Александр Неклесса - История в (пост)современном интерьере Страница 7

Специфическая ментальность человека Нового времени, основы которой были заложены принятым Европой аристотелизмом и закреплены эпохой Просвещения, уводила человека от великой сложности Вселенной. Проясняя, просвещая сознание, сокрушая традиционалистские дебри и языческие кумирни, линейная, причинно-следственная ментальность одновременно воздвигала невидимый забор между реальной, критической сложностью мира и, как оказалось, человеческой, слишком человеческой методологией его исследования. А заодно выработанной за столетия и канонизированной, «рабочей» моделью жизни, этой, как сейчас выясняется, «погремушкой» истинного бытия.

С какого-то момента, однако, пространство внутри забора оказалось сплошь затоптанным. Стали множиться противоречия, конфликты. И подросшие люди потянулись заглядывать за ими же выстроенные ограничения в поисках иной формулы рациональности и другого замысла реальности. Все это во многом предопределило казусы, парадоксы науки и вообще экзотику философских, да и социальных метаний ХХ века.

Гармония природы оказалась более, нежели мелодична или какофонична, выяснилось, что она — иная, что ее истоки лежат вне человеческих мерок и представлений, по крайней мере, характерных для культуры, развившейся за последние несколько веков. Люди же, если выражаться в терминах этой культуры, — «переменные, способные к независимому перемещению», и потому создают неисчислимое поле вероятностей или, говоря другими словами, освобожденный социум являет собой некое подобие «фазового пространства». При этой, кажущейся на первый взгляд непреодолимой неопределенности, человечество, тем не менее, способно к глубокому замыслу, к долгосрочному, масштабному по своим последствиям действию. Так прежняя европейская культура со всеми своими интеллектуальными и социальными производными вступила в полосу великого кризиса, находясь на перекрестке расходящихся троп, сводимых воедино где-то там, вдали, грядущим и неведомым аттрактором.

Понимание более сложного характера окружающей нас реальности, практики и структур повседневности, нараставшее на протяжении всего ХХ столетия, оказалась все же достаточно неожиданным для просвещенного общества. Сложность новой композиции, жизни на грани хаоса с трудом поддавалась прочтению, либо не поддавалась вообще, в особенности, если исследователь так или иначе продолжал ориентироваться на прежний круг «аксиом».

У нового образа мира, отразившего, словно разбитое зеркало, критичность самой жизни и подлинный динамизм/драматизм бытия, существенно меняется семантика, но практически отсутствует лексика. Хорошая иллюстрация — события 11 сентября 2001 г. Сейчас практически с равной степенью убедительности можно говорить, что теракт провели исламские экстремисты, американские спецслужбы, израильтяне, китайцы, европейцы и т. д. И у каждой из подобных точек зрения найдутся свои квалифицированные сторонники. Язык перестает адекватно выражать реальность. Это и означает, что мир вновь становится анонимным. Ибо если на один вопрос у вас находится десяток ответов, чаще всего это означает, что ответа нет вообще. Вы не понимаете, что происходит в мире, а просто рассуждаете об этом, ибо рассуждать стало жизненно важной привычкой. Тем временем социальный космос стремительно приближается к состоянию Большого Взрыва, который, возможно, и породит совершенно новую человеческую вселенную.

— У Вас есть какие-то «путеводные нити», сценарии того, как все это происходит, и что еще может с нами произойти?

— Социальная история напоминает мне генетическую структуру, в том смысле, что в ней есть две сопряженные между собой спирали. Одна из них — это инерционная, структурированная история больших человеческих масс и материальной культуры. Поражает, к примеру, что две тысячи лет европейской истории делятся — с определенной внутренней логикой развития и, конечно, долей приблизительности — на четыре этапа, продолжительностью по пятьсот лет каждый.

Первый период — поздняя Античность, длившаяся до неоплатоников, до Боэция и Юлиана; переселение народов: германцев, алеманнов, франков, вандалов, ост и вестготов, гуннов, чуть позже — лангобардов; распространение догосударственного христианства, сопровождающегося рождением многообразных ересей, среди которых выделяются элленистическио-иудейский гностицизм и арианство; начало строительства «имперско-симфонической» формулы нового мира. Завершается же этап угасанием Западной Римской империи и постепенным крушением арианских королевств готов, выдвижением на сцену ортодоксальных салических франков, династии Меровингов («семейный» подвиг Клотильды), последовательным возвышением и утверждением Византии, начиная от обустройства ее Константином, кодификацией нового порядка вещей при Феодосии и заканчивая отпадением дохалкидонских восточных (азиатских) церквей, совершившемся уже в следующем периоде, при Юстиниане.

