Андрей Остальский - Краткая история денег Страница 4

Но это дети. А что же взрослые?

«Мы должны Богу смерть», – писал Шекспир. Если буквально переводить с английского, то – «одну смерть». Введение в формулу количественного, нумерического фактора, возможно, ослабляет ее поэтический эффект, но зато соизмеряет с товарно-денежными отношениями.

Фрейд перефразировал Шекспира – вместо Бога, привязав главный человеческий долг к «природе». И вывел из этого: деньги – это попытка погасить этот долг. Попытка, ясное дело, обреченная…

Можно ли говорить об инстинкте обогащения? Фрейд считал, что такового не существует. Но глядя вокруг, иногда задумываешься: а может, знаток подсознательного всё же ошибся?

Некоторые ведь не только чужой, но и своей жизнью готовы жертвовать «в борьбе за это». Не говоря уж о душе.

К 1908 году Фрейд приходит, на основании своих исследований, к выводу, что «деньги (на подсознательном уровне) в конечном итоге увязываются с экскрементами».

Экономист, наверно, не удержался бы от того, чтобы интерпретировать это по-своему: ну, конечно, ведь деньги в каком-то смысле – удобрение экономики! Но вряд ли именно это имел в виду Фрейд.

Его крупный венгерский последователь Шандор Ференц расставляет точки над «i»: «деньги – не что иное, как дезодорированный экскремент… Детская и иррациональная любовь к экскрементам на подсознательном уровне определяет и нерациональную страсть взрослых к деньгам».

Но вообще последователи фрейдизма и некоторые другие тезисы выдвигали – связывали деньги с имманентной агрессивностью, видели некие фаллические коннотации и даже ассоциировали «ликвидность» с мочеиспусканием.

Не знаю, как вам, читатели, но мне эти сравнения не кажутся слишком убедительными. Но вот что интересно: и эта школа человеческой мысли явно согласна с глубинной, экзистенциальной сущностью денег, с тем, что они имеют отношение к сокровенным глубинам человеческого естества. Нет, это точно не бумажки для прикуривания и разжигания костров…

И обратите внимание – не только философы, но и многие экономисты пытаются определить деньги все через какие-то метафоры («экскременты» – метафора, но ведь и слова «инструмент» или «товар» тоже в своем роде – художественные сравнения). Само по себе это не страшно, как говорил французский философ Поль Валери, всякое понимание, в конце концов, есть уподобление. Но в том-то и проблема, что деньги ни на что полностью не похожи!

Ощущая несовершенство, неполноту, некоторую расплывчатость определений, многие пишущие на эту тему прибегали к одному и тому же приему – для объяснения природы денег возвращались к их истории. Не совсем честный прием, подмена логики и анализа последовательным изложением фактов. По-акынски – что вижу, то и описываю. Что происходило, то и перескажу. Но это, видимо, неизбежно. Человеческое сознание так устроено, что ему легче осознать сложное в развитии от простого. Кроме того, деньги – это не только и не столько предмет. Деньги – это прежде всего процесс.

От натурального обмена к «матери всех извращений»

Зуб за зуб, око за око – вполне эквивалентный обмен. Однако достаточно рано в истории человечества начинает появляться его экономический вариант: у германцев слово «вергельд» обозначало компенсацию золотом за убийство или причинение тяжких телесных повреждений. Подобные «штрафы» в денежной форме практиковались и в более древних цивилизациях. Кроме того, на самых ранних этапах нужно было осуществлять достаточно сложные обмены – например, при разделе наследства, покупке невест (надо было накопить много скота – не очень практично), не говоря уж о межплеменной торговле участками для охоты.

Мы привыкли думать, что появлению денег четко предшествовала эпоха натурального обмена – бартера. Дай мне, чего ты там выковал, а я тебе дам то, что я вырастил. Или сшил. Понятно, что для высокоорганизованного общества бартер не удобен. Вырастив яблоки, нуждающийся в обуви садовник должен найти не простого, а охочего именно до этих фруктов сапожника и притом не имеющего других более важных и срочных потребностей. А то вдруг тому срочно нужен новый кафтан или дрова, или вообще семья большая, произведенных сапог еле на хлеб хватает… И тю-тю, сгнили яблоки…

Знаменитый экономист XIX века Уильям Джевонс описал злоключения парижской оперной певицы, некоей мадемуазель Зели, которую занесло на полинезийские Острова Сообщества.

