Коллектив авторов - Доктрина Русского мира Страница 59

В. А.: Я абсолютный сторонник магической трактовки языка. Достаточно назвать Павла Флоренского, Алексея Лосева и многих других. Язык – это энергия, поэтому он не может не воздействовать на человека, в том числе напрямую. Метафора – это скорее некая оперативная технология. А на более глубоком уровне есть миф. Любой живой человек обязательно имеет какой-то миф или несколько мифов, он ими живёт. Потому что миф – это воля к тому, чтобы трактовать реальность в каких-то полуволшебных отношениях с невидимым миром.

Б. К.: С сакральным миром.

В. А.: Да, об этом я и говорю. Поэтому получается, что этот внутренний сгусток энергии, который человек накапливает в мифе, находит выражение, прежде всего, в языковых формах и в формах, связанных с речетворчеством. Самым напряжённым образом – в молитве, в эпосе, в рассказе о каком-то событии, о каком-то откровении, как правило. Потому что вся большая литература – это рассказ о некоем откровении, о некоем мистическом явлении, то есть о сакральном смысле. Поэтому, конечно, язык – это в первую очередь воздействие на человека. В каком-то смысле это, можно сказать, слабая форма гипноза. А иногда и сильная форма гипноза, когда мы стараемся убедить другого человека в своей правоте, в том, что мы действительно соприкоснулись с истинной реальностью, в том, что мы несём её.

Б. К.: Житийная литература, на которой были воспитаны герои Лескова, например, как раз апеллировала к этим пластам сознания. Были предложены мифы – в данном случае жития святых, которые органично ложились на национальное самосознание. Отчего на шестой части – восьмой теперь уже части – суши каноническая территория Русской православной церкви? Ведь из небольшой Древней Руси это всё развилось.

В. Е.: Если даже в наше советское время – ну совсем атеистическое время – сразу самый популярный роман «Как закалялась сталь». Он полностью повторяет все элементы жития. Даже в такой совсем уж безбожной ситуации. А сейчас что у нас? Есть хотя бы подобие какое-то того, что потом в соцреализме было сформулировано как положительный персонаж и действительность в её революционном развитии? Простой вопрос: на кого равняться? Последний фильм такого рода был «Брат-2», в нём прозвучало нечто подобное, хотя и довольно странным образом это было выражено.

Б. К.: Есть феномен, который мы наблюдаем не так давно. Недавно мы вновь имели счастье его наблюдать. Это «Бессмертный полк». Никто этих людей не заставлял выходить на улицу, никакой агитации там особой не было. Вышло больше миллиона людей в этом году. И я слышал очень интересную трактовку того, что произошло в сознании человека, и это хорошо ложится на национальный код. Люди вышли с портретами своих предков, воскресив их для всех: смертию смерть поправ и сущим во гробах живот даровав. Это пасхальная весть. Это вообще меняет отношение к тому, что мы видим. Это может быть только в России, этот «Бессмертный полк»! И никаких идеологизмов здесь нет, никакой партийности, и это вселяет надежду, что нация жива. Это дает повод поразмыслить над этим феноменом, в основе которого и лежит язык в первую очередь.

В. А.: Я могу сказать, что это некое предвосхищение даже мысли, которой я хотел завершить сегодня своё выступление. В конечном счёте за Русским миром и как синоним нашего великого, могучего языка стоит архетип Святой Руси. Святая Русь – это связь небесного и земного, и в этом смысле, конечно, «Бессмертный полк» – определённое современное прочтение этой великой идеи, этого архетипа. Потому что выходят с портретами людей, принявших мученичество за Родину, за то, что для них было свято.

Б. К.: А вы знаете, там были люди с портретами своих предков времён Первой мировой войны?

В. А.: Да. Там выходили люди с героями не обязательно Второй мировой – там были и более современные портреты. Например, героев афганской войны – такие факты известны.

Я хочу сказать, что Святая Русь – это и есть в общем-то подлинное имя Русского мира, только оно существует как бы в некоем режиме сакральной топографии. И, может быть, именно поэтому доктрина Русского мира так опасна для наших недругов, что они прочитывают этот подтекст.

В. Е.: Если можно, я продолжу эту тему. Я думаю, мы должны вернуться к исконным понятиям ключевых слов. Если мы говорим, например, о вере, что такое вера сейчас для человека, далёкого от веры? Просто я верю в это, а я верю ещё во что-то. Что такое вера по-древнерусски, например? Это клятвенное обещание что-то делать. В чём твоя вера? В том, что ты обязуешься делать.

