Лев Бобров - Поговорим о демографии Страница 14

Кое-что сделано, но еще больше предстоит сделать. И здесь трудно переоценить значение демографии — и общей, и в особенности медицинской. Показатели жизнестойкости, которыми она оперирует, могут оказаться здесь куда важнее, чем характеристики заболеваемости (тем более просто «обращаемости»), которыми располагает медицина. Красноречивы не только величины средней продолжительности предстоящей жизни для разных групп населения, но и вероятности умереть, которые легко вычислить для каждого возраста и пола, для спортсменов и для забывших даже о физкультуре, для иждивенцев и работников, для занимающихся умственным или физическим трудом, для любой профессии.

— А может, и вправду все это лишь бег на месте, суета сует и всяческая суета без толку? Не все же впадают в пессимизм с бухты-барахты! Есть, наверное, свои основания для этого, если образованнейшие люди говорят: человек делает все, чтобы удлинить жизнь, а цивилизация наоборот — все, чтобы укоротить ее; он затрачивает все большие усилия, но и прогресс все изобретательней сводит их на нет. Погоня за миражем…

— Ба, знакомые все лица! Человек и «эта злодейка цивилизация», его же собственная дочь, ставшая для него хуже мачехи. Что за комиссия, создатель! Послушать иных западных социологов, так тут и там сплошное «горе от ума», зло от блага — от научно-технического прогресса. Но демографы вправе возразить: «Послушай… знай же меру!»

70–80-е годы XVIII века… Вся Европа, передовая и менее передовая, рукоплещет графу Калиостро. Особый фурор ждет его в странах, давно уже вступивших в «эпоху просветительства». Еще бы, есть чему дивиться: ему ведь стукнуло 2000 лет, притом невесть когда! По сведениям из первых рук. Судя по столь же авторитетном первоисточникам — его собственным свидетельствам, он лично знавал Александра Македонского, не говоря уж об Иисусе Христе, коего распинали на его, графа, глазах. Ну а то, что он выглядит подозрительно моложаво, не должно смущать просвещенную публику: ведь он, «великий Кофта всех восточных и западных частей света», не мог не овладеть рецептурой «эликсира молодости» (дабы оным заодно и приторговывать с хорошими барышами)…

Да, это был неслыханный рекорд долголетия.

Что там библейский Мафусаил! Популярный патриарх отошел в мир иной всего на 969-м году жизни (и порукой тому всегда был непререкаемый авторитет священного писания). А великий Кофта вел счет сразу уж на тысячелетия.

И встречал понимание. У образованнейших современников! Даже великий Гёте не сразу разглядел, что за птица Кофта. Но уж кто должен был тотчас раскусить «самого бессмертного» из очковтирателей, так это, конечно, Лафатер, подаривший миру труд с уймой неопровержимых доказательств, что по внешности человека можно безошибочно судить о потаеннейших внутренностях — таких, как душа, характер. И что же? Великий физиогномист пришел, увидел… и уверовал в великого афериста. Но если бы только такие, как он, и иже с ними!

Массовую веру в таких вот «сверхдолгожителей» веками поддерживала посвященная им литература, оставленная «очевидцами», к тому же весьма уважаемыми людьми, светочами, так сказать, мысли. А чтобы убедить иного Фому неверующего, всегда была под рукой веская, как дубинка, аргументация из источника, не подлежавшего ни малейшим сомнениям, — из Библии. Ибо сказано: «Дней Адама по рождении им Сифа было восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей… По рождении Еноса Сиф жил восемьсот семь лет и родил сынов и дочерей…» И т. д. в том же духе.

Вы смеетесь, а иные из наших современников всерьез поговаривают о «безвозвратно минувшем золотом веке», кляня на чем свет стоит «эту злодейку цивилизацию», которая-де укорачивает жизнь человеческую. Вы думаете, они апеллируют к Книге Бытия или к «Великому Кофте» Гёте? Ну зачем же! В ход пускается «тяжелая артиллерия» из самого надежного арсенала.

Посмотрите, говорят нам, как с прогрессом науки снижались временные границы человеческого бытия. 600 лет, ни много ни мало — такие цифры называл немецкий естествоиспытатель Парацельс (1493–1541). Его коллега и соотечественник Гуфеланд (1762–1836) — уже 200 лет. Русский микробиолог Мечников (1845–1916) — 150–160 лет. Советский физиолог Павлов (1849–1936) — не менее 100 лет, то есть говорил уже не о верхнем, а только о нижнем уровне.

Но что же изменялось в действительности? Не сами пределы, а их теоретические оценки, которые становились все реальнее, все обоснованней. И тем точнее, чем достовернее были исходные данные. А те, особенно давние, оставляли желать много лучшего.

