Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый Страница 119

Кое-что видно невооруженным глазом.

С раннего детства его характерные черты — страсть к механике, ненасытное любопытство, способность имитировать и усовершенствовать. Особое предпочтение — всему, что связано со временем и движением, — вспомним его водяные и солнечные часы, его змеи.

Склонность к систематизации, поискам связей между предметами и явлениями. Природный дар четкого и аналитического ума. Честолюбие, подозрительность, осторожность и скрытность.

Важно еще одно. Ньютон с детства твердо осознал, что знание — реальная и неодолимая сила, понял, что именно знание дает власть над вещами и даже людьми. С другой стороны, Ньютон считал, видимо, что знание — это ценность, сокровище. Часто он рассматривал его как божественное откровение, даваемое лишь ему одному. Отсюда — его ревнивое отношение к знанию, его бесконечные секреты, шифрованные языки, скрытность. Он хотел бы обладать знанием в одиночку, но ему, в целях самоутверждения, приходилось время от времени демонстрировать мощь этого знания и тем самым раскрывать его для других.

Детские шифрованные языки — это предзвуки мощных душевных катаклизмов и трагедий, впоследствии сотрясавших жизнь Ньютона.

Его своеобразные детские игрушки и изобретения — предчувствие будущих настоящих изобретений и открытий, прославивших род человеческий.

В одном из самых ранних исследований творчества Ньютона — в труде доктора Стэкли, датированном 1752 годом, — делается первая серьезная попытка выявить связи юношеских увлечений и умений Ньютона с его позднейшими научными достижениями. «Мне кажется довольно вероятным, — пишет Стэкли, — что раннее мастерское владение сэром Исааком Ньютоном механическими приспособлениями и его мастерство в рисовании и проектировании сослужили ему хорошую службу в его экспериментальном пути в философии и подготовили прочный фундамент для развития его пытливого ума — его интерес к причинам и следствиям, его проникновенные исследования метода, который мог бы привести к желаемой цели, его глубокие суждения, его настойчивость в нахождении решений, доказательств и в его экспериментах, его громадная сила ума в построении его размышлений, его дедуктивные цепи, его неустанная привязанность к вычислениям, его неповторимый талант в алгебраических и других подобных методах анализа. И все это объединилось в одном человеке и в такой необычайной степени, что стало архитектором, воздвигнувшим здание на фундаменте опыта…

Многие философы, тихо сидя в своих студиях и изобретая гипотезы, мечтали о таких талантах. Но путь сэра Исаака — это путь использования экспериментов…»

Эти слова принадлежат младшему другу Ньютона, который имел завидную привилегию неоднократно беседовать с ним и знавшими его людьми, который специально собрал для нас, потомков, материалы о жизни и творчестве сэра Исаака. Более авторитетного источника не существует. Прислушаемся к нему.

IV

Вяч. Вс. Иванов

ХЛЕБНИКОВ И НАУКА

1

В 1985 году отмечалось столетие Велимира Хлебникова — поэта, прозаика, драматурга. К этому перечню опробованных им жанров литературы можно было бы сразу начать добавлять: орнитолога, математика, филолога, историка… Но остережемся начинать со списков. Хотя бы уже потому, что читатель может подумать, будто Хлебников разбрасывался.

А он был сосредоточен в своих занятиях настолько, что из-за них не думал о насущных вещах, о еде, о ночлеге, об одежде. И сосредоточенность его была незряшной. В каждом деле, за которое брался, он осуществил много. Хотя жизнь была короткой, как у многих русских поэтов, — неполных 37 лет. Большие знатоки поэзии и у нас, и в других странах, где Хлебникова ценят не меньше, чем у нас, признают его едва ли не самым значительным поэтом двадцатого века — того века, когда великие поэты появлялись целыми группами. И среди них он выделялся. Такие, как Маяковский, называли его своим учителем.

В марте 1985 года в Большом зале Консерватории оркестр под управлением Геннадия Рождественского впервые в Москве исполнил вокальный цикл «Царапина по небу» на слова Хлебникова чешского композитора Таузингера. Перед тем как солистке Нелли Ли пропеть по-чешски в переводе И. Тауфера каждое из пяти стихотворений цикла, Рождественский, проявивший и в этот раз свой дар не только дирижера, но и опытного лектора, заинтересованного популяризатора искусства нашего века, читал эти же стихи по-русски. Я слушал — впервые со стороны — четверостишие, которое столько раз до того сам произносил вслух, говоря в разных аудиториях о Хлебникове:

Когда умирают кони — дышат,Когда умирают травы — сохнут,Когда умирают солнца — они гаснут,Когда умирают люди — поют песни.