Это был колоссальный перелом: арианство утратило власть над Западом и Востоком (чтобы затем — практически не прерываясь — радикальной версией аномеизма вновь возродится на востоке в виде ислама); теологический конфликт Антиохии и Александрии приводит к появлению сначала несторианской ереси, а затем и более серьезным монофизитским нестроением, буквально разрывающим христианский Восток, результатом чего и становится церковный раскол: отпадение монофизитской Азии и Африки, их уход из основного русла истории. В исторической же Ойкумене доминирует Восточный Рим, чья государственность достигает максимума, будучи юридически закреплена на новых исторических опорах и протянувшись от Персии до Испании, от Карфагена до Равенны.

Но и после походов и побед Велисария и Нарсеса, Византия, даже испытав со временем нашествие ислама, второе пятисотлетие еще сохраняет достаточно могущества и величия, продолжая влиять на западно-европейскую политику, но одновременно все заметнее разворачивается в сторону Азии. Европа же франков — вплоть до недолгого периода «каролингского возрождения» — пребывает, по сути, во власти «кольца нибелунгов»: сумятице, междоусобных столкновениях и дикости «темных веков». В этот же период на краю Ойкумены возникает уже упомянутая ранее динамичная сила: религиозная и мирская — мусульманство и арабы. Мощь которой вскоре ощутила вся римско-христианская Ойкумена: ислам с двух сторон «окольцовывает» прежнюю Европу, сметает христианскую Африку и значительно ослабляет, «сжимает» Восточный Рим. Затем, по прошествии и этих пятисот лет, христианская Европа вновь переживает церковный и культурно-исторический раскол, разделившись на две части: римско-католическую и православную.

В третьем «квинтиуме», теперь уже Западная Европа переживает бурное развитие, она выплескивает в ходе крестовых походов на Восток массу народа (покорив по ходу событий Константинополь, причем, завоевав его на время, — лишает могущества навсегда), внутри же континента разворачивается интенсивная городская, социальная и интеллектуальная революция. В то время место арабов на востоке занимают турки, на западе — норманны, последние, впрочем, перемалываются европейской мельницей, растворяясь в великом тигле истории. Так проходят очередные пятьсот лет, к концу которых Византия окончательно исчезает, Западная же Европа расцветает, обретая силу и мощь, причем ее доминанта — параллельно с эпохой географических открытий — все явственнее смещается из Средиземноморья на Атлантическое побережье.

Граница следующего, четвертого, пятисотлетия опять отмечена церковным расколом: Реформацией, в результате которой возникает динамичный протестантский мир, образуя основу эпохи Модернити. Формируется северо-атлантическая цивилизация, распространившись сначала по обе стороны океана, а затем, фактически, и по всей планете, т. е. происходит глобализация человеческого сообщества. Ныне закончилось, однако, и это пятисотлетие, а мы, возможно, находимся на пороге очередного грандиозного перелома.

Каждое из перечисленных пятисотлетий — «квинтиумов» было ознаменовано появлением, доминированием определенной версии христианской культуры: общинного, соборного христианства самых различных форм и толков, включая влиятельное арианство; единого государственного христианства, отделившего восточные: несторианскую и монофизитские церкви; последовавшее затем разделение на православную и римско-католическую ветвь, появление и интенсивное развитие протестантизма. У меня нет объяснения этому почти периодическому членению истории христианской цивилизации, я его просто фиксирую как эмпирическую данность, как факт.

Раз нет объяснения, нет и теоретической модели, значит, можно делать только предположения. Первое — возможно, возникнет еще одна, соответствующая общему духу времени, сумевшему сочетать в себе самым парадоксальным образом тенденции массовизации и индивидуации, транснациональная версия христианской культуры «странников и пришельцев», для которых «всякая чужбина отечество и всякое отечество — чужбина». Другой вариант: христианский мир, как система социально-культурного устроения социума (мировоззренческого обоснования основ его бытия) подходит к концу и возникает некое постхристианское общество, «мир игры», безмерно повышающий ставки по своему оценив риск безумия, смерти и вообще цену бытия. Третье предположение, может показаться чересчур экстравагантным: не исключено, что в мире энергично возрождается «новая религия», а на деле вполне определенная, хотя и крайне эклектичная, мозаичная, многоликая древняя культура. Она — вечный спутник христианства, его «темный двойник», гностическая традиция, т. е. вышеупомянутую неопознанную культуру постсовременности на самом деле я опознаю как возрождение гностизизма. Возможен и четвертый вариант — все вышеперечисленные тенденции реализуются одновременно в виде эклектичного «социального коктейля», который ставит мир и жизнь ни во что.