Ее выступление произвело сенсацию – местные жители готовы были отдать чуть ли не все, что имели, за возможность увидеть и услышать нечто столь экзотическое – для них это был первый и последний шанс в жизни. Треть феноменальных сборов досталась певице, а именно: три свиньи, двадцать три индейки, сорок четыре цыпленка, пять тысяч кокосов и бессчетное число бананов, лимонов и апельсинов. Певица скормила фрукты свиньям – а что еще она могла со всем этим богатством сделать? Разве что раздать местной бедноте – но неизвестно, как на это реагировало бы местное общественное мнение… Между тем у себя на родине певица немалые деньги могла бы за все это богатство выручить! Но как все это прикажете транспортировать? Без денежного эквивалента трансформировать гонорар во что-либо полезное оказалось невозможно.

Джевонс приводит этот пример в качестве доказательства крайней непрактичности бартера. И бог с ней, с Зели, ее случай все же анекдотичен, результат столкновения разных культур и эпох. Важнее то, что и в самых примитивных обществах неизбежно совпадение так называемого «двойного бартера», когда садовник, чтобы получить сапоги, должен сначала выменять яблоки на пшеницу или еще что-нибудь требующееся сапожнику. Ясно, что двойным бартером дело не всегда обойдется, иногда потребуется тройной или четверной обмен и так далее.

Ситуация, кстати, до боли знакомая снабженцам эпохи застоя, которые вынуждены были рыскать по всему СССР в поисках партнеров по многостороннему обмену. Происходило такое положение от ущербности советских денег, не способных полностью выполнять товарообменную функцию (но об этом подробнее в главе, посвященной советскому рублю).

В советское время бартер помогал и внешней торговле. «Натуральный обмен» между странами «победившего социализма» и миром капитализма принял такие масштабы, что на Западе стали созывать регулярные научные конференции, посвященные этому методу экономической деятельности, публиковать аналитические работы на эту тему.

Американский миллиардер Арманд Хаммер еще при Ленине выменивал продовольствие на пушнину, драгоценности и произведения искусства, а в брежневские времена строил целые заводы, беря плату готовой продукцией. СССР отдал права на торговлю водкой «Столичная» в Америке – за «Пепси-колу». Хотя, честно говоря, особенно глубокой убежденности в необходимости этого продукта («Пепси», а не водки!) для советского народа не было, но в условиях дефицита и железного занавеса и эта американская экзотика имела большой успех. «Леви Страус» очень выгодно поменялась с Венгрией. (Ох, и завидовали мы венграм – знаменитые джинсы куда как лучше «Пепси» – при всем уважении к этому напитку.) Польша обменивала сельскохозяйственные продукты на тракторы – как будто ей продукции «Россельмаша» было мало.

Может быть, кое-кто из читателей этой книги вспомнит, как в результате таких обменов, когда в последний момент сорвалась некая стратегическая сделка с ФРГ, СССР вынужден был взять часть цены за газ ширпотребом. И вот волшебным образом в табачных киосках Москвы и некоторых других крупных городов вдруг появились небывало великолепные сигареты «Лорд», «НВ», «Астор»…

Эти пачки были настолько ослепительно красивы, а сигареты так легки и вкусны по сравнению с «Новостью» или «Примой», что из-за них кое-кто из нас закурил в совсем нежном возрасте…

Интересно, что ситуация повторится и в 90-е, при вполне полноценном, новом, конвертируемом внутри страны российском рубле. Нет, не с сигаретами, с ними проблем больше не будет – а с «натуральным обменом». Причина нового явления бартера была противоположного свойства. Если в СССР эпохи застоя денег у предприятий было сколько угодно, но в них не было необходимой силы, то теперь деньги-то были полноценные, да вот беда – их физически не хватало. Финансовую систему лихорадило, правительство стремилось предотвратить инфляцию, отказывалось включать печатный станок, а кредиты не работали. В этих условиях его величество бартер просто спас российскую экономику, позволил выжить целым отраслям промышленности, не говоря об отдельных предприятиях, и множеству обыкновенных людей не дал умереть с голоду. И других, менее драматических примеров можно найти сколько угодно.

Так что бартер, по-моему, тоже достоин всяческого уважения. И существовал всегда, существует и поныне. Наверняка в жизни каждого из вас бывают ситуации натурального обмена. Вот в нашей семье работа в саду – единственный товар, которым располагает моя дочь. Ее она обменивает у собственных родителей методом бартера на разные необходимые ей товары и услуги – на другие ценности, другие стоимости. А во Франции вообще вошли в моду так называемые «контрсервисы» – когда вы оказываете услуги типа уборки помещения, как добавку к арендной плате за слишком дорогие парижские квартиры. Ну, а исторически… Даже между животными и насекомыми, да что там – между безмозглыми растениями! – уже существует что-то наподобие прямого натурального обмена!