«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война - Михаил Витальевич Шкаровский Страница 43

4 мая 1944 г. на своей последней встрече с Г.Г. Карповым Патриарх Сергий поддержал ходатайство архиепископа Григория об открытии Пастырско-богословских курсов в г. Саратове. Патриарх также попросил ускорить решение вопроса с открытием православного храма в его родном городе Арзамасе Горьковской области[324].

Институт и курсы в Москве были открыты в помещениях Новодевичьего монастыря 14 июня 1944 г. (месяц спустя после кончины Патриарха Сергия), архиепископ Григорий присутствовал на этой церемонии и говорил речь[325]. Выступавший после него проректор Богословского института профессор С.В. Савинский отметил: «Много потрудился над делом создания курсов и института Преосвященный Григорий, архиепископ Псковский, работавший над «Положением» о наших школах и их учебными планами. На опыте Ленинградских курсов и института прекрасно знакомый со всеми сторонами духовной школы, он дал, можно сказать, основные установки в деле организации учебной жизни наших курсов и института»[326].

Под названиями средняя (курсы) и высшая (институт) духовные школы просуществовали два года. Учебный процесс в них, по сравнению с дореволюционным и даже послереволюционным периодом, осложняло то обстоятельство, что воспитанники, родившиеся при советской власти, в большинстве случаев не имели никакого религиозного образования. «Среди многих трудностей, переживаемых современной духовной школой, – писал в 1946 г. А.В. Ведерников, бывший в то время инспектором Богословского института, – самой наибольшей представляется богословская неподготовленность тех, кто стремится поступить в число ее питомцев. Кроме общего светского образования, совершенно чуждого всякой религиозности, поступающие в духовную школу приносят чаще всего одно желание служить Богу в священном сане. Но для этого нужно овладеть высотами богословской науки, которая требует довольно основательной начальной подготовки, возможной только при наличии религиозного воспитания с детства»[327].

Тем не менее, была найдена оптимальная форма системы богословского образования, которая, с одной стороны, отвечала бы потребностям Русской Церкви в большом числе подготовленных пастырей, а с другой – учитывала особенности контингента учащихся новой духовной школы. Эта форма в основных чертах сохранилась до 1990-х гг. в виде двухступенчатой школы – средней и высшей, с 1946 г. получившей название: первая – духовной семинарии, вторая – духовной академии с четырехлетним курсом обучения в каждой. Таким образом, полный цикл богословского образования был рассчитан на восемь лет. Первые два класса семинарии стали пропедевтическими, дающими знание основ вероучения и знакомящими со Священной историей и церковным уставом, а также способствующими воцерковлению питомцев. Следующие два богословских класса давали подготовку, необходимую для пастырской деятельности. В задачу академии должно было входить совершенствование богословских знаний, полученных в семинарии, с сохранением пастырской направленности. Кроме того, новые условия церковной жизни требовали от пастыря широкой образовательной подготовки. Поэтому в программу академии, кроме дисциплин богословского, церковно-исторического и практического цикла, древних и новых языков, включалось также преподавание истории религий, русской религиозной мысли, логики, психологии, истории философии с метафизикой и христианской педагогики[328].

«Таким образом, замысел следует признать высоким: мыслилось возрождение богословской науки и русской богословской традиции»[329]. Духовная школа должна была стать именно богословской, а не только пастырско-практической. Для осуществления задуманного проекта Совет народных комиссаров первоначально даже дал согласие Московской Патриархии на приглашение из-за границы 4–5 русских профессоров-богословов (но это приглашение не состоялось). К сожалению, в полном объеме замысел оказался неосуществленным: помешали противодействие советских властей, неподготовленность студентов и недостаток квалифицированных преподавателей (после репрессий 1930-х гг. в живых остались не более десяти наставников дореволюционных духовных академий). Эти неблагоприятные факторы, а также вынужденная практическая направленность образования, вызванная необходимостью скорейшей подготовки многочисленных кадров священнослужителей, не лучшим образом сказывались на научном уровне новой духовной школы, который оказался существенно ниже, чем у ее предшественниц. И все же после массовых чисток и репрессий уцелела небольшая группа профессоров старых духовных школ, обеспечившая определенное преемство традиций: протоиерей Николай Чепурин, В.В. Четыркин, А.И. Сагарда, С.В. Савинский, Т.Д. Попов и др.

План воссоздания организационной структуры Русской Церкви, также лишь частично реализованный на практике, разработал другой выдающийся церковный деятель – святитель архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). 15 июня 1944 г. он изложил его в письме к митрополиту Алексию (Симанскому). Власти вовсе не желали восстановления мощной церковной организации. Это ярко проявилось в вопросе открытия храмов. 28 ноября 1943 г. Совнарком принял постановление, согласно которому ходатайства верующих сначала рассматривались местными органами, в случае их одобрения пересылались в Совет по делам Русской Православной Церкви, после предварительного решения которого поступали в Совнарком, а затем снова в Совет.

Такая многоступенчатая процедура была выработана с целью тщательно дозировать открытие новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве. Так, в феврале 1944 г. в Ярославской области, по неполным данным, самовольно действовало уже более 90 церквей. Властям представлялось необходимым обуздать этот поток, превратив его в тоненький ручеек. В одной из ноябрьских бесед с Г. Карповым В. Молотов указывал: «Пока не давать никаких разрешений на открытие церквей… В последующем по вопросу открытия входить за санкцией в правительство и только после этого спускать указания в облисполкомы… Открыть церкви в некоторых местах придется, но нужно будет сдерживать решения этого вопроса»[330]. И только 5 февраля 1944 г. Совет принял постановление об официальном открытии первых 18 храмов[331]. Кроме того, по мере освобождения оккупированных территорий – на Украине, в Ставропольском крае и т. д. началась кампания по изъятию у церковных общин зданий, до 1941 г. использовавшихся для общественных целей, причем порой без предварительного предупреждения верующих.

28 сентября 1944 г. епископ Сумский Корнилий отправил Патриаршему Местоблюстителю доклад о закрытии в епархии 30 храмов. В нем указывалось: «Одиозное отношение местных сельских соввластей выражается местами весьма грубо: в селе Павленковы Хутора храм был закрыт накануне праздника Успения Пресвятыя Богородицы, что особенно возбудило верующих против местной соввласти. В некоторых местах представители соввласти выбрасывали иконы из храмов… с руганью обращались со священниками, ударяя кулаками по столу, кричали на председателей церковных советов и церковных старост, не стесняясь выпускать со своих уст грязную ругань по адресу последних…»[332]. Это явление приняло такой массовый характер, что встревожило руководство Совета по делам Русской Православной Церкви.

5 октября 1944 г. в докладной записке В. Молотову по итогам первого года работы Совета Г. Карпов приводил ряд фактов «административного и самочинного» закрытия храмов. Так, в слободе Ново-Астрахани