В известном труде X. Гуфеланда «Искусство продлить человеческую жизнь» (Берлин, 1796) говорится, что дольше всех жил английский рыбак Генри Дженкинс, умерший якобы в 169 лет. Приводятся убедительные на первый взгляд ссылки на материалы судебного дела. «Документально установленный факт»? Но неспроста югославский исследователь Мирко Грмек, доктор медицины, автор недавно вышедшей книги «Геронтология, учение о старости и долголетии», полагает, что это скорее всего результат путаницы: в одной биографии слились сведения о двух однофамильцах (скажем, об отце и сыне).

Действительно, записи о датах рождения и смерти в церковных книгах велись (если велись) не очень-то строго. Четкая регистрация актов гражданского состояния налажена не так давно, да и то не везде. Во всяком случае, во времена Дженкинса (XVI–XVII века) ее не было даже в Великобритании, передовой тогда державе, не говоря уж об отсталых в культурном отношении странах. И до сих пор именно статистика возраста особенно грешит пробелами, неточностями, а то и домыслами. Что ж, лишь с 1840–1850 годов ведет она, по существу, свое начало. По крайней мере, более или менее надежная, основанная на переписях.

Понятно, почему оспариваются многие давние рекорды долгожительства, ставшие «классическими»: 186 лет (венгр Золтан Петраж, 1538–1724), 152 года (англичанин Томас Парр, 1483–1635), 146 лет (датчанин Кристиан Дракенберг, 1626–1772), ряд других.

Наибольшего доверия заслуживают лишь те примеры, которые относятся к XIX–XX векам. К ним можно присовокупить и такие не столь известные, однако примечательные: 145 лет (русский В. Тишкин, 1806–1951), 149 лет (русский И. Титов, 1800–1949).

Чего стоят россказни о каком-то там человеке, который умер якобы в 200 лет с лишним, вы можете судить сами. Но попробуйте заявить их «общественному распространителю», что это лишь слабый (10-процентный) рецидив «калиострографии». Либо в лучшем случае результат путаницы (скажем, из-за разнобоя в календарях, в хронологических мерках возраста; например, на островах архипелага Мьей, что в Индийском океане, новорожденные по народному обычаю считаются сразу же 60-летними, а старики вправе прибавлять себе с каждым годом по 10 лет). Весьма нередко встретишь воинственное недоверие к «опровергателю».

Неполнота (да и ненадежность) статистических данных о долгожителях разных эпох и народов мешает даже сейчас сделать однозначный вывод о тех самых временных границах человеческого бытия, которые якобы сжимались с прогрессом общества, как края «шагреневой кожи» с каждым выполненным желанием ее обладателя.

А вот «аргумент аргументов» — данные самой демографии. Их вводят в теоретические баталии, словно «непобедимую армаду». Порой даже ученые (далекие от демографии).

Так вот, по результатам переписей в ряде стран прослойка долгожителей (тех, кому за 100 лет) неуклонно сокращалась на протяжении последних полутора веков. Но такая аргументация действительно напоминает «непобедимую армаду», в поражении которой известные заслуги принадлежат и неумелому командованию оной.

Нет, цифры не лгут. Материалы переписей честно сообщают то, что было зарегистрировано. И все же сокращалось не количество долгожителей. Сокращалось другое — количество погрешностей, которые вкрадывались в статистику (не по ее вине). Истоки их различны.

В довоенной Германии как-то решили перепроверить данные одной переписи. Подняли архивы с актами рождений. И ахнули: большинству старцев, заявивших, будто им перевалило за 120 лет, на самом деле не исполнилось и ста. Поневоле удивишься: вот так казус! А для демографов тут нет ничего особенного. Бывает. Даже при прославленной «немецкой точности» на десятом десятке не мудрено запамятовать, когда мать родила.

Демографам хорошо известна и другая слабость человеческой натуры — «старческая кокетливость». Пожилые мужчины (и даже женщины) не прочь иногда набавить себе сверх имеющегося в действительности кто годик-два, а кто сразу десяток-другой лет. Зная это, статистики принимают предупредительные меры.

Перепись 1959 года в СССР выявила поначалу 28 015 долгожителей (тех, кому 100 лет и более). Потом все мало-мальски сомнительные сведения, как всегда в таких случаях, были пропущены через сито строгого критического анализа. Малодостоверные данные отсеивались. И вот результат: 21 708, а не 28 015. Значительное сокращение коррективы подобного рода дали и в 1897 году (окончательный итог получился тогда таким: 15 577 человек).