Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 16 Страница 21

Дав вышеизложенные определения душевных явлений, «сознаний», Брентано ставит вопрос о сознательности или бессознательности их самих (стр. 133). Бессознательное, говорит он (стр. 133, прим. 1) понимается двояким образом – активно, в смысле несознающего, и пассивно, в смысле несознаваемого. В первом смысле «бессознательное сознание» было бы противоречием, во втором – нет; а это как раз смысл, в котором было употреблено выражение «бессознательное сознание» в данном случае. Другими словами, вопрос касается того, неизбежно ли душевные явления сами оказываются предметами душевных явлений? После пространного исследования (стр. 131 – 180), Брентано отвергает предположение о существовании бессознательных душевных явлений и признает, что всякое душевное явление сознательно (стр. 180, 181). Стремясь избегнуть бесконечного ряда душевных явлений, из которых одно сознавало бы другое, Брентано утверждает при этом, что такого рода сознание, называемое им внутренним, сливается с являющимся его предметом другим душевным явлением в единый акт. В одном душевном явлении мы сознаем, например, звук, слышание звука и сознание слышания звука, причем звук является первичным, слышание звука вторичным предметом единого душевного акта (стр. 167). Брентано указывает и тут на Аристотеля как на представителя сходных с ним взглядов (стр. 171), необходимо только отметить, что у Аристотеля речь идет собственно не о внутреннем сознании вообще, а, в частности, о познании душевных явлений. В схоластике такого рода воззрения тоже представлены; сознание и познание там тоже не различаются. Что для Брентано сознание и познание не одно и то же, будет еще показано ниже.

Обратимся теперь к самим вопросам психологии мышления. У Брентано их рассмотрение теснейшим образом связано с обоснованием его деления душевных явлений на основные классы. Поэтому необходимо прежде всего изложить эту его классификацию душевных явлений. Как основание деления, Брентано избирает способ отношения к предмету душевного акта, другими словами вид интенционального существования предмета в душевном явлении. Это естественно; он ведь считает указанный признак (отношение к предмету) наиболее характерным для душевных явлений и потому признает весьма понятным, что наиболее глубокие различия в способе, как что-либо является предметом, образуют между душевными явлениями отличия основных классов (стр. 260). Брентано отмечает, что и у Аристотеля применено, наряду с двумя другими, это основание деления, что у него оно привело к делению душевных явлений на мышление (являющееся познанием; νοΰς) и стремление (ΰρεξις) (стр. 260, ср. стр. 237, 238), а также, что Аристотелева классификация сохранилась у схоластиков, даже у Вольфа (стр. 238).

Но приняв от перипатетической традиции основание деления, Брентано, однако, разграничивает душевные явления на иные основные классы, чем Аристотель и его последователи. Он различает не два, а три таких класса и притом следующие: представление, суждение, любовь и ненависть или движение чувствительности (стр. 261 ср. 263). Представление – такой акт, в котором предмет просто является; например, при зрительном восприятии мы представляем себе цвет; при фантазировании – фантастические образы (стр. 261). Суждение – такой акт, в котором предмет приемлется как истинный или отвергается как ложный, т. е. всякое познание (стр. 262, 181). Любовь и ненависть, акты третьего и последнего класса душевных явлений; в них к предмету относятся как к добру или злу (в самом широком смысле этих слов) (стр. 263).

Разумеется, это отношение, как подробно разъясняет сам Брентано, не познавательное, т. е. не составляет признания предмета добром или злом в суждении, а является совершенно особым отношением к предмету. Какое оно, ясно из самих названий: любовь и ненависть или движение чувствительности. Этот последний основной класс душевных явлений, по признанию Брентано, в сущности, полностью покрывается «стремлением» Аристотеля, схоластиков и Вольфа; даже термин любовь встречается у Фомы Аквинского для обозначения этого класса явлений (стр. 339). Зато на место «мышления» или лучше «познания» Аристотеля и его школы поставлены у Брентано два основных класса: представления и суждения. В их резком разграничении проявляется, следовательно, самобытная мысль Брентано – и именно, в занимающей нас теперь специально области психологии мышления. Термином «мышление (Denken)» у Брентано охватывается именно и суждение и представление (стр. 298).

Сообразно с этим, как уже было упомянуто выше, с обоснованием деления душевных явлений на основные классы, в частности с доказательством того, что представление и суждение образуют два различные основные класса, связано у Брентано углубление психологии мышления. А потому в дальнейшем и будет изложено это доказательство коренного различия представления и суждения в качестве основы взглядов Брентано в области психологии мышления.

Для обоснования коренного различия между представлением и суждением, в силу которого они – совершенно различные способы отношения к предмету, Брентано ссылается, прежде всего, на прямое свидетельство внутреннего опыта (стр. 266, 267, 295). При этом он оговаривается, что такое коренное различие между представлением и суждением не мешает второму всегда быть произносимым не иначе как на основании первого (стр. 266).

