Франсис Мазьер - Загадочный остров Пасхи Страница 22

Глава XV. ЛАГЕРЬ ЛЮДЕЙ

Обнаружить здесь то, что называют цивилизацией, то есть найти истинные источники, питающие человеческий разум, оказалось трудно. Меня сразу же вызвали в jefatura militar [Военная комендатура (исп.). - Прим. перев], чтобы ознакомиться с планом нашей дальнейшей работы. "Confonne, Senor! Я хотел бы на несколько дней остаться здесь, со своей женой". "Conforme!" [Хорошо, сеньор! Пожалуйста! (исп.). - Прим. перев] Должно быть, произошло что-то сверхъестественное, так как представители власти волновались. Причиной тому было вот что. В доме старого Пакарари, матроса и нашего друга, в этом убогом жилище, собирались по вечерам дети и их родители, чтобы поговорить с нами, послушать магнитофон, узнать о том, что на свете есть джаз, что жизнь прекрасна и прекрасно чувствовать себя свободным! Что случилось? Ничего, ничего, Франсис. Неправда, скажи же! О, я просто устала бесконечно разъезжать на лошади в поисках продуктов. Я ходила к сеньору губернатору с просьбой, чтобы мне, как и чилийцам, выдавали говядину и молоко. Отвечают: "Молоко? Невозможно, его очень мало, только для детей чилийских властей". - Вот как! Для цветных детей на острове Пасхи нет молока. И это в 1964 году! - А в очередь за мясом надо записываться с 6 часов утра. Три килограмма на семью в неделю. Но ведь нам надо прокормить 20 человек! - Ответ один: "Это рапануйцы? Тогда это ваше дело". Все это, конечно, очень печально. В конце концов, ничего страшного, будем питаться, как островитяне. На острове все это делается в открытую, а редкие туристы, проводящие здесь десяток дней, и официальные лица, прибывающие сюда, чтобы поближе познакомиться с местными девушками, не знают или не хотят знать об этом. Кто же из этих бедняг осмелится сказать им правду?! Теперь-то я знаю, что у них есть все основания бояться говорить об этом. Кто из них осмелится сказать, что одиннадцать месяцев и двадцать дней в году ворота Ханга-Роа заперты? Что раз в месяц людям, у которых, естественно, нет денег, бесплатно выдают по одному барану на двоих? Что животные эти имеют болезненный вид? Шерсть с них состригают для военно-морского ведомства, и остается покрытое слизью мясо, от которого болеют дети. Здесь царит хроническая дизентерия. На 40 тысяч овец на острове нет ни одного ветеринара! Мало кто интересуется сегодня жителями острова Безмолвия. Пусть читатели простят мне эту маленькую защитную речь. Но это дело чести, без этого этнология - мертвая наука. В течение оставшихся трех месяцев мы должны были организовать нашу жизнь так, чтобы, соединив приятное с полезным насколько это возможно, облегчить жизнь наших друзей и одновременно завершить очень трудную работу. Всю ночь лил дождь, и цистерны заполнились водой. Всю ночь мы латали водостоки, сделанные из консервных банок. Уже угадывался рассвет, когда, разорвав тишину, раздался крик, передававшийся от хижины к хижине: - Миро! Миро! Таким же криком когда-то встречали Роггевена. Корабль! Здесь, на острове, это слово приобретает совсем другое значение - Жизнь! Жизнь! Именно так здесь его и следует понимать. Для них корабль - это радость, это возможность обменять скульптурки на одежду и другие заморские диковинки. Эти новые, прибывающие издалека люди говорят иногда так спокойно и так ласково. Вдали виден американский линейный тральщик, выбирающий место для стоянки. А в это время к бухте устремляется безумная кавалькада: женщины и дети скачут по двое и по трое на лошади с мешками, набитыми скульптурками, резными тростями, ожерельями. Теперь они смогут обменять их и хоть чем-то скрасить свою жизнь. Мы тоже счастливы - ведь и мы сможем несколько часов поговорить на другом языке, услышать новости, свежие остроты. А на берегу бухты - базар. Как только американцы сходят на берег, все набрасываются на них, пытаясь обменять