Лев Бобров - По следам сенсаций Страница 38

Не упускать из виду пёструю мозаику световых и звуковых сигналов, лавиной обрушивающихся на оператора, — если бы всё сводилось только к этому! А то ведь приходится молниеносно соображать, как поступить в той или иной ситуации, неожиданно возникающей по ходу работы, порой запутанной, но не терпящей отлагательства. Возьмите диспетчера железнодорожного узла. Он имеет дело со сложной взаимозависимостью всевозможных факторов: тут и занятость путей, и положение стрелок, и длина платформ, и сроки формирования составов, направление, скорость, порядок следования поездов и так далее и тому подобное. Надо постоянно иметь перед внутренним оком непрерывно меняющуюся картину огромного пульсирующего организма. Надо командовать оперативно, гибко, чётко, правильно осмысливая не только ближайший результат, но и отдалённые последствия. Не этот ли комплекс качеств фигурировал во французском объявлении как «развитое чувство ответственности»?

Тут всё говорилось об инженерах или, как минимум, о командирах сложных технологических процессов. Может показаться, будто проблема профессиональных психологических требований касается узкого круга людей. Так ли это?

Советские учёные исследовали особенности трудовой деятельности ткачих. При обслуживании трёх-четырёх станков одновременно не все работницы справлялись с заданием. Пытаясь выдержать быстрый темп при осмотре станков, при ликвидации обрывов и неполадок, женщины теряли координацию движений («всё из рук валится», «руки трясутся»). Никакая тренировка не помогала. В то же время их соседки по цеху без всякой предварительной подготовки запросто успевали обходить и большее количество станков, хотя профессиональный опыт у тех и у других был одинаков. Оказывается, дело в психологических особенностях, в различии типов нервной деятельности. У одних он подвижный, у других — инертный. Как ни старайся, а превозмочь себя, прыгнуть выше своих возможностей не сумеешь.

Тем не менее медлительным ткачихам удалось добиться тех же результатов, что и спорым в движениях. Учёные посоветовали просто изменить стиль работы. Не стоит суетиться, если привык всё делать медленно и обстоятельно. Лучше увеличить внимание к чёткости работы на каждом агрегате и профилактике возможных нарушений её нормального хода. Когда стоишь у одного станка, не обязательно бегать к другим, можно чаще оглядываться на них, более тщательно проверять состояние механизмов и качество сырья. И вот аккуратность, осмотрительность, неослабный зрительный контроль с места — всё это позволило компенсировать нерасторопность.

Выходит, чтобы обучение профессиональным навыкам шло успешнее, небезызлишне заранее знать даже, каков у тебя темперамент: флегматик ты или холерик, меланхолик или же сангвиник, насколько ты инертен или подвижен.

Конечно, есть профессии, где психологические ограничения не стали жёстче: возьмите актёра, художника, писателя. Но нет таких профессий, где соответствие склада ума и характера деятельности не играло бы никакой роли. И уж, разумеется, прежде всего это относится к большой технике.

Было время — человек изготовлял нужный ему продукт сам, своими руками, разве что с помощью нехитрых орудий. Нынче между человеком и изделием встал работящий и послушный посредник — машина. Машина, у которой не дрожат руки, не мёрзнут пальцы, не слезятся от усталости глаза, которую не терзают ни голод, ни жажда, ни обида и ревность, которую не отвлекают мысли о вчерашнем матче или завтрашнем свидании. Машина, которая бесконечно вынослива и терпелива, безукоризненно исполнительна и аккуратна. Машина, которая одинаково добросовестно фабрикует безобидные детские игрушки и всамделишные грозные ракеты. Машина, с помощью которой можно доставить умирающему лекарство и донести до цели смертоносный термоядерный заряд. Стоит только нажать соответствующую кнопку…

А перед кнопками — инженер. Не бесстрастный робот, а существо из плоти и крови, обуреваемое земными страстями и неземными идеями. Человек, который всегда устаёт к концу рабочего дня, который… Да что говорить — кто не знает за собой недостатков и слабостей! Возникает вопрос: как добиться наиболее гармоничного сочетания требований, предъявляемых современной техникой, с умственными и душевными силами человека?

Этой проблемой во всеоружии физико-математических и кибернетических методов занимается молодая наука — инженерная психология. Она ставит перед собой двоякую задачу: с одной стороны, найти оптимальные, наилучшие конструкции машин, механизмов и органов управления, чтобы они не превосходили нашего естественного психологического потолка. С другой стороны, изыскать ресурсы психологических возможностей человека, развить его профессиональные способности, подтянуть их к растущим требованиям техники. А коли так, то не лучше ли загодя и как можно раньше выявлять характерологические особенности человека? Чтобы потенциальный хороший актёр не стал посредственным учёным. Чтобы выпускник с инженерским дипломом в кармане не пошёл переучиваться в эскулапы. Словом, чтобы характер и темперамент учащегося наиболее полно соответствовали избранной им специальности.

