Роберт Смит - История психологии Страница 104

Развитие гендерного подхода, в котором гендеру отводилось важное место в структуре человеческого опыта и деятельности, изменило многие аспекты психологических и социальных наук. Он быстро распространился в начале 1970-х гг. и повлиял, к примеру, на описание поведения животных, психоаналитическую критику грамматического рода в языке и историю психологии. В такой книге, как та, которую вы держите в руках, стало невозможным обращаться к природе человека, не задаваясь вопросами о мужчинах и женщинах. В последующей дискуссии участники разделились на тех, кто искал истину в мире природы, в репродуктивной биологии, и на тех, кто утверждал: то, что мы считаем «данным», сконструировано человеческой культурой.

На этом фоне возник живой интерес к биологии, культуре и истории сексуальности — теме, которая находилась в центре политических представлений феминисток и имела первостепенное значение для познания истоков и характера различий между людьми. Некоторые из самых смелых утверждений по этому поводу исходили от французских феминисток. В середине 1970-х гг. философ и психоаналитик Люси Иригарэ (Luce Irigaray, род. в 1932 г.), которая тогда работала вместе с Лаканом, поставила вопрос: предполагает ли язык, с помощью которого мы говорим о феминин- ности, правдивость того, что мы говорим? Если это так, утверждала она, то можно реконструировать фемининность исходя из женской позиции в языке; это, с одной стороны, развеет миф о женственном, а с другой, сделает женское, а не мужское, отправной точкой в речи. Это породило огромное число исследований: Иригарэ показала путь для перестройки таких академических дисциплин, как литературная критика, в свете нового понимания пола. В результате, как заметила другая французская феминистка Элен Сиксу (Helene Cixous, род. в 1937 г.), «никто не может говорить о ’’женщине” или ’’мужчине” без попадания в идеологический театр, в котором множественность представлений, образов, размышлений, мифов, отождествлений изменяет, искажает и устраняет в зародыше любые концептуализации» [цит. по: 67, с. 204–205]. Многие из этого сделали вывод: о «мужчине» и «женщине» надо говорить как о культурных конструктах; нет никакой независимой от этих конструктов позиции, приняв которую, мы пришли бы к нейтральной точке зрения.

Подобный «театр» раздумий биологические психологи надеялись заменить ясными естественно-научными истинами. Их стремлением было просвещение: поиск знания как объективной основы для построения будущего человечества. Когда Йеркс собрал лабораторную колонию шимпанзе, его ценности были теми же, что и у современных ему бихевиористов и социологов, — прогнозирование и управление природой человека. «Наш план использовать шимпанзе в качестве экспериментального животного всегда был нацелен не на сохранение естественных характеристик животного, а на его разумное изменение в соответствии с определенными задачами. Мы верили, что важно превратить животное в предмет биологического исследования, как можно более близкий к идеальному. С успехом этого предприятия была тесно связана надежда на то, что и человек сможет изменить себя в направлении общепризнанного идеала» [цит. по: 91, с. 47]. Это было знаковое утверждение. Во-первых, в 1943 г. Йеркс не интересовался шимпанзе как диким животным; его представление о природе, предназначенной для ее использования человеком, было далеко от характерного для XXI в. отношения к природе как ресурсу, который надо беречь. Во-вторых, он считал, что основное назначение психологии — улучшение человека, и не разграничивал теоретическую и прикладную работу. В-третьих, весь проект требовал сравнения лабораторных шимпанзе и людей в семьях. В представлении Йеркса, каждый вид обладает набором присущих от природы характеристик, и знание даст нам возможность изменить эти характеристики каждого вида. В-четвертых, обращаясь к социальному явлению — «общепризнанному идеалу», Йеркс не стремился его изучить; он рассматривал моральную и политическую культуру, из которой вырос «идеал», как данность. Он, несомненно, считал знания о шимпанзе важнее знаний о духовной и политической культуре. Он брал идеалы той культуры, в которой жил, и проецировал их на мир человекообразных, а затем использовал знания о животном мире для характеристики природы человека. Идеи о гендерных ролях, агрессии и соперничестве вращались в замкнутом кругу взаимных отражений. Но Йеркс и другие исследователи при этом считали, что изучают природу.

Прилагательное «естественный», «природный» (natural) в западной культуре продолжает мотивировать политические суждения, несмотря на критику со стороны антропологии. Согласно антропологу культуры Клиффорду Гирцу (Clifford Geertz, 1926–2006), «мы, по существу, незавершенные животные, которые завершают себя с помощью культуры. Наши идеи, ценности, действия, даже эмоции, как и сама наша нервная система, — продукт культуры. Продукт, произведенный, конечно, из склонностей, способностей и предрасположенностей, с которыми мы родились, но все же определенным образом произведенный» [83, с. 49 — 50].

