Сборник - Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс Страница 26

Что здесь не так? Прежде всего, налицо внутреннее противоречие. Вы не можете утверждать, что наука делает философию ненужной, не опираясь на философские аргументы. Вам придется доказать, например, что существует четкий критерий, по которому можно отличить научные теории мироздания от ненаучных. Когда ученых вынуждают прокомментировать так называемую проблему демаркации, они почти автоматически хватаются за критерий фальсифицируемости, впервые предложенный Карлом Поппером. Кстати, кто он по профессии? Философ.

Но какой бы критерий вы ни предложили, его защита неизбежно вовлечет вас в разговор о философии. То же касается и неизбежного (особенно для тех, кто доказывает ненужность философии) вопроса: а что, собственно, мы делаем, занимаясь наукой? Предлагаем ли мы новые описания реальности и таким образом расширяем наше знание о бытии, открывая новые сущности и силы, предсказанные нашими лучшими научными теориями? Действительно ли мы узнали – как утверждает научный реализм, – что существуют гены и нейроны, фермионы и бозоны и, возможно, Мультивселенная? Или эти термины надо воспринимать вовсе не как обозначения реальных вещей и явлений, а лишь как метафорические рукоятки орудий предсказания, известных как теории? По всей вероятности, ученых заботит философский вопрос о том, говорят ли они, занимаясь наукой, о чем-либо, кроме собственных наблюдений. Еще ближе к сути дела: точка зрения, что наука отменяет философию, требует философской защиты научного реализма. (А если вы думаете, что не отменяет, то вам тем более потребуется философская аргументация.)

Торжествующий сциентизм нуждается в философских костылях. И этот урок следует обобщить. Философия рука об руку с наукой участвует в проектах нашего разума. Ее миссия заключается в том, чтобы максимально согласовать наши взгляды и наши подходы. Это включает в себя задачу (в терминах Уилфрида Селларса) примирить «научный» и «очевидный» образы, складывающиеся у нас о мире, и тут философия необходима, чтобы поддержать претензии на описательный характер научного образа.

Возможно, старая проблема демаркации, которая должна отличать научность от ненаучности, – это ложный путь. Более важная демаркация состоит в том, чтобы распознать все, что связано и согласуется с тем знанием, которое претендует на научность. Поэтому в заключение я рискну дать более утопический ответ на вопрос Edge.org, чем тот, что я вынесла в заголовок. Какая идея должна умереть? Идея самой науки. Давайте избавимся от нее в пользу более содержательного понятия «знание».

Наука…

Ян Богост

Дизайнер видеоигр, заведующий кафедрой медиа в Колледже Айвана Аллена и профессор интерактивных компьютерных технологий Технологического института штата Джорджия. Автор книги Alien Phenomenology, or What It’s Like to Be a Thing («Феноменология пришельцев, или Что такое быть вещью»).

«Ни одна тема не останется неисследованной!» – обещает рекламный текст на обложке книги «Наука оргазма», изданной в 2006 году и написанной некими эндокринологом, нейробиологом и «сексологом». Список тем включает «генитально-мозговые связи» и «как мозг производит оргазмы». В результате, продолжает реклама, «все связанные с оргазмом Как, Что и Почему предстанут как на ладони».

Вне зависимости от ее достоинств и недостатков, «Наука оргазма» демонстрирует тенденцию, которая стала едва ли не повсеместной в общественных дискуссиях: любая тема может быть наилучшим образом подана и наиболее полно понята с высот «науки». Насколько распространен этот подход? Сервис Google Books на запрос «наука…» (the science of…) выдает около 150 миллионов результатов – причем в десятках книг эта формула вынесена в название. «Наука бережливости», «наука актерского мастерства», «наука шампанского», «наука страха», «наука изготовления компоста» – список можно продолжать бесконечно.

«Наука чего-то» – хороший пример риторического отношения к науке: дескать, всё, в названии чего есть слово «наука», наукой и является. Но это пример не единственный. Употребляется также словосочетание «ученые обнаружили, что…» (или его более ходовой вариант «исследования показывают, что…») – оно взывает к авторитету науки, пусть и без всякой зависимости от того, имеют ли выводы автора хоть какое-то отношение к исследованиям, на которые он ссылается.

