Святослав Романов - Книга Атлантиды Страница 18

По смерти Эвергета жена его Клеопатра[84] получила царскую власть, и она послала снова Евдокса с большими приготовлениями. На обратном пути Евдокс был занесен в страну, находящуюся выше Эфиопии. Приставая здесь к некоторым местностям, он располагал к себе население подарками: хлебом, вином, фигами, которых там не было, за это он получал от них воду и проводников, причем записал также некоторые слова туземного языка. Когда он нашел оконечность передней части корабля, уцелевшую от кораблекрушения, на которой вырезан был конь, он посредством расспросов узнал, что кораблекрушение потерпели плывшие с запада, и взял этот обломок с собою, отправившись в обратный путь. Когда он прибыл в Египет, где царствовали уже не Клеопатра, а сын ее,[85] у него снова отняли все, да еще и уличили в присвоении себе некоторых предметов. Принеся на рынок в гавань оконечность передней части корабля, он показал его матросам и от них узнал, что это обломок гадесского корабля, что богатые жители Гадеса снаряжают большие суда, а бедные — маленькие, которые и называют лошадьми от изображений на носу корабля, на них плывут до реки Ликса в пределах Маврусии ловить рыбу. Некоторые из матросов узнали оконечность корабельного носа; она принадлежала одному из кораблей, отплывших довольно далеко от Ликса и более не возвращавшихся. Евдокс из этого заключил, что круговое плаванье мимо Ливии возможно, и вот, отправившись домой, он сложил все свое состояние на корабль и вышел из гавани. Прежде всего, он прибыл в Дикеархию, потом в Массилию, посетил далее лежащий морской берег до Гадеса. Везде, куда он приезжал, разглашал о своем предприятии и, собрав достаточно денег, построил большое судно и две шлюпки, похожие на пиратские лодки, посадил на них мальчиков, музыкантов, врачей и разных других мастеров, поплыл наконец в открытое Индийское море, сопровождаемый попутным ветром. Когда товарищи его были утомлены плаваньем, он поневоле пристал к суше, опасаясь приливов и отливов. Действительно, случилось то, чего он боялся: судно село на мель, но постепенно, так что оно не вдруг погибло, и товары и большая часть бревен и досок были спасены на сушу. Из них Евдокс сколотил третье судно, почти равное по силе пятидесятивесельному кораблю, пока не приплыл к народу, говорившему тем же самым языком, слова которого записаны были им прежде. Вместе с этим он узнал, что живущие здесь люди принадлежат к одному племени с эфиопами и что на них похожи те, которые обитали в царстве Богха. Окончив путь в Индию, он возвратился домой. На обратном пути он увидал остров пустынный, хорошо снабженный водой, покрытый деревьями, и заметил его положение. Высадившись благополучно в Маврусии и продав свои суда, он пешком отправился к Богху и советовал ему предпринять морскую экспедицию. Но друзьям царя удалось убедить его в противоположном. Они навели на царя страх, что после того неприятелю будет легко напасть на страну, потому что откроется дорога для тех, которые извне пожелают вторгнуться в страну. Когда же Евдокс узнал, что его посылают в морскую экспедицию только на словах, а на деле собираются выбросить на пустынный остров, он бежал в римские владения, а оттуда в Иберию. Снарядив опять круглое судно и длинное пятидесятивесельное, чтобы на одном плавать в открытом море, а на другом держаться берегов, положив земледельческие орудия, семена, он взял также искусных плотников и отправился в ту же экспедицию с тем намерением, чтобы, если плаванье замедлится, провести зиму на упомянутом прежде острове и, посеяв семена и собрав плоды, совершить плаванье, задуманное вначале. «До этого момента, — говорит Посидоний, — известна мне история Евдокса: что случилось с ним после, то, вероятно, знают жители Гадеса и Иберии».[86]

Мы опускаем крайне желчный комментарий Страбона к рассказу Посидония. Этот античный географ, будучи прекрасным географом, тем не менее вполне составит компанию Аристотелю или современным «чистым ученым». Между тем перед нами жизнеописание человека, в котором соединились и бескорыстное любопытство, и предприимчивость, и вера в себя, и, наконец, та толика наглости, без которой не было ни одного великого первооткрывателя.

Поскольку плавания вокруг Африки — далеко не главная для этой книги тема, я лишь кратко поясню сообщение Страбона.

