Людмила Иванова - Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1 Страница 18

– Не было, ничего не было, нет, нет.

ФА. 2649/14. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой А. П.

Крещенская баба уходит в небо

23

Kuuntelomah käytih tienristeyksih, kylylöih… “Hyvä olet Vierissän akka!“ – hot ketä niin šanotah, ken on pahoin suoriutun, semmoni on. Vieläki nyt šanotah: “Tuo matkuau Vierissän akka“… Totta se on ollun Vierissän aikana. Avannoilla luajittih risti, risti. Sitä ristie myöte Vierissän akka nousi taivahah. Vierissän aikana. Käveli, häyrysi sielä… Pualikoista risti luajittih… Avannosta tuli da taivahah. Jälkeh Rostuon luajittih se risti… Myö olima lapsena, niin varasima avannolla vettä käymäh, što Vierissän akka nousou… Kaksi pualikkua pantih, yksi pitempi, toini sih, poikkipuolin. Ta se risti oli ihan koko talven avannolla. Ei otettu, se niin i on, kuni suli… Ei hänellä ni mitä sriäpitty, ei pirttih lasettu, Vierissän akkua sitä… Kiellettih, jotta Vierissän akka tulou, avantoh viey.

Слушать ходили на перекрестки, в бани… «Хороша ты, Крещенская Баба!» – хоть кому говорят, кто плохо одет, такой. Еще и сейчас говорят: «Вот идет Крещенская Баба!»… Видимо, эта баба была во время Святок. У проруби делали крест. По этому кресту Крещенская баба поднималась в небо. Во время Святок. Ходила, бродила там. Из палочек крест делали… Из проруби она выходила и – в небо. После Рождества делали этот крест… Мы были детьми, так боялись на прорубь за водой ходить, что Крещенская баба выйдет. Две палки брали, одну подлиннее, другую – посередине, поперек. И этот крест прямо всю зиму стоял у проруби. Не убирали, он так и стоял, пока не растает… Ей ничего не пекли, в дом эту Крещенскую бабу не пускали… Запрещали, а то Крещенская баба придет, в прорубь утащит.

ФА. 3476/15-16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Антоновой П. Е.

Крещенская свинья

24

Vierissänkeskie piettih. Vierissän sikua meilä strassaitih, sto… Vierissän sika. Ei akka! Sika!.. En tiijä kuin se sanuo, mi se on… No stop lapset varattais. Vierissän aikana se… Mistä se tuli, sinne i sai… Ei sanottu, mistä tuli. Mecästä! Mecästä, navemo.

Святки отмечали. Крещенской свиньёй нас пугали. Крещенская свинья. Не баба! Свинья! Не знаю, как сказать, что это. Ну, чтобы дети боялись. Это во время Святок… Откуда она приходила, туда и уходила… Не говорили, откуда приходила. Из лесу! Из лесу, наверно!

ФА. 3485/16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Рудометовой (Окатовой) Т. С.

Запреты на грязную работу

25

Silloin koko Vierissän keskenä ei saanut tehdä kaikenlaisia töitä arkipäivinäkään… Niinpä ei suanut näinä kahtena viikkona kartata eikä kesrätä, sillä Vierissän akka olisi kuitenkin katkonut langan kesrätessä. Ei suanut pestä pyykkiä, sillä niitäkin olisi pitänyt männä huuhtelemaan avannolla.

Тогда во все время Святок не всякую работу можно было делать, даже в будние дни, в эти дни две недели нельзя было ни шерсть чесать, ни прясть, так как Крещенская баба во время прядения рвала бы нить. Нельзя было бельё стирать, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать.

ФА. 1312/1. Зап. Конкка У. С. в 1969 г. в г. Петрозаводск от Пертту П. А.

26

– Vierissänkeski se oli semmoni “kresnoi“ aika, jotta ei voinun lampahie keritä, eikä kesrätä eikä kartata, tikuttua voi ta ommella voit.

– Suurie töitä ei voinun tehä?

– Suurie töitä ei voinun kaksi netälie, kahta päiviä vailla se on kaksi netälie Vierissän keski. A niitä, jotta lampahan kericcijät muinein, muinein ne kyllä mainittih, jotta on lampahan kericcijät, käyväh Vierissän kesellä. Nykyjäh en mie tiijä ainakah.

– Miten ne käivät, mitä ne tekivät?

– Näiltä karvallisilta lampahilta keritäh, sitä puaittih aina, että kellä mistä pahoin keritäh, miula ei ni silloin sattun.

– Ken se oli se kericcijä?

– Kukapa sen tietäy. Se ei jätä sihi jalkua eikä kättä

– Miten sen saapi pois liävästä?

– Ka miten mänöy, ka siten hän lähtöy muka pois, meilä niin mainittih.

– Eikös mitä hänellä tehty?

– En mie tiijä, miula ainakaan, mie kyllä olen lammasta pitän tai lehmyä pijin. Ennen miula ei mitä semmosie ollun. A mainittih vain akat, jotta miula tuas oli käynyn lampahien kericcijä. Niin mainittih muinoseh aikah, ei nykyjäh. Totta se sitä myöten heilä oli lammaslykky paha.

