Евгений Мансуров - Психология творчества. Вневременная родословная таланта Страница 18

• «Иоганн Гёте (1749–1832) не давал ускользнуть ни одной мысли, немедленно занося ее на бумагу. Рассказывают, что однажды, удостоенный посещения одного монарха, Гёте, в разгар интересной беседы, удалился в другую комнату – записать мелькнувшую у него смелую мысль для «Фауста» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.).

• «В 1763 году семейство Вольфганга Моцарта (1756–1791) прибыло в Париж, снабженное многочисленными рекомендательными письмами. Здесь особенно теплое участие в них принял их соотечественник барон Гримм, уже давно переселившийся во Францию и бывший в то время секретарем герцога Орлеанского, вследствие чего он имел постоянный свободный доступ ко двору. Он сумел заинтересовать детьми королевскую семью, и их пригласили в Версаль. Г-жа Помпадур тоже пожелала их видеть. Она с большим любопытством разглядывала маленького артиста и для этого даже поставила его на стол, но держала себя так чопорно, что уклонилась от его детского поцелуя. «Это кто такая, что не хочет меня поцеловать? Ведь целовала же меня сама императрица!» – воскликнул в негодовании обиженный мальчик» (из очерка М. Давыдовой «В.Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «Из различных выдержек в письмах ученика Людвига ван Бетховена (1770–1827) Фердинанда Риса можно узнать, что композитор планировал переехать в Париж и с этой целью придерживал симфонию, посвященную Бонапарту…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «…Это было бурное время. Революционная Франция стала бонапартистской… Именно в это время окрепла героико-драматическая тематика в музыке Бетховена… Борьбой завоеванная свобода, драматизм жизненных схваток, героика титанических свершений, стихийный порыв масс – вот главные темы в зрелом бетховенском творчестве» (из сборника Д. Самина «100 великих композиторов», Россия, 1999 г.). «Все симпатии Бетховена влекли его к революционным идеям… Мятежный римлянин, вскормленный Плутархом, он мечтает о героической Республике, чьим основателем стал бы бог Победы, иными словами – первый консул…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.). «…Тем больнее должно было быть разочарование при получении известия о короновании Наполеона на престол императора в мае 1804 года. Ф. Рис пишет далее: «Я был первым, кто сообщил ему эту весть: «Бонапарт объявил себя императором». Он рассвирепел и воскликнул: «И он тоже не что иное, как обыкновенный человек! Теперь он так же будет топтать ногами всех людей, чтобы потешить свое тщеславие…» Бетховен подошел к столу, схватил титульный лист за верхний край, разорвал его и бросил на землю». Первая страница была написана заново, и только лишь сейчас симфония получила название «Героической»…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «…Первоначально рукопись симфонии имела заглавие «Бонапарт»… Бетховен в гневе разорвал посвящение и тут же начертал нижеследующее заглавие, разом мстительное и трогательное: «Героическая симфония… в знак воспоминания об одном великом человеке»…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.). «Этим не только было уничтожено посвящение, но и полностью разрушены его планы переезда в Париж, имевшие большое значение для творческого развития. Вспышка ярости при получении известия о коронации Наполеона была не только политическим актом, «но и глубоко личным творческим проявлением» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.).

• «В 1808 году Элиза, сестра Наполеона, получила во владение Тосканское герцогство со столицей Флоренцией. Праздник следовал за праздником. Снова нужен был Никколо Паганини (1782–1840). И он был вынужден вернуться. Во Флоренции прошло еще четыре года его придворной службы. Поражение Наполеона в России резко осложнило обстановку во Флоренции, сделало пребывание там Паганини уже невыносимым. Он вновь жаждал освободиться от зависимости. Нужен был повод. И он его нашел, явившись в мундире капитана на придворный концерт. Элиза приказала ему немедленно переодеться. Паганини демонстративно отказался. Ему пришлось бежать с бала и ночью уехать из Флоренции во избежание ареста» (из сборника Д. Самина «100 великих композиторов», Россия, 1999 г.).

