Лев Ительсон - Лекции по общей психологии Страница 119

Вообще-то говоря, как мы видели, психика пользуется такими семиотическими отношениями и на более низких уровнях отражения. Например, при выработке у собаки условного рефлекса на зажигание лампочки свет лампы выступает как сигнал пищи. Аналогично запах хищника, его рев выступают как сигнал опасности. Определенный крик вожака выступает как сигнал тревоги и т.д. Однако, на условно-рефлекторном уровне отражения все эти сигналы имеют своим содержанием лишь биологические значения их источников (т.е. их влияние на организм). Причем, сигналы носят в основном характер индексов, т.е. являются естественными следствиями, порождаемыми действием предметов, которые они означают.

На уровне восприятий дело обстоит уже сложнее. Например, определенное напряжение глазодвигательных мышц при конвергенции становится сигналом удаленности предмета. Аналогично, определенные проективные искажения образа предмета на сетчатке выступают как сигналы его конфигурации в пространстве. Здесь сигнал выступает уже как обозначение объективных свойств его источника. Причем, сигналы носят в основном уже характер иконических, т.е. являются копиями, образами внешней формы предметов.

Переход от условно-рефлекторного уровня отражения к перцептивному уровню отражения есть, таким образом, одновременно переход от использования сигналов-индексов к использованию иконических сигналов-образов.

На обоих рассмотренных уровнях сигнал еще не отделен от своего значения. Индивид или его организм реагируют прямо на условный раздражитель или на восприятие как на сам предмет. Они переживают это раздражение или это восприятие как взаимодействие с самими объектами, о которых те сигнализируют. Чтобы иконический сигнал стал представлением, необходимо, чтобы психика отразила не только его значение, но и то отношение, в котором он находится к оригиналу, к обозначаемому объекту: отношение идеального к реальному, внутреннего психического к внешнему материальному.

Если такое переживание нереальности, «идеальности» возникающих образов отсутствует, мы имеем галлюцинаторные переживания. Обычно именно галлюцинации, сновидения, гипнотические и бредовые галлюцинаторные переживания относят к таинственным явлениям психики. Но если вдуматься, то таинственными оказываются как раз не они, а представления. Действительно, почему при представлении мы не смешиваем возникающих образов с реальностью? Почему мы в состоянии отличить представления от восприятий? Почему представления переживаются как нереальные, как находящиеся только в голове? Откуда появляется это переживание нереальности образов, возникающих в психике? Откуда мы знаем, что эти образы не возникли как отражение находящихся перед нами вещей, а существуют только у нас в голове, даже если образ является очень ярким, живым и полнокровным?

Ведь отношение знака к обозначаемому является невидимым, неощутимым. Это не физическое отношение, а информационное. Спрашивается, как же психика обнаруживает его? Как она усваивает это отношение представительства, т.е. символического обозначения? Как она отображает, кодирует это отношение в форме субъективных переживаний?

Мы уже знаем из прошлых лекций, что в принципе такие невидимые свойства и отношения реальности индивид обнаруживает через деятельность, которая заставляет вещи выявлять эти свои скрытые от непосредственного созерцания свойства и отношения. Спрашивается, какой вид деятельности, какие типы действий, встречающиеся в практической активности человека, могут позволить ему обнаружить сигнальный характер его отношения к реальности, могут «научить» его психику отличать обозначение от обозначаемого и закрепить это отношение в особом переживании?

Чтобы найти ответ, поставим тот же вопрос немного по-другому (часто правильно сформулировать вопрос означает наполовину найти его решение). Существуют ли в поведении человека такие действия, которые не решают никаких предметных практических задач, а направлены на символическую цель, т.е. имеют задачей изобразить, обозначить что-то? Нетрудно увидеть, что такие действия действительно есть. Это — имитация, подражание.

Как отмечает Пиаже, подражание представляет первый способ представить отсутствующее обозначение. То, что первобытный человек был способен и склонен к подражательным действиям, несомненно. Об этом свидетельствует инстинкт подражания, наблюдаемый у всех стадных высших животных. И, в частности, невероятная подражательность наших ближайших родичей — обезьян. О том, что первобытный человек был способен отделить свое действие от объекта и осуществить это действие ради него самого, тоже свидетельствует наличие аналогичного поведения уже у высших животных. Подобные действия, лишенные практической цели, а только воспроизводящие, имитирующие определенные практические действия, мы называем игрой. Они наблюдаются уже у волчат, имитирующих охоту; у котенка, играющего с клубком, а особенно у обезьян, которые играют непрерывно.

