Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 7 Страница 27

Таким образом, прагматизм делает формально совершенно безупречный вывод из посылки номинализма: он обнаруживает, что самодовлеющее теоретическое значение научного, да и всякого вообще знания несовместимо с признанием условности и субъективности понятий. При чтении литературы прагматизма прежде всего бросается в глаза, так сказать, воинствующий номинализм этого направления. «Надо, наконец, понять, что абстракции суть именно только абстракции, и сделать надлежащие выводы отсюда» – таков боевой клич прагматизма. Разумеется, и в этом вопросе суждения отдельных прагматистов далеко не совпадают. Джемс, например, выражается гораздо осторожнее, чем Шиллер, и некоторые его суждения содержат довольно меткое, приемлемое и не для одних прагматистов, уяснение значения отвлеченных понятий. Для нас существенно, однако, только то, что прагматизм по существу есть вывод из прямолинейного и крайнего номинализма. Отрицание объективного значения отвлеченных понятий и суждений логически приводит к отрицанию теоретического смысла и теоретической ценности всякого знания – таков основной вывод прагматизма, формальная правильность которого, повторяем, представляется бесспорной.

3) В этой связи, однако, обнаруживается уже третий основной мотив прагматизма. Номинализм теснейшим образом связан с психологизмом. Прагматизм ведь не отрицает вообще ценности отвлеченных понятий; напротив, он восстает против стремления старого эмпиризма устранить или признать негодным все, что выходит за пределы простого констатирования фактов; он хорошо понимает неосуществимость идеала «чистого опыта», понимает невозможность обойтись без идеального и мыслимого, без абстракций. Он только отрицает объективное, сверхпсихическое или внепсихическое значение абстракции. Отвлеченное мышление, а следовательно, и знание есть для него некоторая психическая функция, которая не может, подобно своему материалу – конкретному опытному данному – претендовать на абсолютное значение. Если абстракция не совпадает с «опытом», с конкретным эмпирическим данным, если она по существу «выходит за пределы» чувственно-опытной реальности – что, конечно, понятно само собою, – то, с точки зрения прагматизма, для нее вообще не остается места в сфере объективного. Познание есть психическая деятельность; та часть его, которую мы называем «опытом», дана, так сказать, непреложно, и ее наличность в сознании и есть ее истинность; все остальное есть в известном смысле свободное творчество человека, к которому столь же нелепо применять строгий, теоретический критерий истины, как, например, к художественному творчеству; и если его можно расценивать, то только иными, практическими или жизненными критериями. Если все идеальное тождественно с «субъективным» или «психическим», если, поэтому, все наше познание есть по существу субъективный психический процесс, то оно и должно рассматриваться и расцениваться исключительно психологически; и эта психологическая точка зрения неизбежно ведет к концепции прагматизма.

Прагматизм и здесь делает формально правильный вывод из весьма распространенных посылок. Он впервые показывает, к чему, собственно, обязывает «психологизм». Психологизм есть прежде всего «антропологизм» (пользуясь обозначением его критика Гуссерля) или, согласно терминологии Шиллера, «гуманизм»32. Если познание не только с фактической стороны, как реальный процесс, но и со стороны своего идеального смысла, своей ценности и назначения, есть явление психическое, то тем самым всякая истина и всякий смысл определены человеческой организацией и имеют значение и обязательность только для человека. Однако, этим в корне разрушается предносящийся всегда философии идеал истины, как абсолютной инстанции или ценности. Признание всего познания, вместе с логическими законами и мерилами, продуктом «человеческого сознания» не только утверждает недостижимость для человеческого познания абсолютной истины, так как уничтожается уверенность, что «истина для нас» есть вместе с тем подлинная или абсолютная истина, но – что еще важнее – обнаруживает противоречивость самой идеи абсолютной истины. Ведь идея эта, как и все остальное, есть чисто человеческое создание; если она имеет смысл, то тоже только относительный, человеческий смысл; она, очевидно, для чего-то нужна именно человеку, означает какую-то его субъективную мечту и, следовательно, за пределами человеческой души лишена всякого значения, тогда как она претендует именно на такое сверхчеловеческое значение. Психологически эта идея объясняется прагматистами более или менее удачно из потребности в устойчивости, прочности, крепости нашего знания; Джемс сравнивает настроение человека, неспособного отказаться от идеала абсолютной истины или реальности, с настроением человека, который не может представить себе мир не стоящим на какой-нибудь подпорке. Во всяком случае, если рассматривать человеческое познание психологически, то «истина» есть всегда что-то «нужное» или «ценное» для человека, и за пределами этой практической надобности не имеет никакого смысла.

