Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый Страница 104

За давностью лет сейчас невозможно проследить путь, приведший бывшего гусара Василия Петровича Демчинского в Семипалатинск. Вряд ли он попал туда за политические убеждения, в таком случае не бывать бы ему адъютантом военного губернатора, подлинная причина перевода прочитывается в отзыве о нем П. П. Семенова-Тян-Шанского. И, кстати, другие, вынужденные покинуть привилегированные полки и перебраться в Семипалатинск — ротный командир Степанов, судья Пошехонов, — оказались тут из-за своей приверженности к тому же самому. Не исключено, что Демчинский был еще и игрок. Карточный стол нам, русским читателям, не видится без фигуры шулера во фраке и фигуры хмельного гусара, спускающего казенные суммы. В молодости Достоевского лишь немного коснулся игорный азарт. Как игрок он сделал первые шаги в Семипалатинске, где самая крупная игра шла в доме Мессароша, командовавшего казачьим полком. Тогда же в Семипалатинске Достоевский заинтересовался журнальными статьями о европейских игорных домах.

Ставя под сомнение отзыв Врангеля о Демчинском, я вовсе не стремлюсь приукрасить бывшего гусара, с которым Достоевский в течение пяти лет поддерживал дружеские отношения. Но что-то в нем привлекало Достоевского. С Врангелем Федор Михайлович читал Гегеля и сажал цветы в Казаковом саду. С Василием Петровичем не читал Гегеля и не сажал цветы. И, уехав, не вступил с ним в переписку. Совсем другие отношения. Но почему же у Врангеля — спустя полвека! — такая стойкая ревность?

Я с уверенностью пишу здесь о ревности, потому что Врангель и к капитану Ковригину (у него — Коврыгин) не очень-то справедлив. Он пишет, что Федор Михайлович «особенно сошелся с капитаном Коврыгиным», жившим на Локтевском заводе, в ста верстах от Семипалатинска, и что этот капитан — человек «приятный и образованный, но… доходы свои имел». Об Армстронге, возглавлявшем в Семипалатинске таможню, он такого — про «доходы» — не пишет, а о горном капитане рассказал. Хотя зачем бы?

Имя Ковригина встречается в письмах Достоевского из Семипалатинска: «Человек, с которым я сошелся по-дружески, богатый и добрый». Ковригин дал Достоевскому на свадьбу взаймы 600 рублей и, как с радостью сообщал Достоевский Врангелю, «просил не беспокоиться», то есть не спешить с отдачей. У Валиханова есть в «Дневнике поездки на Иссык-Куль» запись о поездке с Ковригиным, направлявшимся на прииски возле Тентека, Они вместе побывали на абакумовском курорте Арасан и в Чубарагаче, где поселилось до трехсот крестьянских семейств из Тобольска. Валиханов с юмором описывает, как конвойные казаки потешались между собой над господами, которые платят втридорога за барана, вместо того чтобы забрать его даром. Эта деталь показывает Ковригина не таким, как у Врангеля. Иван Иванович Ковригин в один день с Валихановым — 21 февраля 1857 года — был избран в действительные члены Императорского Русского географического общества — за ценное сообщение о поездке «вдоль рек Катуни и Чуя во внутренность Алтая». Впоследствии Ковригин стал деятельным сотрудником очень популярного в России «Горного журнала».

Бедный Врангель! Как ему трудно было понять там, в Семипалатинске, что его друга Федора Михайловича Достоевского интересуют не только беседы о литературе, но и вся жизнь, во всех ее проявлениях. Поэтому о Гейбовиче Врангель вообще ничего не написал в своих воспоминаниях. А ведь Артемий Иванович Гейбович и есть семипалатинский Максим Максимыч. И чин тот же, пехотный штабс-капитан, и тоже командовал ротой.

«Добрейший и незабвенный друг наш, благороднейший Артемий Иванович… — пишет ему Достоевский из Твери. — Я и жена, мы Вас и все милое семейство Ваше не только не забывали, но, кажется, не проходило дня, чтобы не вспоминали об вас, и вспоминали с горячим сердцем».

Уезжая из Семипалатинска, Достоевский подарил Гейбовичу офицерский мундир, эполеты, саблю. Подарок малоимущего армейского прапорщика такому же бедняку. Гейбович жил на скудное жалованье, семья его состояла из жены, дочери и Лизаветы Никитишны, то ли племянницы, то ли приемной дочери. Достоевские и Гейбовичи дружили домами, ходили друг к другу в гости, довольствуясь самыми незатейливыми — недорогими! — развлечениями. Возможно, Достоевский пристрастил и Гейбовича к сбору древностей на развалинах семи палат; во всяком случае, он оставил Артемию Ивановичу свою археологическую коллекцию, только кинжалик из нее подарил Валиханову. Мария Дмитриевна в свою очередь оставила Прасковье Максимовне столовый сервиз, стол, кресло. Денщик Достоевского перешел служить к Гейбовичу. И наконец, на прощанье Достоевский обещал Гейбовичу посодействовать его переезду в Россию. Словом, отношения меж двумя семьями были самыми тесными.