Но для того, чтобы подражательные действия превратились в изобразительные, мало способности к таким действиям. Нужен еще один шаг — смена цели действия.

У высших животных, как мы видели, целью подражательных действий является научение, перенимание поведения и опыта старших. Игра, в конечном счете, имеет у них ту же практическую цель — тренировку соответствующих действий. Шаг «вперед и вверх», который требуется сделать, это социализировать подражательные действия — превратить их из средства освоения определенной информации в средство сообщения определенной информации — средство коммуникации.

Такое использование подражательных действий заставляет выделять одну их функцию — быть средством обозначения чего-то другого. Подражательные действия как средства коммуникации начинают отличаться от «реальных» действий, которые они изображают, как практических. Это существенное различие не может не отразиться в психике. Оно и отражается в особом переживании этих действий как качественно отличающихся от обычных, имеющих реальный объект и практическую цель.

Все это, по-видимому, было далеко не просто. Сначала для первобытного человека его активность так тесно сливалась со своим объектом и практической целью (результатом), что действия, лишенные объекта и такой цели, выступали как что-то чудовищное и таинственное. Отсутствующие объекты и результат действия все равно как бы тенью сопровождали его. Такие таинственные действия над призраками вещей, направленные на призрачный результат, получили название магических действий.

Таким образом, по-видимому, сначала на переходном этапе коммуникативные подражательные действия выступали в одежде магических. Они смутно переживались как действия сверхъестественные, имеющие особую таинственную природу и назначение, оперирующие в призрачном нереальном мире.

Кстати, если это было так, то наш далекий предок был по своему прав, и здесь нет ни капли мистики. Новые коммуникативные функции действия действительно были сверхъестественными, так как они выходили за рамки естественных для дикаря физических отношений с реальностью к необычным, непонятным еще для него семиотическим отношениям. Их природа и назначение были иными по сравнению с «понятными» практическими. Они были началом овладевания человеком способами оперирования в призрачном мире нереального — мире психических образов и интеллектуальных операций. О том, что это было, по-видимому, так, свидетельствуют изучение древних мифов и преданий, а также наблюдения над жизнью народов, стоящих на первобытной ступени развития. Все они прошли стадию магического отношения к миру (которую не следует путать с религиозным и мифологическим). На этой стадии обрядовые действия, например, перед отправлением на охоту, или на сбор плодов, или на войну, в малейших подробностях воспроизводили эти будущие события. В определенной мере это имело коммуникативную функцию. Говоря современным языком, таким образом осуществлялось ознакомление всех участников с планом и организацией, а также способами исполнения предстоящей операции. В форме этих действий изображались через их поведение различные животные, явления природы, трудовые и бытовые события и т.д.

Теряя свою трудовую функцию, становясь только средством коммуникации, подражательные движения постепенно начинают изменять свою структуру. Для того, чтобы сообщить о появлении, например, волка в окрестностях стойбища, вовсе не требуется полностью и развернуто изображать его поведения. Достаточно только проимитировать какие-нибудь его характерные черты. Точно также не требуется полностью воспроизводить и всю трудовую операцию, о которой хотят сообщить. Достаточно воспроизвести только некоторые ее наиболее характерные движения. Соответственно, подражательные действия начинают все более свертываться, приобретают неполный характер. Они редуцируются, принимая вид эскизной схематичной имитации реального процесса или действий, т.е. лишь символического изображения. Таким образом разверну-тое подражание превращается в символическое упрощенное обозначение, превращается в жест. Так, например, у индейцев Америки существовали простые жесты, означающие «дерево», «лист», «хищник», «лодка» и т.д. Показав сначала жест «дерева», потом «лист», потом — как этот «лист» падает с «дерева», индеец сообщал своему собеседнику о том, что была осень. Комбинируя таким образом «слова-жесты», индейцы могли передать информацию о любых сложных событиях — об открытии военных действий, о свадьбе или похоронах, и даже излагать с их помощью сложные мифы и легенды.