принесенные предметы... Американцы хотят покататься на лошадях. Смешно смотреть, как большие неуклюжие моряки трусят, волоча по земле ноги, а потом срываются в галоп и теряют на ходу фуражки и пачки сигарет, которые тут же подбирают островитяне. Оке! Бедные островитяне тут же подхватывают это слово - оке и смеются, смеются! Вскоре мы узнаем, что это океанографическое судно с группой ученых на борту. Хотя губернатор и забыл представить нас гостям, они все же наносят нам визит вежливости. Очень быстро мы находим общий язык, и, увлеченные нашей работой, они решают отправиться вместе с нами ко рву длинноухих. Едва лишь они увидели рельеф местности и обнаруженный нами в двух местах излома почвы конгломерат древесной пыли, похожий на легкий непрерывный фриз, на их лицах появилось знакомое и понятное нам выражение. Исчезли все сомнения. По мнению группы геологов, это остатки огня, горевшего не только во рву, но и по всему плато. Из обоих наших шурфов они взяли наиболее характерные образцы. Сфотографированные и пронумерованные, они в дальнейшем будут изучаться в Калифорнийском университете. На обратном пути мы осмотрели нашу площадку на РаноРараку, и я смог дать им множество образцов угля дерева ги, оставленного в разрезе, сделанном при расчистке одного из десятиметровых моаи. Три дня оставались исследователи в деревне, и, после того как я рассказал им об истинном положении несчастных островитян, они стали приносить им разные подарки и сигареты. Накануне отъезда они попросили меня указать им лучших скульпторов острова. Мы решили, что будет проще собрать их всех в одном месте с товаром. Американцы были поражены, когда я сказал им, что они смогут расплатиться бельем, обувью, мылом, сигаретами. Вечером все собрались в доме Хуана, который очень искусно украсил вход, приготовил чай и немного бананов. Все были восхищены, а американцы ошеломлены и растроганы всем этим. Затем началась вакханалия. Каждому хотелось купить побольше скульптурок. Споря друг с другом, они выкидывали из морских мешков груды курток, брюк, обуви, зажигалок... Надо было видеть, как все смеялись, примеряя эти куртки, обувь при свете ламп. На это стоило посмотреть. Наконец все было кончено, как вдруг один американец, которому во что бы то ни стало хотелось заполучить каменную скульптурную голову, снял с руки часы и отдал их скульптору. Я до сих пор не могу забыть, как тот ошеломленно посмотрел на меня, не зная, что сказать. Так ребенок смотрит на отца, не осмеливаясь взять что-то без его разрешения. Вскоре американское судно покинуло остров, а вслед за этим, как всегда после ухода судка, закрылись ворота Ханга-Роа. И снова на острове тишина, дождь. Каждый вечер мы собирали у себя в доме всех стариков, у которых в памяти могли еще сохраниться обрывки старинных песен. Часами мы выслушивали их споры, следили, как они, помогая друг другу, вспоминали отдельные фразы из песни каменотесов, и вечер за вечером мы восстанавливали Легенду. Сидя в теплом доме, мы прислушивались к порывам ветра, который, казалось, вторил возрождающейся песне. Когда старики вспоминали песню целиком, они разучивали ее вместе с другими присутствующими, а затем уж мы записывали все на магнитофон. Медленно и величественно лилась песня. Но певцы не осмеливались подчас посмотреть друг на друга: им было стыдно, так как иногда никто уже не понимал слов древнего языка. Когда раздавалась мелодия этой песни, вся молодежь собиралась в хижине, молча и тревожно вслушиваясь в нее. Музыка, зов далекого прошлого навевали неясные мечты, и иногда в такие моменты старый Хуан рассказывал о пещерах. Поздно ночью, когда от ветра дрожали хрупкие стены дома, одни уходили в ночь, к своим далеким хижинам, а другие хотя и мерзли, но сидели до зари, погруженные в мечты. Так, собирая по капле, мы смогли сделать более чем семичасовую запись этих уникальных свидетельств.

