Франсис Мазьер - Загадочный остров Пасхи Страница 21

Глава XIV. ПОДЗЕМНЫЙ МИР - ТАИНСТВЕННЫЙ МИР

Нам предстояло впервые открыть пещеру-тайник. На острове есть тысячи пещер. Они служили и укрытиями, и жилищами, и гробницами, но все они отличаются от пещер-тайников хотя бы уже тем, что вход в эти тайники обнаружить невозможно. Однажды вечером мы решили исследовать одну такую пещеру, расположенную на равнине Хоту-Ити. Ночь была ясная, легко можно было обойтись без лампы. Полчаса ходу - и мы на месте. Осторожно, чтобы ничего не повредить и не оставить следов, наш друг раздвинул заросли папоротника, соскреб тонкий слой земли, потом прислушался. Ночное безмолвие нарушалось только топотом испуганной чем-то лошади. И снова молчание. Слышен лишь шум ветра. Очень осторожно он вынул одну, затем другую, плотно пригнанную каменную плиту, закрывавшую вход. Глазам открылся очень узкий, только-только по ширине тела, лаз, облицованный безукоризненно отполированными плитами. Один из нас остался наверху. Спустившись внутрь, мы зажгли факелы. Пещера была метров 10 длиной, но встать во весь рост в ней пока нельзя. По обеим сторонам мощеного входа находились маленькие каменные ниши. Внутри пещеры мы сначала не увидели ничего, кроме грязи и ила, принесенного сюда приливом, затопившим Хоту-Ити. Раскопки, растянувшиеся на шесть дней, а точнее, на шесть ночей, начались сразу же. Поскольку мусор наружу выбрасывать было нельзя, мы решили начать расчистку из глубины пещеры, постепенно отбрасывая землю к выходу. Слой грязи не превышал 40 сантиметров, и вскоре в глубине пещеры, заканчивающейся абсидой, мы добрались до пола. Постепенно перед нами вырисовывался каменный ковер, отполированный руками человека. В центре он был разделен странным желобом, шириной 10 и глубиной 8 сантиметров. К нему стекалось множество мелких желобков, исчезавших там, где свод соединялся с полом. Интересно, что желоб был заполнен киеа, красной землей, которой некогда мужчины и женщины разрисовывали себе тело и которая использовалась также для лечения ран и смазывания только что отрезанной пуповины. По мере того как мы расчищали поверхность, перед нами открывался пол из настоящего полированного мрамора. Он сверкал при свете факелов, как листок, покрытый росой, на котором вырисовывались прожилки, красные от киеа. После упорного труда мы расчистили наконец всю пещеру, образованную громадным пузырем лавы. Это была либо пещера-больница, либо место, где происходил ритуал посвящения. Но вся эта масса киеа, принесенная сюда и потом зачем-то рассыпанная, нас очень заинтересовала. Пришлось долго рыться в мусоре, в углублениях стены, над входом в тайник, и именно там, в нише, мы вскоре нашли удивительный предмет - единственный на острове Пасхи. Этот предмет даст понять некоторым ученым, что, по нашему мнению, в исследованиях нужно учитывать не только полинезийское заселение острова. Это была маленькая фигурка из базальта, 30 сантиметров высотой, но, к сожалению, без головы. Изваянная в прекрасном стиле, она воспроизводила позу рожающей женщины. Мои друзья воскликнули: "Это место, где женщины давали жизнь детям вождей!" Не знаю, так ли это было в действительности, но я был уверен, что мы находились в помещении, служившем чем-то вроде больницы, где принимали роды. В дальнейшем мы нашли также много ножниц из обсидиана, судя по их форме, они могли использоваться и для хирургических целей. На острове Пасхи это было первое открытие такого рода. Однако самой важной и интересной была фигурка женщины. Как жаль, что у нее нет головы, которая могла бы очень помочь в определении ее стиля и происхождения. Ночи напролет мы искали ее в мусоре. Голова, вероятно, была отколота очень давно, так как излом был старый и имел