В письме из Твери от 23 октября 1859 года Достоевский подробнейшим образом описывает свое путешествие из Сибири и уговаривает Гейбовича перебираться вслед за ним, извещает, что говорил о нем с графиней Барановой, «описывая достоинства».

Но куда там Гейбовичу при его бедности подняться в такой дальний путь! Один переезд обойдется в сумму, составляющую годовое жалованье армейского офицера. Да и что может предложить Гейбович нанимателю кроме своей честности? Что он умеет делать, семипалатинский Максим Максимыч?

Вместо Твери, куда его звал Достоевский, Гейбович вскоре оказался на должности городничего в Аягузе, «самой невзрачной из станиц казахской степи», как пишет в своем путевом дневнике Валиханов. Гасфорт, чтобы продемонстрировать более быстрое развитие Западной Сибири в сравнении с Восточной, пачками переименовывал села и станицы в города. А Гейбович — не Абакумов, он и не рвется превратить Аягуз в такой же благоустроенный зеленый городок, каким был Капал. Маленькая крепость, форштадт из нескольких деревянных домов, мечеть в татарской слободке. Унылый вид Аягуза отмечен всеми проезжавшими здесь путешественниками. Честный городничий со своим семейством безропотно мерз в скверной казенной квартире, не имея средств покупать дрова по 4 рубля 40 копеек за воз. Но в этой квартире одна из комнат была отведена для вещей, полученных в подарок от Достоевского, «…чтобы не только ежечасно я, мои домочадцы видели и вспоминали об вас, но чтобы видели и мои гости, которым я с гордостью рассказывал, от кого получил», — сообщает Гейбович Достоевскому.

Таким образом, первый в России музей Достоевского существовал еще при его жизни в глухом городишке Семипалатинской области, что, в общем-то, рекомендует эти места с неплохой стороны.

Музей посещали многие, но, к сожалению, никто из путешественников не записал бесхитростные рассказы Артемия Ивановича о Федоре Михайловиче Достоевском. Один из таких посетителей музея посоветовал Гейбовичу отправить археологическую коллекцию в Петербург, в Археологическое общество, и, кажется, даже взялся сам ее отвезти, но куда она потом девалась — неизвестно. Гейбович скончался в 1865 году, семья вскоре уехала из Аягуза, могила осталась без присмотра, так что теперь неизвестно, где она была. Личные вещи Достоевского хранились в семье как величайшая драгоценность. В 1885 году дочь Артемия Ивановича Зинаида выступила с воспоминаниями о Достоевском в «Историческом вестнике». Они замечательны своей простотой и воссоздают дух семейства бедного армейского офицера. Гейбовичи никоим образом не преувеличивали своей роли в жизни Федора Михайловича, понимая, какой это был для них подарок судьбы — знать его так близко, общаться изо дня в день, быть теми, кому он там, в Семипалатинске, опальный и нищий, мог покровительствовать.

КОЕ-ЧТО О «ТЕМНОМ ЦАРСТВЕ»

Достоевский прибыл в Семипалатинск на возу с пеньковым канатом. Ехал он в марте, и, стало быть, обоз шел с «ирбитским товаром». «Макарьевский товар» поступал в Семипалатинск в декабре.

Линейная дорога от Омска до Семипалатинска была в марте многолюдной, потому что «ирбитский товар» — главный в русской торговле с Азией. Почтовая гоньба и здесь, как по всей России (вспомним Кеннана), велась образцово, она находилась в ведении Сибирского казачьего войска, принося ему немалый доход. Вдоль всего пути стояли казачьи пикеты, где путники меняли лошадей. К марту лютыми метелями позанесло каменные пирамидки по обочине, их заменили вешки из прутьев, натыканные в снег. Ну и когда уж очень закружит и ни зги не видать, по всем селам и станицам звонили в церковные колокола, указывая путь и крещеным, и некрещеным.

Всю дорогу в обозе велись неторопливые разговоры о том о сем. Что чай в Сибири дешев, а сахар дорог. Что казаки богатеют на контрабанде, особенно на соли, ввоз которой в Сибирь запрещен, чтобы не подрывать здешний соляной промысел. Что в Семипалатинске власти никак не повыведут тайный торг одуряющим опием, который производят киргизы специально на продажу в Китай. В разговорах мелькали имена купцов — русских, а также инородцев, которые тоже живут богато, но дом держат на две половины: одна для гостей, другая для жен…