Глава XVI. ОРОНГО - СВЯЩЕННАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ

Рассвет заставал нас верхом на лошадях скачущими во весь, опор по склонам Рано-Као. Мы часто работали там среди развалин Оронго. С огромного, изрытого оврагами склона вулкана дикие лошади, с развевающимися по ветру гривами, следили за нами. А потом, взметнув копытами тучи красной пыли, они срывались в галоп и мчались в другие уединенные места. А на скалах Оронго холодный ветер превращал густой туман в сказочно прекрасные одеяния, придавая ему форму птиц, высеченных на скалах. Оронго - это название ветра, в нем звучит все очарование пейзажа, застывшего на гребне самого большого кратера. С одной стороны, тихое, заросшее тоторой озеро, с другой - навечно влюбленное в три птичьих островка, ласкающее их море. Часами мы с Бобом осматривали эти скалы, покрытые сотнями въевшихся в них следов пребывания птиц. Скалы, словно клыки гигантской челюсти, окружают изящно высеченную площадку, от которой лучами расходятся семь коридоров, ведущих в темные маленькие пещеры. И коридоры, и пещеры очень малы: проникнуть туда и жить там в молчании и темноте можно было лишь согнувшись в три погибели. Для чего служили эти семь каменных ниш? Может быть, выбирали только семерых тангатаману, которые находились там в ожидании, пока Макемаке сделает выбор. Может быть, те, кто владел Знанием, приходили туда, чтобы доводящее до экстаза дыхание ночи помогло им угадать и предсказать будущее. Норвежская экспедиция хотела увидеть здесь солнечную обсерваторию. Это место прекрасно подошло бы и для этой цели, но ничто не подтверждает и не отвергает этот тезис. Как знать, удастся ли археологам вообще понять когданибудь Оронго? Производили ли мы обмеры или ждали просветов, чтобы сделать съемки, мы все время ощущали какуюто особую, завораживающую силу, исходившую от этого звездного храма. Невольно опять на память приходили слова Лоти, написанные им на острове Пасхи: "Меня охватывает какое-то смутное беспокойство, чувство подавленности, равного которому мне не довелось испытать ни на одном из островов, кроме этого". Восточная сторона Оронго оканчивается проломом, здесь вулканическая порода обрушилась в море и ожидает последнего удара волн, чтобы открыть перед ним зеркало своего внутреннего озера. На западе Оронго окружают тридцать девять странных, почти ушедших под землю построек. Эти мегалитические [Культовые сооружения из огромных камней. - Прим. перев.] сооружения похожи на убежища пастухов Прованса или нураги [Древние циклопические башни в Сардинии. - Прим. перев] Сардинии. Врытые в землю плиты образуют пол, а плоские, концентрически расходящиеся каменные пластины образуют слегка закругленную крышу, покрытую дерном. Издали заметить их невозможно. Казалось, что жилища тангата-ману не хотел тревожить даже ветер, несущий на себе птиц. Очень узкий вход в мрачные норы всегда обращен в сторону трех птичьих островков. Все хижины построены с учетом рельефа местности, спускающейся здесь к морю. Наружные плиты, как черепица, наложены одна на другую, а внутренние просто примыкают друг к другу. Когда-то они были великолепно украшены нарисованными или высеченными изображениями тангата-ману и Макемаке. Сейчас почти все хижины разорены или растащены, а те, которые нам удалось найти, были в очень плохом состоянии. У большинства из них крыши обрушились под тяжестью животных или, что более печально, были разрушены теми немногочисленными туристами, которых возит сюда чилийское морское ведомство. Хижины эти чаще всего овальной формы, 7 метров в длину на два метра в ширину. Высота потолка редко превышает 1,6 метра. Однако весьма вероятно, что эти дома оседали, засыпаемые землей, а раньше люди могли стоять в них во весь рост. Кэтрин Раутледж считает, что эти жилища были предназначены для гостей во время праздников а Оронго. Перед одним из них можно увидеть остатки большого настила, на котором, должно быть, устраивали танцы. Всю эту местность следовало бы расчистить и содержать в порядке. Эта работа была бы полезна для чилийских солдат и послужила бы делу сохранения драгоценного искусства. Но к сожалению, пока все здесь совершенно не так. Принимая во внимание количество и размеры этих домов, можно сказать, что во время весенних праздников здесь могло разместиться около четырехсот человек. Попытайтесь представить себе толпу татуированных мужчин и женщин, в накидках, развевающихся по ветру, на головокружительной высоте гребня вулкана. Часто по утрам, когда мы поднимались к вершине вулкана, вместе с нами отправлялся маленький Атан Атан верхом на неоседланной лошади. Это было очаровательное зрелище. Маленький четырехлетний человечек то прыгал по скалам, истерзанным наскальными изображениями, то исчезал в узких входах хижин. Обнаружив новые фрески или застрявший между плитами обсидиановый наконечник, он звал нас к себе. Так приятно было видеть, как он смеялся, наслаждаясь свободой, в то время как многие дети и даже взрослые люди никогда не выходили за ворота Ханга-Роа. Когда маленький Атан Атан вырастет, едва ли он согласится терпеть