Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый Страница 103

Не к Хоментовскому ли отправил Достоевский несколько лет спустя тяжело больную Марию Дмитриевну? Ведь известно, что какое-то время она жила во Владимире. Предположение это может быть подкреплено очень весомым фактом: в Семипалатинске Хоментовский дал Достоевскому изрядную сумму взаймы — на свадьбу.

Укреплению Верному поразительно везло на умных и энергичных людей, что, в общем-то, подтверждает традиции передовой линии. Сюда перевели из Березова Герасима Алексеевича Колпаковского, выслужившегося из солдат. Ему обязана нынешняя Алма-Ата правильной планировкой улиц, сетью арыков, вековыми деревьями вдоль улиц. Про Колпаковского рассказывают, что он платил серебряным рублем за каждое выращенное дерево и сек за каждое засохшее. В аулах его уважали за справедливость и бескорыстие, а из аулов такие качества бывают особенно видны. При Колпаковском завершилось присоединение к России киргизов, он командовал соединенными силами русских и казахов в битве при Узун-Агаче и разгромил превосходящие силы кокандского хана. С Колпаковским сотрудничал в последний год своей жизни Чокан Валиханов, озабоченный судьбой дунганского народа, поднявшего восстание против китайского владычества в Восточном Туркестане. Валиханов и Колпаковский сыграли немалую роль в том, что в 80-х годах тысячи дунган переселились в Россию, где получили землю и некоторые средства на обзаведение хозяйством.

Еще один талантливый самоучка того времени — командир стоящего в Капале 10-го казачьего полка С. М. Абакумов.

Степан Михайлович Абакумов окончил в Омске войсковое училище. В первой половине 40-х годов его назначили заведовать бригадной школой в Семипалатинске. Летом Абакумов имел возможность путешествовать, молодого казачьего офицера взял с собой Григорий Силыч Карелин и не мог нарадоваться на старательного и толкового помощника. В Семипалатинск Карелина загнал Аракчеев, из Семипалатинска его выслал «за вредность» губернатор Западной Сибири Горчаков. Путешественнику пришлось оставить Абакумову доверенность на получение ожидаемых из Петербурга денег, поручив расплатиться с долгами.

В последующие годы сотник Абакумов по рекомендации Карелина сопровождал экспедиции А. И. Шренка и А. Г. Влангали. В конце концов он стал недурно разбираться в геологии, зоологии, ботанике. Затем мы видим Абакумова уже командиром 10-го полка, хозяином крепости Капал. К 60-м годам Капал превратился во вполне недурной уютный городок, правильно распланированный и весь в зелени. Здесь мололи зерно 42 мельницы, торговали 20 лавок, работали 5 кузниц, а кирпичный завод снабжал город собственным строительным материалом. Абакумов открыл неподалеку от Капала замечательную глину, на теплом источнике основал курорт Арасан, который действует и поныне. Школу Абакумов завел не только русскую, но и казахскую. В одном из статистических отчетов я обнаружила с изумлением, что в Капале проживали тогда 3 врача. Не забыт этот город и в статье Чернышевского — Капал выписывал в 1859 году один экземпляр «Современника». Я думаю, Чернышевского поразило, что есть такой город на самом краю России, куда все же доходят идеи «Современника». Капал удивлял и маститых членов Московского общества любителей природы. Оттуда регулярно приходили посылки и письма, написанные рукой, которая больше привыкла иметь дело с саблей, чем с пером. Но этот казачий полковник из Капала слал в Москву коллекции редчайших птиц и насекомых, некоторые из видов москвичи не могли обнаружить ни в одном справочнике, так что честь открытия принадлежала этому не очень-то грамотному казаку из Капала, который за большие заслуги перед наукой был-таки принят в члены уважаемого Московского общества любителей природы.

Несомненно, Достоевский не мог не знать, живя в Семипалатинске, что происходит в Капале или в том же Верном. Это все рядом и связано служебными отношениями. А впоследствии в Петербурге он сблизился с В. В. Григорьевым — вот уж кто разбирался в русско-азиатских делах. «Россия и Азия» — так называется сборник статей, изданных Григорьевым в 1876 году.

В записную книжку Достоевский занес такую важную для него мысль: «Россия, положим, в Европе, а главное — в Азии. В Азию! В Азию!» Два раза повторил, и с восклицательными знаками. И в последнем выпуске «Дневника писателя» за январь 1881 года он обратился к русскому читателю с таким призывом: «Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух к увлечет нас туда, только бы началось движение. Постройте только две железные дороги, начните с того — одну в Сибирь, а другую в Среднюю Азию, и увидите тотчас последствия».

Достоевский, очевидно, знал, что в ноябре 1880 года было принято окончательное решение о строительстве железной дороги в Ташкент.

О МАКСИМЕ МАКСИМЫЧЕ

До поры до времени и сам не подозреваешь, сколько тебе известно о русской армии прошлого века, о нравах и обычаях военной среды, о тонкостях службы и способах убить свободное время.

И все это не выучено, а словно бы приходилось вживе видеть с самых ранних лет и запало в память с той яркостью непосредственных впечатлений, с какой человеком познается окружающий его мир.

