Роман Перин - Гипноз и мировоззрение Страница 19

В эту минуту в хату вошел сын Юрки, маленький мальчик. Жида осенило внезапное вдохновение, он вспомнил ходячее верование, что, если колдуна в то время, как он что-либо злоумышляет, хорошенько поколотить в присутствии его детей, то чары будут разрушены. Вспомнив это, Гошко налетел на Юрку и начал его бить. Их кое-как разняли, и Юрка ушел домой. Но случилось, что как раз в тот же день вечером сын Гошка захворал, и хворь так его иссушила, что от него остались кожа да кости. Гошко, нимало не сомневаясь, подал жалобу на Юрку, обвиняя его в напуске болезни на его сына. Чем кончилось дело – неизвестно, потому что от него только и осталась одна жалоба Гошка, записанная в городскую книгу Ошмян.

В городе Полоцке в 1643 году был процесс о волшебстве, о котором осталась подробная запись. Здесь главным героем выступил некто Василий Брыкун, великий маг и волшебник. Обвиняли его несколько человек полоцких мещан, которым он натворил разных бед своим волшебством. К одному из них, Янушу, Брыкун пришел на Пасхе и начал делать какие-то насечки на стенах; при этом он грозил жене хозяина, что она сгинет, и та в самом деле скоро умерла, „нарекаючи на Брыкуна“, то есть обвиняя его в своей смерти. Другой обыватель, Павлович, поссорился с Брыкуном, и тот ему сказал, что он сгинет со всем своим имуществом и впадет в нищету, и все это сбылось в том же году. Затем, тоже, вероятно, поссорившись, Брыкун крепко насолил Ивану Быку; у этого, по предсказанию Брыкуна, двое сыновей скрылись неведомо куда, а жена разлюбила и его, и детей, и все бегала из дому в лес. Однажды Бык, встретив Брыкуна около своих ворот, где были сложены дрова, начал его укорять в своих несчастьях. Тогда Брыкун сказал ему, что не только жену и детей он от него отбил, но, коли захочет, то вот и эти самые дрова тоже полетят прочь. И дрова в ту же минуту взлетели с земли вверх на три сажени.

Такое же семейное несчастье и разоренье Брыкун предсказал Кондратовичу, и в тот же день вечером у Кондратовича пала корова, а потом в течение года пало десятка три коней, коров и свиней, и сам он угодил в тюрьму. А колдун при каждой беде издевался над ним: „Знай-де меня!“ Кожемяка Аникей прохворал от неведомой болезни целый год и, умирая, твердил, что „ни от кого другого идет на тот свет, как от Брыкуна“. Тот, кто об этом передал Брыкуну, внезапно захворал и едва не умер, так что к Брыкуну же ходили кланяться и просить, чтобы „отходил“ погибающего.

Когда началось по жалобам этих потерпевших следствие над Брыкуном, то обнаружилась, кроме этих, целая толпа потерпевших от злого колдуна. Он напускал болезни и смерть; погибшие от его колдовства „пухли“ после смерти, их раздувало. Он портил пищевые продукты, напитки; в одном доме скислось пиво, заготовленное к свадьбе, и виновником тому был Брыкун; пиво вылили свиньям, они от него подохли. Один предприимчивый полоцкий донжуан где-то на пирушке обнял жену Брыкуна. Тот крикнул ему: „Облапь ты лучше печку!“, и бедный ухаживатель за чужими женами сейчас же полез в печку и просидел в ней около трубы три часа. Иные от чар Брыкуна впадали в припадок вроде падучей, их бросало оземь; другие блуждали по лесу и едва не погибли. Некий пан Саковский прислал на Брыкуна письменный донос. Брыкун просил у него денег взаймы, пан отказал, и тогда озлобленный колдун пригрозил ему: „Раздашь, мол, свои деньги людям, назад не вернешь!“ И так оно и случилось: ни один должник не отдал пану долга.

Процесс Брыкуна по внешней обстановке резко отличался от инквизиционных процессов ведьм и колдунов. У Брыкуна был адвокат, которому было предоставлено свободно говорить все, что он найдет нужным, в защиту своего клиента. И он сказал очень дельную и разумную речь. Он перебрал все показания потерпевших и доказывал, что в их бедствиях нет никакого разумного основания винить Брыкуна. Так, один из них повсюду нахватал денег в долг и не заплатил, и был засажен кредиторами в тюрьму; что же в этом необычайного и при чем тут волшебство Брыкуна? Бык, жаловавшийся на ссоры и несогласия в своей семье и приписывавший их Брыкуну, по настоящему, сам в них виноват, потому что обладает несносным характером, и таковым же обладает его жена. Павлович обвиняет Брыкуна в своей нищете, но он вовсе никогда и не был богат, а каким был пять лет тому назад, когда прибыл в Полоцк, таким остался и до процесса. Все это было хорошо, верно и убедительно сказано, но скверно было то, что при обыске у Брыкуна нашли узелки с песком и перцем, и сам Брыкун, когда у него эта злодейская вещь была обнаружена, не сдержал своего волнения и весь задрожал. Его пытали огнем и дыбою, но он ни в чем не признался. Но доказательство было налицо. Песок и перец – пытка и костер. Таковы были нравы и понятия. Брыкун не захотел дожить до костра; ему удалось перерезать себе горло. Его труп вывезли в поле и сожгли.

