Рифат Шайхутдинов - Современный политик: охота на власть Страница 66

Развитие отношений господина и раба кончается взаимным признанием (т. е. тем, что раб обретает равноправие в рамках определенного порядка).

Государственная власть обсуждается и полагается Гегелем в части «Мир отчужденного от себя духа — Образованность и ее царство действительности».

Образованность для Гегеля есть «то, благодаря чему индивид обладает значимостью и действительностью» (1, с. 263). Это — действительность инобытия отчужденного духа, то есть некоторые человеческие установления, соответствующие определенной исторической эпохе. Именно внутри них появляются понятия дурного и хорошего, а также столь же фундаментальные вещи — государственная власть и богатство.

(Здесь русский язык вынужден пользоваться одним и тем же словом «власть», однако в немецком власть — Macht, государственная власть — Gewalt.)

Обратим внимание, что, в соответствии со своим методом, Гегель должен представить некоторые «общественные явления» как диалектически связанные, являющиеся двумя сторонами одного и того же. Так он поступил, обсуждая два типа самосознания, которые потом предметизовал как господина и раба; так он поступает и здесь, вводя государственную власть и богатство. Они для него — две стороны духа, раздваивающегося на «субстанцию как постоянную и субстанцию как собою жертвующую» (1, с. 265).

Первое есть понятие хорошего, второе — дурного, а как предметные моменты они проявляются именно как государственная власть и богатство: «Государственная власть есть… само абсолютное дело, в котором для индивидов выражена их сущность… Богатство есть то, что пассивно или ничтожно, оно есть равным образом всеобщая духовная сущность, столь же постоянно получающийся результат труда и действования всех, как он снова растворяется в потреблении всех» (1, с. 266).

Таким образом, Гегель решает задачу, поставленную перед ним ходом истории: в философской системе конфигурировать общественные явления государственной власти и богатства, которые как раз тогда стали трактоваться как вполне равноправные силы, как две инстанции власти — для Гегеля как проявления абсолютного духа. В новом послереволюционном устройстве государства был достигнут баланс этих сил; Гегель трактует их так: государство как нечто позитивное, постоянное (да еще и выражающее сущность индивидов), а богатство (имеются в виду только деньги, а не капитал) — как негативное, постоянно появляющееся и исчезающее, мы бы сказали — виртуальное.

Итак, постоянная и виртуальная сущность индивида. Но есть и другая интерпретация: в государственной власти «сознание… находит устойчивое существование вообще» (1, с. 268) — без нее ни устойчивость, ни существование невозможно. А «богатство… стремится ко всеобщему потреблению, приносит себя в жертву и доставляет им сознание их самости» (1, с. 268). Таким образом, государственная власть обеспечивает всеобщую сущность, богатство — индивидуальность.

Служение и совет. Как сословия «господ» и «рабов» соотносятся с государственной властью? Приносят ли они в жертву свои сословные интересы? Гегель обсуждает «героизм служения», однако и служение проходит ряд ступеней.

«Служащее самосознание еще не отрешилось от своей чистой самости и оживотворило государственную власть не этим, а только своим бытием… Оно — гордый вассал, который действует в интересах государственной власти, поскольку она воля не собственная, а существенная… Его язык, если бы дело касалось собственной воли государственной власти… представлял бы собой совет, который он давал бы для общего блага» (1, с. 271).

Теперь мало служить, жертвуя жизнью как вассал-аристократ, говорит Гегель; государственная власть нуждается в совете, в жертвовании не только наличным бытием, но и в-себе-бытием.

«Государственная власть поэтому еще безвольна перед советом… она еще не есть правительство и тем самым не есть еще поистине действительная государственная власть. Воля, которая как воля еще не принесена в жертву, есть внутренний отошедший дух сословий, который вопреки разговорам об общем благе сохраняет за собой особое благо и склонен эту болтовню об общем благе превратить в суррогат практической деятельности… Постоянное переживание смерти… делает двусмысленным совет для общего блага и на деле… сохраняет за собой собственное мнение и особую волю по отношению к государственной власти… Сознание подпадает под определение низменного сознания — всегда быть готовым к бунту» (1, с. 272).

