Святослав Романов - Книга Атлантиды Страница 17

В результате «морской» период истории средиземноморского человечества был вычеркнут из анналов, и современный человек сталкивается со странной «исторической глухотой» догреческих и дорийских государств, которые, как кажется, не обращали внимания на бег времени и почти не интересовались миром вокруг них.

Однако «историческая глухота» Египта или Финикии — такое же заблуждение, как и их «географическая близорукость». Оно вызвано событиями III–II веков до н. э., приведшими к падению Карфагенской империи. Рукописи горят. Знания утрачиваются. А намеки на древние знания египтян или ассирийцев, которые нам дают сами же древние греки и римляне, воспринимаются как мифы и фантазии только по той причине, что они не вписываются в современный образ мировой истории!

Это почти инстинктивное отторжение, с которым справиться очень сложно. Особенно когда речь идет о «чистой» или «высокой» науке. Ведь именно то, что мы называем «наукой», является максимальным воплощением нашего видения мира, где все, противоречащее этому видению, понимается как ересь или безумие.

Как ни парадоксально, массовая культура в этом смысле легче смиряется с идеей, что могут быть и иные истории мира. В конце концов, Атлантида, Лемурия, Шамбала — это что-то чуждое (нам, нашему образу истории). А раз чуждое — значит, волнующее, пугающее, привлекающее к себе внимание. Человека, не изощренного в ученой методологии и не скованного ею, легче встряхнуть и сказать: «Подумай!»

Последователи Финикийцев

«Закрытость» сведений о возможных морских путешествиях была, конечно, не абсолютной. Когда гегемоном на всем Ближнем Востоке стала древнеперсидская держава, финикийцы, освобожденные вместе с иудеями царем Киром Великим из вавилонского пленения, стали верными помощниками персидских государей. Некоторые из описаний земли, которые мы находим в «Авесте», священной книге персов, исповедовавших зороастризм, наверняка составлялись с учетом сведений, сообщаемых финикийцами.

Но у нас есть и еще одно свидетельство о том, что персы пытались воспользоваться информацией своих новых подданных:

«Сатасп, сын Теаспия, из рода Ахеменидов, посланный объехать Ливию, не сумел этого сделать… он овладел насильно дочерью Зопира, Мегабизова сына, девственницей, за каковое преступление царь Ксеркс решил было распять его; однако мать Сатаспа, сестра Дария, испросила ему помилование и обещала сама наложить на него кару, более тяжкую, чем наказание царя, именно: он обязан будет объехать кругом Ливию, пока на этом пути не войдет в Аравийский залив.

На таком условии Ксеркс сделал уступку. Сатасп прибыл в Египет, получил здесь корабль и египетских матросов и поплыл к Геракловым столбам. Выплывши на другую сторону, он обогнул оконечность Ливии, по имени Солоент, и направился дальше на юг.

Так в течение многих месяцев он проплыл значительную часть моря, но так как предстояло проплыть еще больше пройденного, он повернул назад и прибыл в Египет. Оттуда он направился к царю Ксерксу и сообщил ему, что очень далеко на море им пришлось плыть мимо страны, населенной маленького роста людьми, одевающимися в пальмовое платье, и каждый раз, как только они на корабле приближались к берегу, маленькие люди покидали свои города и убегали в горы. Со своей же стороны они, вошедши в их города, никого не обижали, только забирали с собой скот. Почему не объехали всей Ливии кругом, Сатасп объяснял тем, что судно его не могло идти дальше, так как было задержано мелью. Однако Ксеркс не поверил, что тот говорит правду, и велел его, как не исполнившего возложенного на него дела, пригвоздить к столбу, подвергши его таким образом раньше объявленному наказанию».[82]

Царь Ксеркс правил в 486–465 годах до н. э.; при нем произошли самые знаменитые события греко-персидской войны: сражения при Фермопилах, Саламине, Платеях, Микале. Несмотря на победы, одержанные греками в этой войне, Ксеркс как был, так и остался могущественнейшим правителем в Средиземноморье и на Среднем Востоке. Для персов борьба с греками являлась хотя и болезненной, но периферийной проблемой. Тем не менее справляться с ней было необходимо. Поэтому до нас дошли смутные сообщения о контактах между Персией и Карфагенской державой, как раз в это время соперничавшей с сицилийскими греками.

