Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов Страница 70

«Смысл и значение аналитики Аристотеля понятен. Он желал рассмотреть в подробности основы, на которых построяется наука, то, что составляет душу ее. Начав с силлогизма (читаем: умозаключения – А.Ш.), как с самого простого приема соединения понятий, он рассмотрел всевозможные силлогистические способы, определил их значение и сравнительное достоинство заключений, к которым они приводят. От анализа силлогизмов он перешел к рассмотрению главных научных сложных приемов, примыкающих к ним: доказательству и определению. Мы видели, как блистательно исполнит и эту задачу наш философ. Аналитика действительно есть несомненный орган всякой дедуктивной науки и с этой стороны остается важнейшим логическим трудом, какой когда-либо являлся в истории.

В топике, к анализу содержания которой мы перейдем, Аристотель преподает правила искусства диалектического, или умения рассуждать о предмете pro и contra» (Владиславлев, Прил., с.25–26).

Завершающее логические сочинения Аристотеля сочинение «О софистических доказательствах» исследователи часто считают всего лишь десятой главой «Топики».

В итоге логика сложилась как огромный набор правил того, как надо думать, чтобы это узнавалось как верный способ. Леви-Брюль, а за ним кросс-культурные исследования показывают, что люди других культур, как их называет Леви-Брюль – люди первобытного (примитивного) мышления – нелогичны. Что означает, что для них существует совсем иная «логика».

Иначе говоря, совсем иной набор правил, соответствие которым в своей речи (и мышлении) узнается в этой культуре как верное.

Это позволяет мне определить «логику» как основу мышления в рамках той или иной культуры. Точнее было бы сказать, что в европейской культуре узнаваемую часть мышления называют после Аристотеля логикой. Поскольку «узнаваемость» дает возможность для общения, наука уже много веков пытается распространить и насадить логику как международный язык. Тем не менее, до сих пор в бытовой речи «логично!» или «нелогично!» по-прежнему означает «правильно!» и «неправильно!» или «умно!» и «глупо!», а чаще – «Согласен!».

Умение видеть, узнавать «правильную основу» мышления и культуры, как мне кажется, является важнейшей способностью, необходимой для проведения любых кросс-культурных исследований.

Вот, пожалуй, и все о логике Аристотеля.

В «Заключении» своих «Софистических опровержений» Аристотель сам рассказывает о сделанном им.

«Из всего, что изобретено [людьми], одно заимствовано от других, ранее занимавшихся этим, а затем постепенно совершенствовалось их преемниками, другое из вновь изобретенного, как правило, с самого начала преуспевало мало, тем не менее оно гораздо ценнее того, что из него выросло. Ибо, как говорят, начало чего бы то ни было есть, пожалуй, важнейшая часть, а потому и самая трудная.

<…> Именно так это получилось с искусством красноречия и почти со всеми другими искусствами.<…> многие внесли немалую долю [в преуспеяние] искусства красноречия, а потому нечего удивляться определенной полноте этого искусства» (Аристотель, т.2, 183b, 15–30).

«Что касается настоящего учения, то дело обстояло не так, что частью оно было заранее разработано, а частью нет: в наличии не было ровно ничего» (Там же, 30–35).

В отличие от всего остального своего творчества Аристотель считает эту науку своим полным изобретением. Какую науку? Владиславлев, автор первого полноценного русского учебника логики, в своей «Логике Аристотеля» переводит ее название как «учение о силлогизме» (Владиславлев, с.

1).Однако в современном переводе М.Иткина ее название прямо подводит нас к психологии:

«Что же касается учения об умозаключениях, то мы не нашли ничего такого, что было бы сказано до нас, а должны были сами создать его с большой затратой времени и сил. Если же вам, рассматривающим это учение, созданное вначале при таких обстоятельствах, оно кажется вполне удовлетворительным по сравнению с другими учениями, расширявшимися на основе предания, то остается сказать, что вам, слушателям, следует быть снисходительными к упущениям в этом учении, а за все изобретенное нами – глубоко признательными» (Аристотель, 184b).

Можно отметить, что, в отличие от Платона и Сократа, Аристотеля интересовало не собственное свершение, а оценка – слушателей, общества, может быть, своя собственная. И это сохраняется как родовая черта науки. Например, в числе замечаний, сделанных учеными к этой книге, с навязчивой повторяемостью встречаются, примерно, такие: «Употребление бытовизмов, употребление ругательств резко сокращает количество читателей, а в еще большей мере – поклонников». Что это? Попытка воспитать меня? Привить хорошие манеры? Или же, скорее, подловить на том, что, безусловно, должно мною управлять? То есть, если использовать бытовизм, – это подловка или подлость. В любом случае, сами ли цензоры считают, что язык науки не может быть бытовым, а уж тем более употребляющим «грязные» слова, или предполагают, что желающий делать науку должен так считать, но это явный показатель, что оценка слушателей-читателей – одна из основных ценностей научного сообщества.

Ради нее приносится в жертву и сама наука, если приглядеться. Физиолог, конечно, может заменить слово «говно» на кал или экскременты, но говно он при этом исследовать должен и исследует. Психолог почему-то считает возможным не исследовать многие явления психической жизни только потому, что они скрываются за «неприличными словами». Кстати, я не встретил пока ни одного исследования мата, сделанного психологами. Пока этой «запрещенной» темой занимаются только языковеды. Мат – это не психологическое явление, это особый вид речи! То, что позволено Юпитеру, – не позволено быку! А сам, без разрешения, он из своего стойла выйти не имеет права!

Негласный договор психологов работать только с «приличным» языком, то есть, по сути, кастрировать тот самый материал, который исследуется, пожалуй, стоит отметить как еще одну черту языка научного сообщества. При этом черту страшную, потому что, определяя, как вести себя ученому, она оказывается частью научной парадигмы, сама в себе содержащей запрет на раскрытие истины, на описание действительности и использование существующего в мире.

Тем не менее, создание основных частей скрытой научной парадигмы никак не отнимает у Аристотеля лавры изобретателя логики, то есть науки о том, как человеческий разум совершает умозаключения.

Владиславлев так поясняет слова Аристотеля:

«Смысл этих выражений ясен и не оставляет ни малейшего сомнения, что всю свою логическую работу Аристотель считал делом новым, никем не подготовленным, и что самое первое начало ее он приписывает единственно самому себе. Для объяснения этих выражений возможно сделать два предположения: или до Аристотеля не существовало ни малейшего анализа логических приемов мышления и о нем никто не помышлял, или существовали столь незначительные начатки его, что без всякой несправедливости к своим предшественникам он мог назвать себя творцом целой новой науки.

История философии действительно может сказать, что до Аристотеля некоторые начатки анализа логических приемов, и то в весьма незначительной степени, были у Платона, но почти