Что поражает в этих стихах? Они написаны человеком, близким к природе, ее всю жизнь наблюдавшим. Но он и знаком с наукой нового времени, знает, что звезды (и наше Солнце) должны умереть — погаснуть. Его знания, почерпнутые из книг и лекций, и наблюдения человека, выросшего возле луговых трав и подле коней, пасущихся на лугах, объединены. И о смерти он думает с достоинством, помня, как умирают люди степей — с песнями.

И я почувствовал, разделяя восторженную реакцию консерваторских слушателей: вот это и есть настоящий поэт, тот, кто умеет о главном в жизни и смерти сказать такими безыскусными словами. И написано это перед первой мировой войной, когда вокруг него спорили о футуризме, воплощение которого видели в Хлебникове! А при чем любые «измы», когда это большая поэзия, вне школ и вне кличек? Недаром уже в те годы проницательный Блок запишет в дневнике: «Подозреваю, что значителен Хлебников».

2

Люди моего поколения, те, кому сейчас под шестьдесят, мало читали Хлебникова. Его считали понаслышке трудным, сложным, малопонятным. Мне повезло. Знание его стихов и удивительного в нем самом началось в детстве благодаря моему отцу — писателю Всеволоду Иванову. В том же 1985 году отмечали его 90-летие. Значит, он был моложе Хлебникова на 10 лет. Но когда он приехал в Петроград из Сибири после гражданской войны и для него литературная деятельность только начиналась, Хлебникова уже не стало. Друг Всеволода Иванова Тынянов, писатель и филолог, был одним из первых наших литературоведов, всерьез занявшихся Хлебниковым, его рукописным наследием. По комнатам нашей квартиры до войны кочевало пятитомное собрание сочинений Хлебникова, вышедшее в тридцатые годы в издательстве писателей в Ленинграде со вступительной статьей Тынянова (недавно переизданной у нас, а в ФРГ и все собрание Хлебникова переиздано фототипически). Это издание читали члены нашей семьи разных возрастов, оттого и я рано познакомился с пятью томами. А когда мне было одиннадцать лет, при мне отец стал жадно читать только что выпущенный Н. И. Харджиевым том «Неизданного Хлебникова». Особенно понравившиеся ему стихи он читал вслух. Он произнес конец короткого стихотворения:

Где, как волосы девицыны,Плещут реки, там, в Царицыне,Для неведомой судьбы,                                   для неведомого боя,Нагибалися дубы                          нам ненужной тетивою.В пеший полк 93-йЯ погиб, как гибнут дети.

Отец добавил, что особенно хороши у Хлебникова такие стихи, как это последнее двустишие. Потом я узнал, в каких обстоятельствах в 1916 году у Хлебникова оно вырвалось. Он попал в армию, где, как писал несколькими месяцами позже Кульбину[15], испытал «ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное, с которым говорят языком конюхов, а в виде ласки так затягивают пояс на животе, упираясь в него коленом, что спирает дыхание, где ударом в подбородок заставляли меня и моих товарищей держать голову выше и смотреть веселее, где я становлюсь точкой встречи лучей ненависти… Шаги, приказания, убийство моего ритма делают меня безумным к концу вечерних занятий, и я совершенно не помню правой и левой ноги. Кроме того, в силу углубленности я совершенно лишен возможности достаточно быстро и точно повиноваться». В те годы в Хлебникове нарастала ненависть к войне, которой пронизаны последние его произведения.

Но это я узна́ю потом. А двустишие, прочтенное отцом, запомню на всю жизнь. Я думаю, что знакомство с великой поэзией и музыкой предшествующих поколений и должно начинаться рано (особенно с поэзией тех, кто недалеко от нас отстоит во времени: ведь классиков мы узнаем с расстояния, которое еще надо преодолеть). В этом было большое преимущество перед нами, городскими детьми, всех тех, кому когда-то в деревне пели колыбельные с младенчества. Но я был вознагражден позднее в детстве знакомством с такими стихами, как хлебниковское двустишие.