такую же патину, как и вся фигурка. Но откуда появилась здесь эта статуэтка? По этому поводу, естественно, возникает много мнений. Во всяком случае, если бы она была не единственной на острове, проблема выглядела бы иначе. Произошло бы то же самое, если бы мы нашли глиняную посуду, которую так упорно искали, вспоминая указания Роггевена, первого европейца, побывавшего на острове: "Для приготовления еды они, как и мы, пользуются глиняной посудой". Именно такие мелкие факты могут опрокинуть любые предположения. Это была первая пещера-тайник, которую нам удалось увидеть. Перед нами открылся другой мир подземное царство. В последнюю ночь все опять было тщательно замаскировано, сомкнулись листья папоротника, и в пещере, быть может навсегда, воцарился покой. Все чаще и сильнее лили дожди, становилось все холоднее, и вскоре нам предстояло покинуть лагерь. В те несколько дней, которые оставались, мы с утра отправлялись к пустынным местам через блестящее от дождя плато Пойке. После сильного дождя мы находили там то каменные топоры, токи, то каменные развалины дома, как будто нагроможденные колдуньей. По плато бродило около 10 тысяч овец, мокрых и тупых. Пугаясь наших лошадей, блея, они бросались в глубь вечной пустыни, по которой бродят день за днем. Завтра, чтобы помочь нам перевезти лагерь, приедет джип директора Фундо. Только один день нам осталось провести в этой гигантской пустыне, а осмотреть надо было хотя бы бегло еще два места. На холме, обращенном к заливу Лаперуза, друзья рапануйцы показали нам изумительный домлодку. Огромные камни его фундамента были сплошь покрыты наскальными изображениями [Эти камни следовало бы выкопать, чтобы тщательно изучить изображения, которые кажутся мне чрезвычайно интересными]. Это был единственный дом такой величины и с такими украшениями, который нам довелось увидеть здесь. Обработка камней и расположение дома позволяют предположить, что он был, вероятно, одним из самых красивых на острове, и я снова и снова вспоминаю эту вечно новую архитектуру, вписывающую свои строгие линии в хаотический пейзаж. Последнее паломничество к вулкану. Горько покидать этих вечно безмолвных, стоящих и лежащих каменных великанов. Пошел дождь, и утес засверкал миллионами причудливых отблесков. То тут, то там в лужах отражались изменчивые лики статуй. То тут, то там, обещая дождь, бродили, собираясь, тучи. Я стоял, внимательно вглядываясь в лицо великана, испещренное щербинами, как будто после какой-то странной оспы. Один из наших друзей, увидев, как внимательно я рассматриваю эти пятна, сказал: - Франсис, ты знаешь, что это такое? Нет. - Такими цветными точками покрывали лица ученых, изучавших небо. Это небо, расцвеченное в нашу последнюю ночь яркими точками звезд, было небом безмолвия. На рассвете лагерь был снят. Начинался дождь, и мы с покорным безразличием ждали джип. Мы возвращались в деревню к людям, а позади, как будто стараясь спрятать от нас скалу богов, скакали на лошадях наши друзья. За ними мчался табун одичавших лошадей, вздымая в воздух землю острова, уже превратившуюся в прах. Остановка в Ваитеа, на ферме морского ведомства. Здесь есть вода, и, когда английская компания захватила власть на острове, именно здесь был создан животноводческий центр. Эвкалипты и цветы вокруг дома нашего чилийского друга изменили пейзаж, придав ему некоторую мягкость. Изысканная вежливость, небольшой отдых, и снова в путь, к нашему убогому дому, где ждет нас моя жена. Дорога, если ее можно так назвать, извивается между камней до самых ворот лагеря Ханга-Роа. Сигнал автомобиля - сторож торопится открыть ворота. Мы, белые, въезжаем быстро, очень быстро, так как я спешу к людям, которых люблю и которых солнце и дождь раскрасили, как индейцев.

