Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 1 Страница 12

Но представляет ли в самом деле наука наш единственный орган познания? Человеческая жизнь в любое мгновение обнаруживает перед нами и другой орган – именно то, что называют разумом. Ведь всякий знает, что в сфере практического мы принимаем решения не просто под влиянием одних методически приобретенных знаний, но и в согласии с некоторым чутьем реального и нужного, которое, нисколько не становясь в противоречие с научным познанием, дополняет и направляет его согласно потребностям не могущего ждать действия. Разум не есть наука. Эта последняя представляет сумму сведений; первый же есть живая способность. Наука доставляет данные, точки опоры, материалы; разум судит. Судить – это значит различать, выбирать, усваивать, делая все это не механически, не применяя автоматически какое-то внешнее правило, но мысля в категориях невыразимой идеи истинного. Науки получаются путем анализа явлений. Разум образуется путем размышления и над науками и над жизнью.

Не имеют ли науки тенденцию сделать разум бесполезным и стать на его место в человеческом духе? Или разум играет, даже в самих науках, необходимую роль, которая может оправдать его в глазах ученого, как и в глазах человека, прикрепленного к практической жизни?

Исследуя вещи с этой точки зрения, мы избегнем и порочного круга, заключающегося в том, чтобы задавать вопрос с точки зрения науки, правомерно ли какое-нибудь иное умозрение, помимо науки; и всего того произвола, который неразрывно связан с методом, не исходящим из рассмотрения наук.

Часто говорят о науке, как о чем-то едином. Не в том, разумеется, смысле, будто вполне уже реализована систематизация частных наук. Но предполагают, что наука достаточно уже подтвердила некоторые принципы, высказанные, между прочим, ею самою, и что поэтому можно считать обоснованной do jure идею об универсальном тождестве и единстве, составляющую суть этих принципов. С этой точки зрения должна иметься в конце развития наших на ук некоторая наука в себе, единая и абсолютная, которая должна составлять для философа истинную форму науки.

Надо признать, что если, действительно, все науки сводятся de jure к единству, то весьма спорным становится правомерность или интерес такого исследования, как философия. С одной стороны, подобная единая наука дала бы сама по себе серьезное удовлетворение той потребности в единстве, которая является одним из существенных мотивов философского исследования; с другой стороны, абсолютное единство науки означало бы абсолютное уподобление человека вещам, т. е. уничтожение человека как человека. На долю философии осталась бы просто задача спросить себя, на чьей стороне, в конце концов, находится иллюзия: на стороне ли человека, который имеет сознание своего существования (d'être) и может найти лишь в себе самом меру бытия (de l'être); или на стороне науки, которая уничтожает все, что в глазах существ (des êtres) есть условие бытия (de l'etre). Странная альтернатива! Приходится выбирать или познание, которое не применимо к бытию, или бытие, которое не может быть объектом познания.

Но мы вовсе не находимся в таком положении. Наша наука, по существу своему экспериментальная, вовсе не едина и даже не знает, станет ли она когданибудь единой. Единство для нее не конститутивный, но методологический принцип: это вопрос, задаваемый ею природе. В действительности нет одной науки; имеются различные науки. Науки эти стремятся не только систематизировать и объединить познания, но и достигнуть реальности, приобрести поистине объективное значение. Как добиваются они этого?

Если есть наука, имеющая, по-видимому, самодовлеющий характер и пользующаяся одной чистой дедук цией – так это математика. Чтобы доказать, что она довольствуется одной только дедукцией и абстрактным понятием, ей следовало бы окончательно изгнать призрак бесконечности, являющейся, как кажется, объектом не чисто отвлеченного понятия, но интуиции. Однако вряд ли она когда-нибудь вполне успеет в этом. Один весьма талантливый математик – философ, недавнюю смерть которого мы еще оплакиваем, Жюль Таннри особенно много работал над тем, чтобы свести к чисто логическим элементам данные математики. Когда-то он высказал такую мысль: «Понятие о бесконечном, из которого не следует делать в математике чеголибо таинственного, сводится к следующему: после каждого целого числа есть еще другое целое число». Но впоследствии он заметил, что в предложении «есть еще другое число» глагол «есть» в настоящем времени означает, что вместе с любым числом дано точно также и следующее за ним число; и таким образом это определение предполагает некоторый ряд, в одно и тоже время и определенный и бесконечный, что является логической бессмыслицей. Математика не сводится просто к некоторой системе предложений, подчиненных одному только условию включения друг в друга. Она имеет не только логическое, но и объективное значение; и это значение связано с известными сущностями, т. е. известными интуициями, которые она предполагает.