Евдокс из Кизика[87] в последней четверти II века до н. э. совершил по крайней мере четыре значительных плавания. Два из них имели место в Индийском океане. При помощи кормчего-индуса, используя пассаты, он добрался до Индии не вдоль берега, но напрямую пересек океан. Во время второго плавания ему удалось обнаружить остатки корабля из испанского города Гадес на одном из островов близ восточного побережья Африки (может быть, на Занзибаре?).

Заинтригованный тем фактом, что корабль из Атлантики оказался на противоположной стороне Ливии, Евдокс прибыл в Испанию и сумел собрать деньги для разведывательного плавания вдоль берегов Африки. Неизвестно, насколько далеко ему удалось проникнуть на юг. Вероятно, в этот раз Евдокс не добрался до земель южнее Сенегала.

Для того чтобы следующая попытка была более успешной, Евдокс попытался найти «спонсора». Таким едва не стал Богх, царь племени маврусиев, обитавшем в северном Марокко. Когда Евдокс понял, что его ожидания тщетны, ему удалось найти финансовую помощь в римской Испании, и именно там он снарядил последнюю свою экспедицию. Теперь уже невозможно узнать дальнейшую судьбу этого замечательного путешественника,[88] однако факт, что его экспедиции в Атлантике были вызваны находкой украшения с корабля жителей Гадеса в Восточной Африке, свидетельствует о том, что некоторые города, связанные с историей финикийской колонизации (а Гадес был основан выходцами из Тира за ГГОО лет до Рождества Христова), вплоть до последних веков до н. э. могли пользоваться сведениями, «закрытыми» для римлян и греков.

Ил и водоросли

Ксеркс не поверил Сатаспу. Перса-авантюриста готовы распять как обманщика и современные ученые. Симптоматично, что ни древнему царю, ни нашим современникам не нравится рассказ о мелях, которые задержали разведывательное судно.

А между тем Платон писал: «После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, оставленного после себя осевшим островом». В отчете Сатаспа мы попросту сталкиваемся с древним указанием о сложности плавания по Атлантике, которое Платон объяснил гибелью Атлантиды.

Подобные сообщения либо игнорируются официальной наукой, либо же объясняются фантастическими обстоятельствами. Например, тем, что иногда водоросли из Саргассова моря течения приносят к берегам Европы.

Но ведь самые крупные скопления «саргассовых водорослей» Гольфстрим выносит к куда более северным широтам! Сообщений об отмелях, иле, рифах, водорослях в Атлантике избыточно много. Оставлять всю эту информацию на совести финикийцев, подобными сказками якобы стращавших своих конкурентов, будет делом неблагодарным уже хотя бы потому, что даже после гибели Карфагена греки, римляне, а потом — жители средневековой Европы писали о тех же сложностях плавания в морях за Гибралтарским проливом. Мы видим теперь, что полностью навигация в Атлантике перекрыта не была. Но существовали зоны, явно опасные для кораблей.

Предоставим слово первому критику Платона, Аристотелю. В сочинении «Метеорологика» он пишет: «За Столпами море мелко из-за ила, но в то же время спокойно, потому что расположено во впадине».[89] Ил — явно из Платона и из финикийских источников. Аристотель не спорит с ними. Однако присмотримся ко второй части фразы. Получается, что Атлантический океан расположен во впадине. Между чем и чем, хотелось бы спросить? Не имеет ли здесь Аристотель в виду другого берега Атлантики — противолежащего материка, о котором опять же говорил Платон?[90]

Аристотель вынужденно соглашается и со странностью Атлантического океана. Находясь во впадине, он должен быть спокоен — как любое «внешнее море». Однако эта впадина заполнена илом — и потому море за Столпами «мелко».

Но ведь наличие впадины подсказывает, что Атлантика должна была бы иметь большие глубины! Что же сделало ее мелкой, как не какой-то природный катаклизм?

Аристотель оставляет этот вопрос без внимания.

С рассказом о проблематичности плавания в тех водах мы встречались уже не раз. Тем не менее вот еще два свидетельства для полноты картины.

Феофраст, ученик Аристотеля, один из основателей ботаники и биологии в широком смысле этого слова, пишет в своей «Истории растений»:

«В море за Геракловыми столбами, рассказывают, есть водоросли удивительной величины и шириной больше, чем в ладонь».