Оба описанных риторических приема можно по праву обвинить в сциентизме — концепции, согласно которой только эмпирическая наука обеспечивает доступ к самым полным, авторитетным и точным ответам на вопросы об устройстве мира. Сциентизм – далеко не новая ложная идея, но сегодня он набирает популярность. Не так давно Стивен Хокинг объявил о «смерти» философии, поскольку она не смогла угнаться за развитием физики. Сциентизм предполагает, что единственный продуктивный путь к пониманию Вселенной пролегает через науку, а любая другая деятельность в лучшем случае неэффективна, а в худшем – бессмысленна.

И надо признать, что риторика, взявшая на вооружение слово «наука», возникла отчасти благодаря сциентизму. Книги о «науке чего-то» и описываемые в них исследовательские находки, происхождение которых можно проследить до несомненно научных экспериментов, заняли место философских рассуждений и интерпретаций по поводу смысла или важности соответствующего рода деятельности. Вместо того чтобы размышлять о социальной роли шампанского и связанных с ним удовольствиях, мы думаем о том, что говорят о качестве вина размеры пузырьков и почему эти пузырьки дольше живут на стенках современного стакана волнистого стекла, чем в более широком бокале для шампанского.

Но якобы научная риторика опасна не только тем, что из-за нее мы рискуем скатиться в сциентизм. Она также приписывает науке исключительную заслугу в том, чего наука вовсе не заслужила: в пристальном внимании к устройству и принципам работы вещей. Большинство книг о «науке чего-то» рассматривают материальные формы своего предмета – нейрохимические, вычислительные или экономические. Но внимание к материальным реалиям субъекта не обязательно связано именно с наукой. Филологи изучают историю книги, включая ее материальную эволюцию от глиняных табличек и свитков папируса до пергаментных кодексов. Художники, создавая свои работы, опираются на глубокое понимание физических свойств краски, мрамора или оптики. Поварам, чтобы преуспеть в ремесле, нужно тонко разбираться в химии и биологии еды. Думать, что лишь наука как-то особенно связана с наблюдениями за материальным миром, – это не только ошибочно, но и оскорбительно.

Подвигая людей видеть в науке единственный путь к знанию и подталкивая их увязнуть в материальном, якобы научная риторика оказывает дурную услугу и самой науке. Она представляет науку как нечто простое, легкое и веселое, в то время как на самом деле наука по большей части сложна, трудна и однообразна.

Вот пример этого подхода. На популярной странице в Facebook, называющейся I Fuckin’ Love Science (что-то вроде «Я, блин, офигенно люблю науку». – Ред.), появляются короткие вариации на тему «науки чего-то» – в основном картинки и короткие описания экзотических существ вроде розового броненосца, а также иллюстрированные пожелания к дням рождения известных ученых вроде Хокинга. Но, как правильно заметил писатель-фантаст Джон Скайлар, не так давно обрушившийся на эту страничку с резкой критикой, большинство ее подписчиков офигенно любят, блин, не науку, а любят, блин, фоточки – симпатичные фотки розовых броненосцев и известных физиков. Легкое развлечение, которое представляют собой эти картинки, мешает обществу узнать, как на самом деле делается наука – медленно и методично, почти в безвестности и со скромной оплатой, в невидимых миру лабораториях и исследовательских центрах.

Якобы научная риторика имеет и другие негативные последствия. То, что на самом деле не имеет никакого серьезного отношения к научной практике, вынуждено все чаще облачаться в научную терминологию, чтобы привлечь к себе хоть какое-то внимание и получить поддержку. Социологические исследования интернета неожиданно превратились в «науку Сети». Почтенная практика статистического анализа вдруг стала «наукой о данных». Происходит сдвиг в приоритетах финансирования образования и исследований, и в результате за бортом остаются те, кто не смог подтвердить свое членство в комплексе STEM (наука, технология, техника и математика). К сожалению, якобы научная риторика дает таким тенденциям тактическое оправдание. Если гуманитарий не переформатирует свою деятельность в «точную науку литературы», он рискует стать маргиналом, лишиться финансирования и скоро будет забыт.

Когда вы продаете идеи, вам приходится продавать такие идеи, которые продаются. Но в секулярный век, когда абстракция «науки» рискует заменить собой все другие абстракции, все, что может остаться от науки – если мы позволим и дальше процветать «научной» риторике, – это примитивная, выхолощенная, однообразная ее версия.