой», и партия не содрогнулась, когда он был без лишней огласки расстрелян за связь с Троцким. Причина казни тоже была не столь однозначной. Блюмкин был сотрудником ОГПУ, и использование каналов спецслужб против режима — само по себе тяжкое преступление. Блюмкин «слишком много знал» о геополитических играх СССР в Азии, и после того, как показал себя способным на двойную игру, был опасен именно этим. В своих показаниях Блюмкин делал намеки в адрес своих начальников по части их терпимости или прежних связей с оппозицией. Так что на этой фигуре сошлось несколько факторов, каждый из которых, может быть, и не потянул бы на «вышку», но по совокупности заслуг закончился расстрелом. Во всяком случае, до убийства Кирова это была единственная казнь коммуниста, уличенного в троцкизме. Она не остановила попыток Троцкого наладить связи с СССР.