Глава XV. ЛАГЕРЬ ЛЮДЕЙ

Обнаружить здесь то, что называют цивилизацией, то есть найти истинные источники, питающие человеческий разум, оказалось трудно. Меня сразу же вызвали в jefatura militar [Военная комендатура (исп.). - Прим. перев], чтобы ознакомиться с планом нашей дальнейшей работы. "Confonne, Senor! Я хотел бы на несколько дней остаться здесь, со своей женой". "Conforme!" [Хорошо, сеньор! Пожалуйста! (исп.). - Прим. перев] Должно быть, произошло что-то сверхъестественное, так как представители власти волновались. Причиной тому было вот что. В доме старого Пакарари, матроса и нашего друга, в этом убогом жилище, собирались по вечерам дети и их родители, чтобы поговорить с нами, послушать магнитофон, узнать о том, что на свете есть джаз, что жизнь прекрасна и прекрасно чувствовать себя свободным! Что случилось? Ничего, ничего, Франсис. Неправда, скажи же! О, я просто устала бесконечно разъезжать на лошади в поисках продуктов. Я ходила к сеньору губернатору с просьбой, чтобы мне, как и чилийцам, выдавали говядину и молоко. Отвечают: "Молоко? Невозможно, его очень мало, только для детей чилийских властей". - Вот как! Для цветных детей на острове Пасхи нет молока. И это в 1964 году! - А в очередь за мясом надо записываться с 6 часов утра. Три килограмма на семью в неделю. Но ведь нам надо прокормить 20 человек! - Ответ один: "Это рапануйцы? Тогда это ваше дело". Все это, конечно, очень печально. В конце концов, ничего страшного, будем питаться, как островитяне. На острове все это делается в открытую, а редкие туристы, проводящие здесь десяток дней, и официальные лица, прибывающие сюда, чтобы поближе познакомиться с местными девушками, не знают или не хотят знать об этом. Кто же из этих бедняг осмелится сказать им правду?! Теперь-то я знаю, что у них есть все основания бояться говорить об этом. Кто из них осмелится сказать, что одиннадцать месяцев и двадцать дней в году ворота Ханга-Роа заперты? Что раз в месяц людям, у которых, естественно, нет денег, бесплатно выдают по одному барану на двоих? Что животные эти имеют болезненный вид? Шерсть с них состригают для военно-морского ведомства, и остается покрытое слизью мясо, от которого болеют дети. Здесь царит хроническая дизентерия. На 40 тысяч овец на острове нет ни одного ветеринара! Мало кто интересуется сегодня жителями острова Безмолвия. Пусть читатели простят мне эту маленькую защитную речь. Но это дело чести, без этого этнология - мертвая наука. В течение оставшихся трех месяцев мы должны были организовать нашу жизнь так, чтобы, соединив приятное с полезным насколько это возможно, облегчить жизнь наших друзей и одновременно завершить очень трудную работу. Всю ночь лил дождь, и цистерны заполнились водой. Всю ночь мы латали водостоки, сделанные из консервных банок. Уже угадывался рассвет, когда, разорвав тишину, раздался крик, передававшийся от хижины к хижине: - Миро! Миро! Таким же криком когда-то встречали Роггевена. Корабль! Здесь, на острове, это слово приобретает совсем другое значение - Жизнь! Жизнь! Именно так здесь его и следует понимать. Для них корабль - это радость, это возможность обменять скульптурки на одежду и другие заморские диковинки. Эти новые, прибывающие издалека люди говорят иногда так спокойно и так ласково. Вдали виден американский линейный тральщик, выбирающий место для стоянки. А в это время к бухте устремляется безумная кавалькада: женщины и дети скачут по двое и по трое на лошади с мешками, набитыми скульптурками, резными тростями, ожерельями. Теперь они смогут обменять их и хоть чем-то скрасить свою жизнь. Мы тоже счастливы - ведь и мы сможем несколько часов поговорить на другом языке, услышать новости, свежие остроты. А на берегу бухты - базар. Как только американцы сходят на берег, все набрасываются на них, пытаясь обменять принесенные предметы... Американцы