Предвижу недоумение: при чём тут графология или графометрия? Разве не существует иных способов узнать характер, и наклонности человека? Что ж, существует. И даже немало. Но, во-первых, для этого нужно очное- и подчас многолетнее знакомство с испытуемым. Во-вторых, человек может сам не знать своих задатков, чтобы найти возможность проявить их. Ошибётся он сам, ошибутся педагоги, составляющие характеристику. Как выразился Стефан Цвейг: «…человек может солгать, притвориться, отречься, портрет может его изменить и сделать красивее, может лгать книга, письмо. Но в одном всё же человек неотделим от своей истинной сущности — в почерке».

Впрочем, дело даже не в этом. Разве откажется психолог, невропатолог, педагог, криминалист, литературовед, искусствовед, историк, этнограф, социолог заполучить лишний — способ разведки в потаённых глубинах человеческой натуры? Способ простейший из простейших — сличением автографа с графометрическими таблицами, которые рано или поздно будут разработаны настолько же детально, как и таблицы типографских шрифтов…

Наступит и такой день, когда за анализ почерков примутся электронно-вычислительные машины, эти непревзойдённые виртуозы комбинаторики, способные молниеносно перебрать миллионы вариантов, чтобы выискать самый подходящий.

Созданием машины, опознающей буквы и цифры, независимо от того, как они написаны, вот уже несколько лет подряд усиленно занимаются учёные и инженеры всех стран. Над проблемой без особого успеха работали американцы Оливер Селфридж и Фрэнк Розенблат, а один из пионеров кибернетики, Уолтер Питтс, выразил глубокое сомнение в том, что её вообще можно построить. И надо сказать, его опасения были отнюдь не безосновательны.

Сотни лет исследуются глаза и мозг — как ин виво (в живом теле), так и ин витро (в стекле — то есть извлечённые из умершего организма лабораторные препараты этих органов). Но до сих пор никто не в состоянии объяснить, как мы узнаём одну и ту же букву, когда она написана совершенно несхожими почерками. И как отличаем друг от друга разные буквы, которые имеют близкое начертание, — к примеру, рукописные «ч» и «г», «н» и «и». Мы не ошибёмся, если увидим любой незнакомый, пусть даже «дикий», как у Чернышевского, почерк в первый раз.

Спроецированные хрусталиком на сетчатку изображения одного и того же символа выглядят то долговязыми и сухопарыми, как Дон-Кихот, то округлыми и массивными, как Санчо Панса, то изощрёнными и фантастическими, как грёзы рыцаря печального образа, то грубоватыми и незатейливыми, как чаяния его верного оруженосца, А мозг — его не проведёшь! — он сразу видит: это одна и та же фигура. Что при этом происходит? Как? Почему? Психофизиологи пока не представляют. Во всяком случае, досконально. Но даже если бы они до конца познали всю эту хитрую механику, поведать о ней машине было бы нелегко. Электронный мозг оперирует только последовательностью электрических импульсов и пауз, обозначаемых «1» и «О». Такой двоичной арифметикой можно выразить любые понятия лишь в случае, когда они передаются строгим математическим языком. А как описать миллиарды почерков?

Однако выход нашёлся.

7 февраля 1962 года общее собрание Академии наук заслушало доклад директора Института автоматики и телемеханики академика В. А. Трапезникова о работах молодого советского математика Э. М. Бравермана, открывших новый этап в развитии кибернетики.

Когда ребёнок осваивает азбуку, ему достаточно показать два-три образца одной буквы или цифры, чтобы он потом узнавал и десятки различных её начертаний, разных по форме и величине, — на витринах, в газетах, в записных книжках. В его головке возник обобщённый образ. А нельзя ли машину тоже заставить обобщать саму? Показать ей, скажем, цифру «6» — сперва изящную, округлую, как её печатают в типографии, а потом корявую, угловатую, очень похожую на букву «Б», какой она может получиться при записи на ходу. И втолковать машине, что все штриховые сочетания, похожие на продемонстрированную типографскую литеру, какими бы кривыми и уродливыми они ни были, суть цифры «6». Однако сходство кончается там, где шестёрка приобретает несвойственную ей чересчур сильную угловатость буквы «Б». Ту же самую информацию придётся сообщить электронному мозгу и о букве «Б». Допустимы любые её рукописные искажения. Даже такие, где полукруг не замкнут внизу вертикальной палочкой. Но до какого-то предела. Как только вместо знака «Б» появится нечто, больше похожее на «5», это уже будет границей, за которой кончается буква и начинается цифра. У пятёрки, конечно, тоже немало начертаний, но обобщённый образ опять-таки один.