Мы как раз чем и занимались с Виталием Аверьяновым в его Институте динамического консерватизма: брали ключевые слова и смотрели, что на самом-то деле это значение слова совсем другое, а сейчас оно выхолостилось. Это кажется простым, но чем чаще употребляется слово, тем оно больше выветривается. Карцевский ещё об этом писал.

Б. К.: Затиражирование.

В. Е.: Да. Но есть такие слова, которые находятся где-то на середине пути. Они вроде бы тоже соскальзывают в эту пропасть, но ещё сохраняют энергию. И вот эти слова как раз и нужно произносить, и говорить о них тоже нужно. Они практически не звучали в последние 25 лет, в тот период, о котором мы говорили.

Б. К.: Вот слово «патриотизм» как раз, когда упомянутая вами передача «Русский мiр» выходила, – а нас обзывали патриотами, – ничего хорошего нам не сулило. Сегодня это расхожее практически такое определение.

В. Е.: Ну 3 % населения считают, что это плохо…

В. А.: Во-первых, сегодня относятся к этому сугубо положительно, наверное, 95 %, а во-вторых, патриотизм недавно был объявлен формой национальной идеи, единственно возможной, то есть на сегодня это официально признано.

Здесь очень важен вопрос о духовном суверенитете, потому что все эти проблемы, о которых мы сегодня говорили, включая и восстановление мощного тезауруса, и сохранение языка, и самое главное – это возрождение самого Русского мира, все так или иначе упираются в вопрос о суверенах. В вопрос о том, как соотносится Русский мир, его субъектность с другими субъектами – с транснациональной олигархией в первую очередь, которая, безусловно, за эти четверть века постаралась подмять под себя Россию, и у неё во многом это получилось.

То есть если называть вещи грубо, вопрос упирается в то, дарует ли Бог России императора. Не обязательно, может быть, в чисто монархическом понимании, но если Русский мир – это континентальная империя, а она всегда такой была, то только в такой форме она реально и возрождается. Значит, у неё должен быть император. Именно он будет средоточием этого суверенитета, именно он сможет обеспечить Русскому миру подлинную субъектность. Но он это сможет сделать, естественно, только в опоре на нас, на сам Русский мир, на тех, кто хранит и воспроизводит русские смыслы.

Здесь и вопрос о взаимоотношениях с диаспорой тоже решается. Потому что сколько сегодня людей говорят на русском языке? Он родной язык примерно для 150 миллионов. А вообще, так или иначе русским языком владеют, по некоторым подсчётам, до полумиллиарда людей на Земле. Это действительно огромное оружие. То есть если верховные представители России – это президент, это Святейший Патриарх – будут обращаться к этой огромной аудитории с языком как с оружием, оружием сознания, то, безусловно, мы увидим, что русский язык содержит огромнейший потенциал работы в современном мире. И отчасти это уже происходит, мы видим, что авторитет наших лидеров растёт сейчас в мире.

Б. К.: И в обществе есть спрос, или потребность, именно на консервативное отношение к языку. Народ устал от вульгаризации, от некоторой дебилизации, которая поощряется средствами массовой информации, к сожалению, являющимися во многом коммерческими предприятиями. Вот если раньше был образовательный канал или по радио шли спектакли, передаваемые по трансляции из Малого театра, то сегодня это практически невозможно, это уже какие-то антикварные вещи. И театр вообще тоже стал индустриальным.

В. Е.: Там нет языка. Берут пьесы какие-нибудь современных зарубежных авторов, очень плохо переводят, а потом режиссёр говорит: «Я так вижу».

Вот сейчас речь шла об императоре, а также о «Бессмертном полке», в котором несли лики. Я бы хотел сказать важную вещь. Бог для нас является как лик. И люди – лики. И император – лик. И в общем-то язык – это личность, если уж на то пошло. Это большая коллективная личность, вот мы все вместе – носители этой большой коллективной личности. И в принципе все эти личности связаны друг с другом.

Б. К.: И, кстати, частью того национального кода является монархическое сознание, которое не было вытравлено даже революционным и советским прошлым. Оно внутри нас сидит очень глубоко. Мы делегируем власть отцу Отечества, а отец Отечества за нас отвечает.