И Петербургские тонные гвардейцы, и житье-бытье полков, расквартированных в русской провинции, и Отечественная война 1812 года, и оборона Севастополя, и покорение Кавказа… Если бы перенестись с помощью машины времени в прошлый век, право бы, мы не сплоховали, знаем, как войти, как сесть, о чем говорить, знаем по Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Толстому, Марлинскому, по Чехову и Куприну, по Игнатьеву, наконец, — и потому страдаем, когда в кино что-то не так, когда гусары хиппуют, а кавалергарды едят с ножа.

И ярче всего мы, русские читатели, помним житье-бытье русской армии в эпоху покорения Кавказа, тамошние крепости, казачьи станицы и горные аулы, набеги немирных горцев, отдых на водах, карточный азарт в офицерской палатке, условия дуэлей, обычаи старых служак и предрассудки, понятия о чести и достоинстве, о том, что можно и чего нельзя, отношение русского человека к людям иной веры, их обычаю… А какие грани русского характера открыла на Кавказе отечественная словесность! Взять хотя бы Максима Максимыча, человека, достойного уважения, как его рекомендует автор «Героя нашего времени».

Ротный командир, штабс-капитан — простодушный добряк, не шибко образован, но сколько в нем природного ума! — считает горцев дикарями и головорезами, что не мешает ему уважать их обычаи и законы. И язык их он знает — вспомните, ведь Максим Максимыч подслушал разговор Казбича с Азаматом, а они же не по-русски шептались.

Сколько таких Максимов Максимычей служило и на Кавказе, и в иных краях — подальше от штабов, от высокого начальства, поближе к трудам и опасностям! Максимы Максимычи — боевые офицеры, с передовой линии. Как и Миронов из «Капитанской дочки», с которым сравнивают Максима Максимыча литературоведы. Белогорская, где Миронов был комендантом, — это уже ближе к моим местам, к Семипалатинску, она стоит в казахской степи, в сорока верстах от Оренбурга.

Но Велихов — это, конечно, не Максим Максимыч.

И Демчинский Василий Петрович, тайный секретарь, как его назвал в своем письме Валиханов, — тоже не Максим Максимыч. Он вообще фигура спорная, если не сказать — загадочная. Вот что говорится о нем в письмах Достоевского Врангелю из Семипалатинска: «Ужасно предан мне (не знаю отчего)», «Со мной очень хорош и много услуг оказывает». Комментаторы пятитомного собрания сочинений Чокана Валиханова, изданного Академией наук Казахской ССР, пишут: «Демчинский Василий Петрович, офицер гусарского полка, был разжалован за приверженность к освободительным идеям в России, направлен служить в Сибирское казачье войско». А у Врангеля в воспоминаниях он охарактеризован самым скверным образом. Врангель пишет, что Демчинский и к нему хотел подъехать за протекцией. И что будто бы впоследствии он поступил в жандармы и проявлял грубость к политическим ссыльным. Но у П. П. Семенова-Тян-Шанского в его «Путешествии в Тянь-Шань» говорится: «Что же касается до настоящего в свое время и симпатичного по своему добродушию и гуманности офицера Демчинского, то я встретил его через много лет в полной нищете и в начале нравственного падения вследствие алкоголизма, от которого он был однако ж спасен определением на скромную должность начальника небольшой железнодорожной станции…» Не думаю, что Семенов-Тян-Шанский (а возможно, с ним и Достоевский) стал бы хлопотать за жандарма, изгнанного из своего ведомства за жестокое отношение к беззащитным людям. Путает здесь Врангель, он в Семипалатинске невзлюбил за что-то Демчинского и полвека спустя не озаботился уточнить дошедшие до него (очевидно, давненько) слухи, даже с каким-то удовольствием их опубликовал, прекрасно зная, насколько этим чернит репутацию Демчинского, да что там чернит — перечеркивает крест-накрест, ведь ему известна российская брезгливость к такого рода зигзагам судьбы. И поглядите, во всех биографиях Достоевского Демчинский — фигура сомнительная, чуть ли не соглядатай, приставленный к Достоевскому губернатором. Но у этого «соглядатая» останавливается, приезжая в, Семипалатинск, Валиханов, у него — за неимением в городе гостиницы — живет и П. П. Семенов, а главное — сам Достоевский днюет и ночует, за столом у Демчинского написано его знаменитое пророческое письмо Валиханову. Достоевский, которого Врангель упрекает за снисходительность к людям, к их самым дурным сторонам, не был уж так безоглядно доверчив. Он послал П. Е. Анненковой письмо, рекомендуя подателя письма Алексея Ивановича Бахирева (брата командира 1-й роты, владельца небольшой библиотеки, которой пользовался Достоевский) как скромного и очень доброго человека, даже написал: «…простая и честная душа», а потом добавил, ограждая Прасковью Егоровну на всякий случай: «А. И. Бахирева я очень уважаю, но не во всем с ним откровенен». А как он встретил Александра Николаевича Цурикова, приехавшего в Семипалатинск с рекомендательным письмом Валиханова, человека во всех отношениях достойного? Цуриков был очень близок к жившему в Томске декабристу Г. С. Батенькову. Но для Достоевского он на первых порах еще сомнителен, Достоевский пишет Валиханову: «Цуриков мне нравится, он прям, но я еще мало знаю его».