Второе доказательство своего положения о коренном различии представления и суждения Брентано ведет следующим образом. Общепризнано, говорит он, что существует некоторое различие между представлением и суждением. Однако, если не признать, что отличие одного от другого состоит именно в ином способе отношения к предмету, и что, следовательно, принимая во внимание избранное Брентано основание деления, представления и суждения составляют основные классы душевных явлений, то нельзя найти вообще никакого различия между представлениями и суждениями. Дело в том, что раз решено не искать различия в отношении сознания к предмету, то оно могло бы заключаться только или в степени совершенства душевного акта, т. е. при допущенном в данном случае предположении одинакового рода отношения в этих актах к предмету, в его интенсивности или в его содержании, т. е. в некотором различии предметов представления и суждения (стр. 267, 270). Но никакая степень интенсивности представления, т. е. такого отношения к предмету, где он просто является, сама по себе – еще не есть признание его за истинный, т. е. утвердительное суждение. Последнее только возникает под влиянием особенно ярких представлений; но возникшая иллюзия может исчезнуть, а яркость представления сохранится. С другой стороны, на основании представлений весьма малой живости произносятся самые убежденные суждения. Совершенно непостижимо, наконец, как могло бы быть истолковано признание предмета за ложный (в отрицательном суждении) через какую-либо степень интенсивности соответствующего представления? Словом, выведение особенности суждения из совершенства, т. е. интенсивности представления, невозможно (стр. 270, 271). Нельзя ее вывести и из различия предметов в представлении и суждении. Это различие обыкновенно мыслится в следующем виде: суждение – соединение или разъединение, вообще соотнесение двух признаков (т. е. предметов), а мысль о всяком предмете, не являющаяся подобным отношением двух между собою – только представление (стр. 272). Изложенное воззрение на отличие суждения от представления неприемлемо по следующим основаниям. Во-первых, если даже допустить на время, что в каждом суждении происходит соотнесение двух предметов, то этот признак не мог бы отличить суждения от представления. Ведь то же, несомненно, происходит иногда и в представлениях. Во-вторых, положительно неверно, что во всяком суждении происходит соединение или разъединение представляемых предметов. Как любят и ненавидят отдельные предметы, так можно и признать или отвергнуть, с точки зрения истины, один предмет, а не непременно соединение из двух. Доказывается это прежде всего рассмотрением утвердительного и отрицательного экзистенциальных суждений. Когда мы говорим: «А есть», то не соединяем, как обыкновенно думают, субъект «А» с предикатом «существование», и не это соединение, а само «А» признаем (истинным). Когда же мы говорим: «А не есть», то тут нет отрицания соединения признака существования с А, а само А – предмет, который мы отрицаем. С изложенным пониманием экзистенциальных суждений соглашаются далеко не все мыслители. Однако общепризнано, что слово «есть», которое в экзистенциальном суждении толкуется как предикат, именно как признак существования, присоединяемый к предмету, в остальных суждениях, являясь связкой, не означает чего-либо другого, как простое признание или отрицание (в случае присоединения к нему частицы «не»). Но если «есть» и «не есть» в иных суждениях имеют такое значение, то отсюда следует, что таково же их значение и в экзистенциальных суждениях. Дело в том, что всякое категорическое суждение без всякого изменения смысла можно свести на экзистенциальное, причем «есть» и «не есть» последнего становятся на место связки. Например, категорическое суждение «некоторый человек болен» имеет тот же смысл, что и экзистенциальное «больной человек есть» или «существует больной человек». Отсюда ясно, что «есть» и «не есть» экзистенциального суждения равносильны связке, т. е. они – не предикаты, а служат, подобно ей, только выражением признания или отрицания предмета суждения (стр. 281—284, 289). Что суждение – не непременно соединение или разъединение двух предметов, видно, наконец, еще из того, что всякое восприятие есть познание, а следовательно, относится к суждениям. Ведь ясно, что восприятие – не соединение двух предметов в представлении, и что предметом внутреннего восприятия является просто какое-либо душевное явление, предметом внешнего – физическое. Опираясь на такие выражения, как «я воспринимаю, что существует звук» или «я воспринимаю, что существует цвет», могущие быть употребленными наряду с такими, как: «я воспринимаю звук, я воспринимаю цвет», можно, пожалуй, утверждать что и восприятие – соединение соответствующего явления с признаком существования. Это можно опровергнуть следующим образом. Самое понятие существования получается нами из внутреннего опыта о суждениях. Ясно, что первые по времени суждения, т. е. именно некоторые восприятия, не могут заключаться в присоединении не имеющегося тогда еще у человека понятия существования к какому-либо другому (стр. 277—279). Итак, рассмотрение экзистенциальных суждений и восприятий доказывает, что суждения могут и не состоять из соотнесения двух предметов. Не только потому, значит, нельзя считать существенным отличием представления и суждения указанного рода сложность предмета суждения, что она может оказаться иногда и в представлении, а и потому, что это сочетание двух представлений в виде субъекта и предиката в некоторых суждениях отсутствует (стр. 290). Таким образом, ни особая степень интенсивности представления не делает его суждением, ни особая сложность предмета; ни особая интенсивность, ни особенность предмета не могут служить отличием суждения от представления. Выходит, что, действительно, при допущении отсутствия отличия суждения и представления в виде различия в отношении сознания к предмету совершенно исчезает их собственное различие. Между тем, как уже было сказано, это различие общепризнано. Остается только признать, что отличие представления и суждения заключается именно в самом способе отношения к предмету, т. е. что оно делает их, сообразно избранному Брентано основанию деления душевных явлений, основным классом таковых (стр. 289, 290).