То же самое можно сказать о физике; она имеет свои собственные постулаты, без которых она не может обойтись.

Если верно то, что самый глубокий физический закон, закон, от которого зависит конкретное наступление явлений, есть принцип деградации энергии, то физика предполагает идею изменения, притом качественное изменение, которое вообразимо лишь как продукт некоторой интуиции.

В биологии все объяснения, все теории предполагают понятие о приспособлении, или об изменении, стремящемся к сохранению данной индивидуальности; и это понятие показывает неизбежную роль интуиции в исследованиях этого рода.

Психология может стать объективной наукой, постигающей специфические черты изучаемых ею явлений, только допустив интуитивное понятие о некотором выбора средств, выборе, производимом объединяющей деятельностью, называемой «я», в целях осуществления и роста этого самого «я».

Наконец, социология, пытающаяся сложиться в особую науку, основывается на допущении, что, поскольку группа индивидов образует общество, эта группа обладает такими свойствами, которые не выводимы из свойств отдельных индивидов и которые принудительно навязываются этим индивидам. Общество является по отношению к индивидам, из которых оно составлено, каким-то новым бытием. Понятие о нем может быть поэтому разъяснено лишь с помощью интуиции.

Я вспоминаю, как наш горестно оплакиваемый Жюль Таннри начал с утверждения: здравому смыслу нет места в математике. Он хотел сказать этим, что во всех теориях человеческого действия, и даже во всех конкретных науках, надо дать место тем приобретенным путем непосредственного контакта с реальностью понятиям, которые заключаются в выражении «здравый смысл», – но что в математике нечего делать с этими понятиями. В действительности же математика – как это признал впоследствии и сам Таннри – предполагает наличность подобных понятий, берущих начало в интуиции; и науки, по мере того, как они приступают к рассмотрению более конкретных и живых объектов, требуют более богатых и оригинальных интуиций.

Не следует смешивать объективности с объективизмом. Всякое познание стремится к объективности. Но самое верное средство добиться этого не состоит всегда в том, чтобы обязательно пользоваться исключительно объективным методом. Есть случаи, когда даже очень большие уступки субъективному методу являются гораздо более верным средством достигнуть известной степени объективности. Чтобы узнать и понять какое-нибудь произведение искусства, необходимо, разумеется, приобрести все те сведения, которые может дать эрудиция. Но более прямой и даже более верный путь, – апеллировать к своему уму, своей чуткости, вкусу, чем ограничиваться одними чисто объективными данными. Тоже самое можно сказать и о религии, которая раскрывает свою сущность лишь тому, кто каким-нибудь образом испытывает религиозное чувство. И то, что применимо к наукам о духе, имеет свое значение и в области физико-математических наук. Здесь тоже необходимо уступить некоторое место субъективному методу, интуиции, чтобы добиться объективности конкретного по-знания. Объективизм предполагает, что вещи могут сводиться для нас буквально к их отношениям. Такая точка зрения носит чисто теоретический характер. Мы не можем – не лишая их объективной ценности – изолировать знаки от их значения.

Таким образом, фактически мы имеем перед собою не единую и универсальную науку, но различные науки; и каждая из этих наук предполагает постулаты, доставляемые ей интуициями. Наука представляет собой попытку уменьшать неопределенным образом долю интуиции и довольствоваться дедукцией.

Но подобно тому, как человек должен обратиться к своим собственным силам, чтобы заменить их, в своих работах, силами природы, так и интуиция остается не-обходимой для науки, чтобы последняя научилась обходиться без нее.