Подобные контакты неудивительны не только из-за политической и военной обстановки, делавшей их естественными, но и по той причине, что персы сохраняли прекрасные отношения с финикийцами, составлявшими ударную силу их флота. Налаживание отношений Ксеркса с Карфагеном могло быть делом соплеменников пунов, жителей их метрополии — Тира.

Удивительно, но критически настроенные ученые не обращают внимания на этот очевидный факт. Хенинг, без сомнения классический автор в сфере истории географических открытий, говорит буквально следующее: «Весьма существенным аргументом против плавания Сатаспа в Атлантику может служить факт блокады Гибралтарского пролива карфагенянами. Блокада эта проводилась весьма жестко уже в течение 50 лет до царствования Ксеркса и закрыла пролив для всех некарфагенян… Возможно ли, чтобы при этих обстоятельствах неискушенный в мореплавании перс, ни в коей мере не обладавший качествами отважного искателя приключений, прошел блокированный пролив, да еще не один, а два раза — туда и обратно? Это совершенно невероятно!»

Ничего невероятного в этом нет. Во-первых, во время блокады, в IV веке до н. э., в Атлантике побывал греческий путешественник Евтимен из Массилии — значит, в отдельных случаях блокада была не столь жесткой. Карфагеняне вполне могли пропустить и судно Сатаспа — хотя бы в знак добрых отношений между Карфагеном и Персией. Во-вторых, совсем не «неискушенный в плаваниях перс» был кормчим этого корабля. Кормчим явно выступил или египтянин, или финикиец.

В таком случае плавание Сатаспа вовсе не выглядит фантастическим. Вызывает, правда, удивление, рассказ о пигмеях, которые встречались на африканском берегу: европейцы открыли пигмеев лишь в 1867 году, причем ни о каких «пигмейских городах» на побережье Гвинейского залива в XIX веке речи просто не шло.

На мой взгляд, это только кажущееся затруднение. За две с половиной тысячи лет мог измениться не только этнический состав населения экваториальной Африки, но и уровень его культуры. Примером тому являются руины, оставшиеся от государства Мономотапа (X–XVI вв.) в современном Зимбабве, государства, переставшего существовать задолго до появления европейских колонизаторов. В тексте Геродота есть одно место, которое, как и в случае «Перипла Ганнона», делает его двусмысленным. Сатасп плыл на юг, при этом никак не упоминается, что в какой-то момент побережье Африки поворачивает на восток. А далее, напоминаю, Геродот говорит: «очень далеко на море им пришлось плыть мимо страны…». Имел ли греческий историк (и его информатор) в виду, что Сатасп по-прежнему плыл вдоль берега Африки? Или же, как в случае с Ганноном, мы можем понять текст буквально, то есть предположить, что на широте Гвинейского залива Сатасп открыл землю, заселенную «цивилизованными пигмеями»?

Сатасп был не единственным, кто уже после подвига финикийцев пытался совершить путешествие вокруг Африки.

«Посидоний рассказывает, как некий Евдокс из Кизика… был представлен египетскому царю Эвергету II[83] и его приближенным, расспрашивая их главным образом о способе плаванья вверх по Нилу как человек, интересующийся местными особенностями этой страны и не без сведений в данном предмете. В то же самое время случилось, что какой-то индиец был приведен к царю стражами Красного моря, которые заявили, что они нашли этого человека полумертвым, одного на корабле, но не знают, кто он и откуда, потому что не понимают его языка. Царь передал его некоторым лицам, которые должны были научить его греческому языку. Научившись по-гречески, индиец объяснил, что он, плывя из Индии, заблудился, что он один спасся, потерявши всех спутников, которые умерли от голода. При этом он обещал, как бы в благодарность за оказанное попечение, указать водный путь к индийцам, если царь поручит кому-либо отправиться туда; в числе последних был Евдокс. Отплыв оттуда с дарами, он, возвратившись, привез взамен их разные предметы и драгоценные камни, из которых одни приносятся реками вместе с камешками, другие же вырываются из земли, образовались из жидкости, как наши кристаллы. Но Евдокс обманулся в своих надеждах, потому что Эвергет отнял у него все товары.