Другая группа психологов предложила еще один путь обогатить или, возможно, завершить дискуссию о соотношении природы и культуры. Мы имеем в виду кросскультурную психологию — эмпирическое изучение постоянных составляющих психологической структуры у разных групп людей. Многие психологи верили в существование универсальных черт человеческой природы. Таково было, например, мнение Фрейда и Юнга, когда они рассуждали об антропологии; однако чтобы доказать его строго и убедительно, нужна была большая методологическая изобретательность. К 1970-м гг. вроде бы накопились доказательства существования психологических констант — например, в восприятии цвета, механизмах памяти и раннем детском развитии. Психологи утверждали, что именно эти константы всеобщей природы человека и являются основным предметом исследования для психологии. Даже если это и так, возражали им культурологи, абстрактное понятие психологических констант мало что дает: психическая жизнь, что бы она собой ни представляла, всегда существует в конкретных формах, выражаемая на языке определенной культуры. С этой точки зрения для понимания психологии человека требуется понимание того, что означает слово «личность» в том или ином языке или системе символов (будь она психологической, биологической, политической, религиозной или какой- либо иной). Если биологические константы и существуют, приходили к выводу ученые, делающие акцент на культуре, мы все же имеем дело с людьми, чья природа выражается в культурно обусловленных формах. Люди — не абстрактные биологические сущности, они существуют в конкретных культурных формах.

Эти вопросы и в самом деле весьма сложны, и для завершения дискуссии не достаточно ни одного лишь здравого смысла, ни большого количества фактов, ни политических лозунгов или отдельных исследовательских программ. Многие люди, критически относящиеся к слишком простым сравнениям животных и человека, считают, что ключом к решению проблемы может быть выработанный людьми язык, благодаря которому стали возможны исторически- и культурно-специфические формы жизни. Это объясняет то огромное влияние, которое имели теории языка и речи — такие как у Выготского и Лакана. Согласно этой точке зрения в основе будущих разработок должны лежать исследования языка. Однако нельзя не отметить, что многие психологи начала XXI в. безусловно верят во влияние наследственности и ее роль в формировании человеческих способностей, характера и даже достижений (см. дискуссию об интеллекте в главе 5). Сомнительно, чтобы эти психологи усвоили идею о том, что психологические категории являются также социальными (она обсуждалась выше, в главе 8, особенно в связи с работами Джорджа Мида). Для понимания того, как происходит становление личности в человеческом мире, надо выходить за пределы дихотомии «природа — воспитание».

9.3 Науки о мозге

На пике веры XIX в. в научный прогресс многие люди считали, что самый прямой путь к познанию человека лежит через его тело. Секреты человеческой души, утверждали ученые, заключены в мозге — материальном субстрате психики. К концу XX в. эта мысль стала весьма влиятельной и стимулировала огромные объемы инвестиций в исследования мозга.

Экспериментальные психологи первого поколения чувствовали себя обязанными объяснить, почему их исследования не являются только вспомогательными по отношению к нейрофизиологии — науке о функциях нервов, и почему психология должна быть независимой наукой, а не просто отраслью физиологии. Очевидным ответом было считать областью исключительной компетенции психологии сознание. Как утверждал в 1913 г. Энджелл, «покидая твердыню сознания, где она является единоличной хозяйкой, психология, скорее всего, обнаружит, что как автономное правительство она перестала существовать» [цит. по: 127, с. 204]. Впоследствии психологи использовали такие категории, как поведение, интеллект, научение и познание для описания своего предмета, чтобы сделать его наблюдаемым, как физический объект в естественных науках, но все же отличным от предмета физиологии. После того как психология стала самостоятельной наукой (наиболее ярко это проявилось в США), психологам все же пришлось объяснять, каким образом то, что они изучают (например, зрительные образы или поведение), соотносится с мозгом, изучаемым физиологами. На практике, поскольку и психология, и физиология стали обширными и высокоспециализированными дисциплинами с большим количеством отраслей, ученые могли с легкостью игнорировать подобные проблемы — тем более, что у них было предостаточно материала для исследовательской работы. Однако некоторые исследователи все же сожалели о подобном разделении в науке, которая, как они утверждали, должна была бы быть единой наукой о животном под названием «человек». В некоторых областях предпринимались попытки достичь такого единства. Гештальтпсихологи, например, выдвинули гипотезу о так называемом изоморфизме, т. е. параллелизме между психической формой в сознании и физической формой в мозге. Существовала и долгая традиция исследований в психофизике — области психологии, занимавшейся поиском количественного соотношения психологических и физиологических сенсорных процессов. Английский физиолог из Кембриджа Эдгар Эдриен (Edgar D.Adrian, 1889–1977) в своих исследованиях пытался соотнести свойства нервов с особенностями зрительного восприятия; обращаясь к темам, представляющим интерес для психологов, он при этом выдерживал четкость экспериментальной физиологии.