Обычно психологизм старается избегнуть скепсиса и сохранить идеал объективного и общеобязательного знания двумя допущениями. С одной стороны, он предполагает, что психическая деятельность познания может протекать и изучаться изолированно, вне влияния воли и чувства, что можно определить психологические законы познания и мышления, устраняя вмешательство других психических функций, при чем эти законы и приводят к результатам, которые называются «истиной» или «объективной целью» познания. С другой стороны, он исходит из убеждения, что эти законы интеллектуальной жизни в основе одинаковы у всех «нормальных» людей, так что психология познания остается тождественной в отношении всего зоологического вида homo sapiens. Исходя из этих допущений, представляется возможным на почве психологии построить логику и теорию познания, указать условия относительной, но тем не менее «общечеловеческой» истинности познания. «Истина» есть с этой точки зрения то, к чему вынуждено приходить человеческое сознание на основании общечеловеческих законов мышления, когда «нормальный» процесс мышления не прерывается вмешательством посторонних психических сил (например, чувствований и хотений). Именно против этих допущений энергично и весьма убедительно восстает прагматизм. Прежде всего прагматизм показывает, что не существует в человеческом сознании мышления и познавания, изолированного от практики, от потребностей, инстинктов, чувствований и хотений. В этом допущении он видит основной грех интеллектуализма, против которого он апеллирует к современной волюнтаристической психологии. Не мышление, а волевое устремление, хотение есть центральная и первичная сила человеческого сознания; интеллект есть лишь отпрыск, всецело питаемый этим корнем. Эволюционная и биологическая психология показала, что познание есть лишь орудие самосохранения и приспособления организма к среде; отвлекаясь от этого истинного назначения познания, мы получаем совершенно фальшивую теорию. Познание не имеет никаких самостоятельных законов, в силу которых оно двигалось бы по пути, не предуказанному практическими потребностями человека; все так называемые «законы мышления» суть не что иное, как привычки, выработанные в интересах достижения известных полезных, благотворных или вообще нужных для действенности представлений. Поэтому все эти законы относительны, они обусловлены направлением воли, с одной стороны, и средой, обстоятельствами жизни – с другой. К приспособлению, к овладению природой, к целям человеческой жизни ведут многие пути, и столь же многообразны, следовательно, те представления, которые могут претендовать на значение «истин» (в условном, человеческом смысле). Таким образом, «гуманизм», последовательно развивая психологическую теорию знания, ведет к отрицанию самой возможности теоретического критерия знания.

К тому же результату приводит проверка второго допущения психологической теории. Существуют ли представления, суждения, законы мышления, действующие всегда и всюду, у всех экземпляров вида homo sapiens, и способные поэтому служить однозначным мерилом общеобязательной ценности знания? Прагматизм решительно отрицает это. Шиллер, как уже было указано, убедительно разъясняет, что вне допущения «индивидуально-человеческих» истин теряет смысл и критерий истины, как «общечеловеческого» представления. «Общечеловеческая» истина имеет, правда, преимущества над истиной индивидуальной. Но принципиально, с гносеологической точки зрения, она не отличается от индивидуального мнения. Между «истиной», в которую верят миллионы людей, и «истиной» данного отдельного человека нет принципиальной разницы; и если мы решились назвать истиной то, что психологически необходимо для всех, мы обязаны считать истиной и то, что необходимо для некоторых или одного. С другой стороны, Джемс показывает относительность того, что зовется «общеобязательной истиной»; по его мнению, например, категории причинности и субстанциальности суть такие же общераспространенные верования нашей эпохи, какими в свое время были верования в привидения или фетишей. Смысл этих суждений прагматизма состоит, собственно, в утверждении, что с психологической точки зрения не может быть речи о какой-либо принципиальной общеобязательности, как критерии истины. Ссылка на психологическую необходимость «нормального» человека, как на мерило истинности, лишена смысла: где же мерило самой «нормальности»? Либо мы называем нормальным человека, обладающего общераспространенными психическими свойствами, и тогда мы вертимся в кругу, либо же «нормальность» означает какую-либо объективную, сверхчеловеческую и сверхпсихическую оценку психических состояний и идей – и тогда мы не имеем на нее никакого права. Признать истину «представлением рода», мнением «человека вообще», или «сознания вообще» и т. п. значит уже уничтожить объективное понятие истины; но, проводя последовательно эту точку зрения, мы неизбежно должны сказать, что раз есть «истина для человека», должна существовать и «истина для данного человека». Мы в лучшем случае получим здесь иерархию истин, количественное различие между степенями истинности, относительную расценку «истин» по степени их пригодности, но никогда не получим единой истины, обязательной для всех и принципиально отличной от «мнения» (мысль, особенно защищаемая Шиллером). Психологически остается навсегда бесспорным и в данном вопросе решающим общее наблюдение: «сколько голов, столько умов». И если истина определяется человеческим «умом», то прагматизм прав, дополняя это изречение словами: «и сколько умов, столько истин».