По смерти Эвергета жена его Клеопатра[84] получила царскую власть, и она послала снова Евдокса с большими приготовлениями. На обратном пути Евдокс был занесен в страну, находящуюся выше Эфиопии. Приставая здесь к некоторым местностям, он располагал к себе население подарками: хлебом, вином, фигами, которых там не было, за это он получал от них воду и проводников, причем записал также некоторые слова туземного языка. Когда он нашел оконечность передней части корабля, уцелевшую от кораблекрушения, на которой вырезан был конь, он посредством расспросов узнал, что кораблекрушение потерпели плывшие с запада, и взял этот обломок с собою, отправившись в обратный путь. Когда он прибыл в Египет, где царствовали уже не Клеопатра, а сын ее,[85] у него снова отняли все, да еще и уличили в присвоении себе некоторых предметов. Принеся на рынок в гавань оконечность передней части корабля, он показал его матросам и от них узнал, что это обломок гадесского корабля, что богатые жители Гадеса снаряжают большие суда, а бедные — маленькие, которые и называют лошадьми от изображений на носу корабля, на них плывут до реки Ликса в пределах Маврусии ловить рыбу. Некоторые из матросов узнали оконечность корабельного носа; она принадлежала одному из кораблей, отплывших довольно далеко от Ликса и более не возвращавшихся. Евдокс из этого заключил, что круговое плаванье мимо Ливии возможно, и вот, отправившись домой, он сложил все свое состояние на корабль и вышел из гавани. Прежде всего, он прибыл в Дикеархию, потом в Массилию, посетил далее лежащий морской берег до Гадеса. Везде, куда он приезжал, разглашал о своем предприятии и, собрав достаточно денег, построил большое судно и две шлюпки, похожие на пиратские лодки, посадил на них мальчиков, музыкантов, врачей и разных других мастеров, поплыл наконец в открытое Индийское море, сопровождаемый попутным ветром. Когда товарищи его были утомлены плаваньем, он поневоле пристал к суше, опасаясь приливов и отливов. Действительно, случилось то, чего он боялся: судно село на мель, но постепенно, так что оно не вдруг погибло, и товары и большая часть бревен и досок были спасены на сушу. Из них Евдокс сколотил третье судно, почти равное по силе пятидесятивесельному кораблю, пока не приплыл к народу, говорившему тем же самым языком, слова которого записаны были им прежде. Вместе с этим он узнал, что живущие здесь люди принадлежат к одному племени с эфиопами и что на них похожи те, которые обитали в царстве Богха. Окончив путь в Индию, он возвратился домой. На обратном пути он увидал остров пустынный, хорошо снабженный водой, покрытый деревьями, и заметил его положение. Высадившись благополучно в Маврусии и продав свои суда, он пешком отправился к Богху и советовал ему предпринять морскую экспедицию. Но друзьям царя удалось убедить его в противоположном. Они навели на царя страх, что после того неприятелю будет легко напасть на страну, потому что откроется дорога для тех, которые извне пожелают вторгнуться в страну. Когда же Евдокс узнал, что его посылают в морскую экспедицию только на словах, а на деле собираются выбросить на пустынный остров, он бежал в римские владения, а оттуда в Иберию. Снарядив опять круглое судно и длинное пятидесятивесельное, чтобы на одном плавать в открытом море, а на другом держаться берегов, положив земледельческие орудия, семена, он взял также искусных плотников и отправился в ту же экспедицию с тем намерением, чтобы, если плаванье замедлится, провести зиму на упомянутом прежде острове и, посеяв семена и собрав плоды, совершить плаванье, задуманное вначале. «До этого момента, — говорит Посидоний, — известна мне история Евдокса: что случилось с ним после, то, вероятно, знают жители Гадеса и Иберии».[86]