• «Джон Брайан Браммел (1778–1850), «король изящества», в 1813 году стоял на невиданной высоте… Не было ни одного раута в Лондоне, где бы на его присутствие не смотрели как на торжество, а на отсутствие – как на несчастье. Газеты печатали его имя во главе самых знаменитых гостей. Он было президентом клуба Уатье, членом которого состоял Байрон. Браммела дарили дружбой самые различные люди – от чопорного Шеридана до герцогини Девонширской, писавшей стихи на трех языках… Его звезда светила так ярко, что начала ослеплять его. Его отношения с принцем Уэльским (будущим английским монархом Георгом IV. – Е.М.) с некоторых пор сделались весьма натянутыми. Старея, принц тучнел все больше и больше, а Браммел с гордой насмешливостью неувядаемой красоты подтрунивал над этим: он перенес прозвище дворцового привратника– толстяка «Большой Бен» на его хозяина, а его фаворитку Фриц-Герберт звал «Бенина». Однажды в Гайд-парке Браммел сказал, метя в идущего принца: «Кто этот толстый человек?»… Принц не мог потерпеть подобной развязной уверенности в своем могуществе от человека, которого продолжал считать своим протеже…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Успеху творческому неизменно сопутствовал успех кассовый… Так было у Никколо Паганини (1782–1840) и в Англии (1832 г.). Британская холодность была растоплена южной страстью маэстро. Приглашения играть в домах самых щедрых меценатов сыпались со всех сторон – Паганини не знал, с кого начать. Королю Георгу IV, пригласившему скрипача во дворец за далеко не королевскую плату, Паганини презрительно ответил, что его величество может купить место в партере на его концерт – так будет еще дешевле…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Первая встреча Александра Пушкина (1799–1837) с новым царем Николаем I (сентябрь 1826 г.) была обставлена с наполеоновской театральностью, точно кто-то умышленно старался поразить впечатлительное воображение поэта… Между тем судьба поэта зависела от того, какое впечатление произведет он на Николая и какое впечатление Николай произведет на него. Притворяться Пушкин не умел и не хотел, но им обоим надо было сделать над собой усилие, надо было проявить немало здравого смысла, чтобы перешагнуть через все, что их разъединяло, договориться до того, что их сближало. Их разъединял день 14 декабря. Между ними столяло 5 виселиц. Николай принял Пушкина с глазу на глаз и продержал его почти два часа…» (из книги А.Тырковой-Вильямс «Жизнь Пушкина», Франция, 1948 г.). «Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с императором Николаем: поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительностью государя, он делался более и более свободен в разговоре; наконец дошел до того, что, незаметно для себя самого, притулился к столу, который был позади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: «С поэтом нельзя быть милостивым»…» (из очерка А. Скабичевского «А.С. Пушкин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В отношении к Томасу Карлейлю (1795–1881) произошли таинственные превращения, которым подвергся в Англии за последние два столетия не один мыслитель: всеобщее признание его величия избавило почитателей от необходимости принимать его всерьез… Умолкнувший пророк не был обойден почетом. Однажды, в 1869 году, в Чейн Роу (поместье Т. Карлейля – Е. М.) приехал настоятель Вестминстера Стэнли о женой леди Огастой, чтобы сообщить Карлейлю, что очень высокая особа – даже высочайшая особа – выразила желание встретиться с ним; он понял, что ему престояла аудиенция у королевы. Ровно в назначенное время он явился к дверям дома настоятеля, и в 5 часов вечера королева «вошла в комнату какой-то плывущей походкой, так что ноги совсем не видны», сопровождаемая принцессой Луизой и вдовствующей герцогиней Атолл. Тут же были геолог сэр Чарльз Лайел, историк Гроут, оба с женами, а также Браунинг, который только что выпустил необыкновенно длинную поэму «Кольцо и книга». Королева сказала каждому из них по нескольку слов: Браунинга она спросила: «Вы что-нибудь пишете сейчас?» Дамы сели, мужчины остались стоять, всем подали черный мутный кофе. Было уже почти 6 часов, когда леди Огаста позвала Карлейля, который не привык так долго стоять, и сказала, что ее величество хочет говорить с ним. Королева первым делом сказала, что шотландцы – умный народ, на что Карлейль (шотландец по национальности – Е. М.) ответил, что они, как все, не умнее и не глупее других. Наступило неловкое молчание, которое нарушил Карлейль, сказав: «Мы можем гораздо лучше продолжать разговор, если Ваше Величество позволит мне как немощному старику сесть». К ужасу присутствующих, он пододвинул себе стул и сел. Как говорила шокированная, но полная восхищения леди Огаста, это был, несомненно, первый случай, когда кто-либо из подданных обратился к королеве с подобной просьбой. Разговор продолжался, но с заминками; когда же королева встала, чтобы уйти, оказалось, что край ее платья попал под ножку стула, на котором сидел Карлейль. Аудиенция, как говорил потом Стэнли, прошла не очень успешно; когда Джеральд Блант, священник из Челси, спросил Карлейля, читала ли королева его книги, тот ответил: «Она, возможно, читала много книг, но мои – вряд ли»…» (из книги Дж. Саймонса «Томас Карлейль. Жизнь и идеи пророка», Великобритания, 1952 г.).