Здесь Гегель дает свое решение также актуальной для его времени проблемы соотношения государственной власти и аристократического сословия. Господин, аристократ служит — но с оглядкой, и советы, которые он дает по ходу политической деятельности, возможно, служат интересам его сословия. Теперь государству мало того, чтобы он давал совет, — надо еще произвести отчуждение себя самого, своего самосознания, привыкшего смотреть в лицо смерти, в пользу государственной власти:

«В силу того, что самость как таковая отчуждается, государственная власть возвышается до собственной самости» (1, с. 272).

В государственной власти должны исчезнуть и переплавиться все властные воли, в том числе и власть богатства; именно такая конфигурация властных сил полагается Гегелем как необходимая для его современности. В том числе это относится и к индивидуальной свободе: только отчуждая себя самого в пользу государства, индивид обретает свободу Государство мыслится Гегелем как некая последняя ступень объективации духа: оно уже не может меняться, а дальнейшее развитие Духа идет иными «каналами».

Кант

КАНТ, В СООТВЕТСТВИИ с духом эпохи, трактовал власть либо как власть над природой — именно тогда началось триумфальное «покорение природы», которое в том числе обосновывал и Кант, обсуждая границы человеческой мысли, — либо как то, что соотносится с юридической (правовой) действительностью (вообще юридические аналогии чрезвычайно близки Канту (3)). Рассмотрим эти трактовки последовательно.

Власть как могущество против могущества. Феномен власти как таковой обсуждается Кантом (4) через эстетическую категорию «возвышенного». Действительно, возвышенное, под которое подпадает и нуминозное (священно-ужасное), — это чрезмерное, бесформенное, чудовищное — экстремальное, одним словом. Как таковое («до-рефлексивное») оно вызывает душевное потрясение — от смятения до шока.

Отправной пункт в аналитике возвышенного у Канта — понятие могущества: «Могущество — это способность преодолевать большие препятствия. Оно называется властью, если преодолевает сопротивление того, что само обладает могуществом» (4, § 28, с. 130). Могущество природы «отпугивает чувственность и вместе с тем притягивает нас» (4, § 29, с. 135). Сознание (душа) пытается ввести несоразмерное человеку могущество природы в рамки некоего образа и тем самым как бы чувственно его из— или соразмерить, но терпит на этом пути крах, подавленное чувственным величием природы. Но затем происходит — или не происходит — рефлексивное оборачивание этой ситуации («рефлексия эстетической способности суждения» (4, с. 140)), а именно: «разум совершает насилие над чувственностью», грубо говоря, «приводит человека в чувство», утверждая (открывая), с одной стороны, идею сверхчувственного, а с другой — отсутствие необходимости для себя подчиниться могуществу природы. «Следовательно, — заключает Кант, — возвышенность содержится не в какой-либо вещи природы, а только в нашей душе в той мере, в какой мы можем сознавать свое превосходство над природой в нас, а тем самым и природой вне нас (поскольку она на нас влияет)» (4, § 28, с. 134).

Вся эта драма власти, таким образом, разыгрывается в пределах власти человека над самим собой (собственно эстетической эта ситуация, по мнению Канта, оказывается только тогда, когда человек находится — или чувствует себя — в безопасности).

Мощь выступает как специфическое единство эстетического и властно-силового, взаимопроникающих и взаимно обусловливающих друг друга. Отсюда, по Канту, происходят любые символические и интерпретационные проявления власти. Однако для Канта был важнее всего момент рефлексии, когда ужас сменялся некоторым разумным отношением к могущественному.

Условие возможности власти. Поэтому для Канта решение вопроса о возможности власти по смыслу дела совпадало с вопросом о возможности разума построить свое собственное «царство разума». Кант считал необходимым предшествование формы вещам (форма, по Канту, есть «то, благодаря чему многообразие в явлении может быть приведено в порядок» (5, п. 1), некоторое правило). Так, «пространство и время предшествуют всем явлениям и всем данным опыта, вернее, только они и делают их возможными» (5, Трансцендентальная аналитика). Но то же проявляется и в законодательной деятельности, в которой закон задается a priori, т. е. до всякой ситуации, которая может (и должна) трактоваться в соответствии с ним.