– Святки – это такое святое время, что нельзя было овец стричь, ни прясть, ни картать. Вязать можно было и шить.

– Большие дела нельзя было делать?

– Крупные дела нельзя было две недели. Без двух дней две недели Святки длятся. И этого нельзя было, потому что «стригущие» овец, об этом давно вспоминали, что «стригущие» овец ходят в Святки. Теперь я не знаю.

– Зачем они ходят? Что они делают?

– Овец стригут. Так всегда говорили. Что у кого-то и где-то по-плохому постригут. У меня такого не случалось.

– Кто были эти «стригущие»?

– Кто его знает?! Он не оставляет там ни ног, ни рук (т. е. отпечатков, следов – И. Л.).

– Как его можно вывести из хлева?

– Дак как заходит, так и выйдет. У нас так говорили, у нас так говорили.

– Ничего ему не делали?

– Я не знаю. Я овец держала, и корову держала раньше – у меня ничего такого не случалось. Но вспоминали женщины, что вот ко мне тоже приходил «стригущий» овец. Так вспоминали в прежние времена, не сейчас. Видимо, у них не было удачи на содержание овец.

ФА. 2610/32. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. от Мастинен E. М.

Сюндю

В южнокарельской мифологической традиции святочным персонажем является Сюндю (Syndy).

Syndy – это «мифическое существо, которое, по верованиям, находится на земле от Рождества до Крещения и которое сопричастно к рождественским предсказаниям для „слушающих"»[122]. В том же значении употребляется иногда и слово Suurisynty (букв. «Большое Synty»).

Подробно этимологию слова synty рассмотрела У. С. Конкка в своей монографии, посвященной карельским причитаниям[123]. Обратимся к некоторым ее выводам, которые особенно важны для понимания данного образа. Во-первых, «коренное значение слова synty (syndy, synd) во всех прибалтийско-финских языках „рождение"». Во-вторых, «в карельских и финских заклинаниях этим словом называются мифы о рождении или происхождении явления, предмета, существа». Так П. Виртаранта пишет, что, когда шли слушать Крещенскую бабу, надо было уметь «synti» прочитать[124]. В-третьих, «в южнокарельских диалектах и вепсском языке слово syndy (synd) имеет еще и следующие значения: бог, Христос, иконы, а также время зимних святок». Н. Ф. Лесков также пишет, что, когда он спросил у причитальщицы, кто такие «сувред сюндюд» и «сюндюй-жед», она после долгих раздумий показала на образа. И хотя собиратель делает вывод, что это сами иконы, на наш взгляд, в данном случае носительница традиции имела в виду все-таки Бога-Христа, хотя в значении «иконы» это слово тоже употребляется.

Словарь карельского языка приводит значение этого слова у тверских карел «synnyn vuosi» – это «jumalan vuosi» («год syndy» – это «божий год»): «Joga synnyn vuotta joka jumalan vuosi jiamma heinämiada»[125]. B-четвертых, «M. Хаавио предполагает, что понятия luonto-haltia-synty, выступающие в заклинаниях как синонимы, обозначают духа родового предка, которого колдун призывает на помощь, приступая к заклинанию…» Следует отметить, что у многих народов в обрядности Святок просматриваются пережитки культа умерших. Верили, что в это время «покойники бродят по земле, их подкармливали, обогревали». А. Ф. Некрылова пишет, что в Курской губернии «под Рождество и под Крещение жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете согревались». В Тамбовской и Орловской губернии «в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, так как умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом и в глубоком молчании»[126]. Обычай разжигания так называемого «рождественского полена» присутствует в обрядности практически всех европейских стран. В-пятых, финский языковед Я. Калима, исследовавший этимологию карельского слова syndy, называет это загадочное существо, появляющееся во время Святок, духом-хозяином (haltia)[127]. Косвенным доказательством этого может служить факт, что у русского населения Петрозаводского уезда «цюнда – нечистый дух, вроде домового»[128]. Финский исследователь считает, что карельское syndy – «дух, хозяин» имеет свое соответствие в восточно-славянской мифологии – «род» – название божества древних славян. Русское «род-родители», в свою очередь, восходит к культу умерших родичей. В русских диалектах слово «родители» означает не только отца и мать, но и дедов, прадедов и предков. Общие поминальные дни у русских называются «родительскими субботами». В олонецком говоре русского языка «родительское место» – кладбище. Тверские карелы заимствовали у русских это слово вместе с понятием: родители – умершие родичи. Здесь следует добавить, что и название основного праздника, во время которого карелы поминают своих предков, называется Roadencu (русск. Радоница). При этом карельское название, возможно, заимствовано из русского и соотносимо со словом «радость» и с названием божества Рода. В-шестых, «…syntyset – это умершие родичи и в то же время пространство, которое они населяют, т. е. потусторонний мир»[129]. Именно с культом умерших первопредков, как будет видно позже, наиболее тесно связан святочный образ Сюндю. В качестве седьмого значения можно вспомнить употребление этого слова в составе фразеологического оборота: Synnyn stroastit – возможно, страх, навеянный Syndy или Богом, т. е. огромный, панический страх. «Synnyn sroastin hyvän näin, kai tukat pystöi nostih. Такой сюндю страх испытала, даже волосы дыбом встали»[130].