эти "аусвайсы" на выход из деревни. В то время как мы заканчивали обмеры в Оронго, моя жена осматривала многочисленные пещеры, которые островитяне показывали ей одной. Каждый вечер она подробно описывала их нам, например целиком вырубленную в скале и отполированную руками человека пещеру на Пойке, где в стенах были пробиты ниши по форме установленных в них предметов. Хотя подчас и было обидно, что мне самому никогда не увидеть эти драгоценности, я прекрасно понимал это особое отношение островитян к моей жене, чью генеалогию от Рангиреа они знали. Что бы там ни писали, мы-то совершенно точно знаем, что никто никогда не только не посещал, но даже и не видел настоящую семейную пещеру, где хранятся последние богатства народа, у которого отняли уже почти все. Таких пещер осталось очень мало, всего около десятка, а входы в другие навсегда затерялись в упорном молчании последних стариков, которые предпочли умереть, не раскрыв тайны. Да и как еще смог бы владелец пещеры сохранить свое достояние, если бы некоторые люди на острове вдруг узнали о существовании семейной пещеры. Ведь здесь законы писаны не для всех одинаково. После окончания работ в Оронго мы собирались отправиться на остров Моту-Нуи, где жили манутара, и попытаться найти остатки самого необыкновенного аху [Его название - АхуРикирики], воздвигнутого на головокружительной высоте скалы, отвесно падающей с Оронго в море. Нам предстояло пройти на лодке вдоль нее, а затем подойти к островку. Однажды мы уже проделали этот путь на судне, но сегодня, при ярких вспышках молний, утес вздымался над нашей лодкой, как невиданный пограничный столб поглощенного морем мира. 300 метров отвесного обрыва, 300 метров, покрытых сотнями глаз, которые были не чем иным, как входом в недоступные сейчас гроты. А когда-то по этой скале взбирались мужчины, неся магическое яйцо. Здесь сохранилась и каменная платформа, на которой раньше стояли статуи, сброшенные потом в море. С приоткрытыми глазами они покоятся сейчас среди водорослей. Как могли люди соорудить эти аху с моаи там, куда мы не можем подойти даже на лодке? Там, куда невозможно подняться и по скале. Какая мана перенесла сюда этих многотонных великанов? Кто? Как? Здесь равно бессильны и теория использования подстилки из батата, и теория применения деревянных катков! Значит, именно здесь и надо искать ключ к раскрытию тайны. Смотреть на эти статуи, стоящие на двухсотметровой отвесной скале, было, вероятно, так же жутко, как и в глаза тех, кто ждал сигнала с Моту-Нуи, где совершалось таинство. Кажется иногда, что эти язычники чувствовали себя очень близкими к богу. Изредка у нас с Бобом возникало четкое ощущение, что остров заколдован, так как наш образ мышления беспрестанно ставился под сомнение, а логика оказывалась бесполезной. Поскольку наше подводное снаряжение осталось на судне, не было никакой возможности провести исследования в море, и мы вечно будем сожалеть о том, что не смогли побывать у неподвижных великанов, покоящихся на коралловом ложе. Метрах в пятистах от утеса из воды выступают три островка. Именно сюда приплывали когда-то мужчины, чтобы провести здесь долгие бессонные ночи. Странные, почти пустынные сейчас эти острова. С тех пор как прекратил существование этот обряд, птицы почти не залетают сюда. Вокруг растет сорная трава, поваленная морским прибоем, а птиц почти не видно. Островитяне говорят, что здесь есть пещера-тайник, где хранятся дощечки с письменами. Вход в нее скрыт где-то под длинными волосами травы. Сохранились еще "пещеры для наблюдений", где жили будущие тангата-ману. Теперь только ветер посещает их. В одной лежит странный маленький моаи, 40 сантиметров высотой. Но что еще живо и против чего бессильно время это трагическая красота борющейся с волнами скалы Оронго, на которой солнце исполняет вечером последний акт своего спектакля. С ранней зари до поздней ночи люди, зачарованные ожиданием первого яйца, переживали здесь мгновения бессмертной поэзии. Весь обряд тангата-ману совершался между скалой и островками, и ветер был последним его очевидцем. Бесполезно было пытаться делать здесь пробные выемки, все равно мы не смогли бы сделать их так, как нам этого хотелось. Лучше уж оставить этот островок нетронутым, чтобы какая-нибудь другая экспедиция смогла провести здесь серьезные исследования. Однако на этом клочке земли есть одна чрезвычайно интересная вещь - это ее растительность. Здешняя трава интересна прежде всего своей текстурой: она длинная, но вместе с тем жесткая и густая, как лишайник. Другая ее особенность - возраст. Когда-то трава росла по всему острову Пасхи, но была истреблена овцами и введением выборочного травосеяния. При более внимательном изучении трава эта поражает своей удивительной прочностью и эластичностью. Ночью мы спали на этом естественном матраце, а проснувшись, были удивлены тем, как легко ее примятые стебли принимали свое прежнее положение. Беседа с друзьями рапануйцами навела нас на мысль, что такая трава с успехом могла быть использована для перевозки статуй. Этой мыслью, вероятно, не следует пренебрегать.