В 1606 году двое пермских обывателей подали жалобы – один на крестьянина Талева, другой – на горожанина Ведерника; обоих их жалобщики обвиняли в том, что они напустили икоту на разных людей. Напуск икоты считается чисто волшебным злодейством. Народ крепко в это верует и поднесь. Нам хорошо помнится, что несколько лет тому назад один из врачей юго-западного края наблюдал эпидемию икоты в одной деревне и описал этот случай во „Враче“; тогда народ тоже говорил о порче. Та же самая история, очевидно, была и в Перми, с тою, однако же, непременною разницею, что тогда и разговоры о порче были много убедительнее, да и на властей предержащих эти разговоры производили совсем не столь слабое впечатление, как на нынешних. Поэтому, как только поступили доносы, обоих ведунов, наславших порчу, Талева и Ведерника, нимало не сомневаясь, арестовали и подвергли пытке. Несчастные кудесники подали жалобу в Москву на поклеп и незаслуженное истязание. Разумеется, было велено произвести на месте повальный обыск. Местные жители должны были засвидетельствовать, действительно ли эти люди, то есть Талев и Ведерник, напускают порчу. Было оговорено, что если-де никакого поклепа на них не будет, то они должны быть отпущены на свободу. Такого рода дела много раз возникали и впоследствии, и даже не дальше как в минувшем столетии.» (Орлов. М.Н. История сношения человека с дьяволом. М., 1992).

Дела о колдовстве возникали во времена всех смут и потрясений не только на Руси, но еще в большей мере в Западной Европе. Пламя костров инквизиции и виселицы пожирали сотни тысяч «врагов христианства». Загадочным образом в считающихся на тот период «более цивилизованными странами» преследование ведьм и чародеев со стороны государственных структур шло с таким невообразимым фанатизмом и мракобесием, что впору задать вопрос: кто же действительно был одержим бесами и дьяволом: жертвы или судьи? По приблизительным подсчетам известного невропатолога профессора Блуменау, в Европе с XIV по XVII века было сожжено до 9 миллионов «ведьм»! Некоторые исследователи, в особенности советские психиатры, говорят об уничтожении психически больных людей, в которых по мнению инквизиторов вселился дьявол, поэтому они подлежали сожжению. Я уже говорил выше, что среди «ведьм» и «колдунов» был не малый процент и психически больных людей, но вряд ли они представляли опасность для христианской церкви как носители дохристианской культуры и сакральных знаний. К тому же, юродивые всегда воспринимались христианами как мученики, находящиеся под покровительством Бога, особенно в России. Английский посол Флетчер в книге «О государстве русском 1591 года» писал, что о «юродивых нельзя не упомянуть, говоря о призрении психически больных в Московском государстве, так как любовь и уважение к юродивым составляли особенность Москвы: домохозяева считали их посещение за особую благость, их всюду кормили, водили в баню, одевали и обували… Таким образом этот обычай оказывался своеобразной формой призрения значительного числа больных».

Славяне с терпимостью относились к волхвам и чародеям. Митрополит Иоанн (IX в.) проповедовал: «Занимающихся чародейством необходимо наставлять не раз, не дважды, но непрерывно, пока узнают и уразумеют истину, а при закоренелости их действовать и телесными наказаниями, но не проливать крови». Причины относительной мягкости и терпимости к людям со странными, необычными поступками кроются в особенностях славянской культуры. Вот что писал по этому поводу в конце прошлого столетия известный историк В. Б. Антонович: «Суеверие, конечно, было свойственно славянам не меньше, чем другим народам. С начала русского государства волхвы и прорицатели будущего играли среди славян достаточную роль, но народный взгляд на чародейство был не демонологический, а исключительно пантеистический. Допуская возможность чародейственного влияния на бытовые, повседневные обстоятельства жизни, народ не искал начала этих влияний в сношениях со злым духом; демонология мало была развита в России». На высочайшем Стоглавом соборе, созванном в царствование Ивана Грозного в 1551 году, было отклонено предложение о пре-следовании церковью «одержимых бесом», наоборот, отмечалось, что «бесных» и «лишенных разума» надлежит помещать в монастыри, чтобы они могли «получать вразумление или приведение в истину… дабы не быть помехой для здоровых».