хотят покататься на лошадях. Смешно смотреть, как большие неуклюжие моряки трусят, волоча по земле ноги, а потом срываются в галоп и теряют на ходу фуражки и пачки сигарет, которые тут же подбирают островитяне. Оке! Бедные островитяне тут же подхватывают это слово - оке и смеются, смеются! Вскоре мы узнаем, что это океанографическое судно с группой ученых на борту. Хотя губернатор и забыл представить нас гостям, они все же наносят нам визит вежливости. Очень быстро мы находим общий язык, и, увлеченные нашей работой, они решают отправиться вместе с нами ко рву длинноухих. Едва лишь они увидели рельеф местности и обнаруженный нами в двух местах излома почвы конгломерат древесной пыли, похожий на легкий непрерывный фриз, на их лицах появилось знакомое и понятное нам выражение. Исчезли все сомнения. По мнению группы геологов, это остатки огня, горевшего не только во рву, но и по всему плато. Из обоих наших шурфов они взяли наиболее характерные образцы. Сфотографированные и пронумерованные, они в дальнейшем будут изучаться в Калифорнийском университете. На обратном пути мы осмотрели нашу площадку на РаноРараку, и я смог дать им множество образцов угля дерева ги, оставленного в разрезе, сделанном при расчистке одного из десятиметровых моаи. Три дня оставались исследователи в деревне, и, после того как я рассказал им об истинном положении несчастных островитян, они стали приносить им разные подарки и сигареты. Накануне отъезда они попросили меня указать им лучших скульпторов острова. Мы решили, что будет проще собрать их всех в одном месте с товаром. Американцы были поражены, когда я сказал им, что они смогут расплатиться бельем, обувью, мылом, сигаретами. Вечером все собрались в доме Хуана, который очень искусно украсил вход, приготовил чай и немного бананов. Все были восхищены, а американцы ошеломлены и растроганы всем этим. Затем началась вакханалия. Каждому хотелось купить побольше скульптурок. Споря друг с другом, они выкидывали из морских мешков груды курток, брюк, обуви, зажигалок... Надо было видеть, как все смеялись, примеряя эти куртки, обувь при свете ламп. На это стоило посмотреть. Наконец все было кончено, как вдруг один американец, которому во что бы то ни стало хотелось заполучить каменную скульптурную голову, снял с руки часы и отдал их скульптору. Я до сих пор не могу забыть, как тот ошеломленно посмотрел на меня, не зная, что сказать. Так ребенок смотрит на отца, не осмеливаясь взять что-то без его разрешения. Вскоре американское судно покинуло остров, а вслед за этим, как всегда после ухода судка, закрылись ворота Ханга-Роа. И снова на острове тишина, дождь. Каждый вечер мы собирали у себя в доме всех стариков, у которых в памяти могли еще сохраниться обрывки старинных песен. Часами мы выслушивали их споры, следили, как они, помогая друг другу, вспоминали отдельные фразы из песни каменотесов, и вечер за вечером мы восстанавливали Легенду. Сидя в теплом доме, мы прислушивались к порывам ветра, который, казалось, вторил возрождающейся песне. Когда старики вспоминали песню целиком, они разучивали ее вместе с другими присутствующими, а затем уж мы записывали все на магнитофон. Медленно и величественно лилась песня. Но певцы не осмеливались подчас посмотреть друг на друга: им было стыдно, так как иногда никто уже не понимал слов древнего языка. Когда раздавалась мелодия этой песни, вся молодежь собиралась в хижине, молча и тревожно вслушиваясь в нее. Музыка, зов далекого прошлого навевали неясные мечты, и иногда в такие моменты старый Хуан рассказывал о пещерах. Поздно ночью, когда от ветра дрожали хрупкие стены дома, одни уходили в ночь, к своим далеким хижинам, а другие хотя и мерзли, но сидели до зари, погруженные в мечты. Так, собирая по капле, мы смогли сделать более чем семичасовую запись этих уникальных свидетельств.