Р Лэнг - Расколотое Я Страница 24

Самосознание в онтологически неуверенной личности играет двойную роль.

1. Осознание себя и знание, что другие люди осознают его, являются средствами уверить самого себя, что он существует, а также существуют и они. Кафка ясно демонстрирует это в рассказе "Разговор с просителем". Проситель начинает с экзистенциального положения онтологической неуверенности, он заявляет: "Не было ни одного случая, когда бы я убедился изнутри, что жив". Поэтому потребность обрести убежденность в своей жизненности и реальности вещей является основополагающим вопросом его экзистенции. Его поиск подобной убежденности проходит через ощущение самого себя объектом в реальном мире; но, поскольку его мир нереален, он должен стать объектом в мире кого-то другого, ибо предметы другим людям кажутся реальными и даже спокойными и прекрасными. По крайней мере, "...должно быть так, ибо я часто слышу, как люди говорят о них, будто они именно таковы". Отсюда проистекает его признание: "...не сердитесь, если я скажу вам, что цель моей жизни -заставить людей посмотреть на меня" (разрядка моя.-Р. Д. Л.).

Дополнительным фактором является прерывность во временном "я". Когда существует неуверенность индивидуальности во времени, существует склонность полагаться на пространственные средства установления личности самого себя. Вероятно, это отчасти ответственно за превосходящую часто все другое важность для человека быть увиденным. Однако порой ее может замещать склонность полагаться на осознание себя во времени. Особенно это так, когда время переживается как последовательность мгновений. Потеря отрезка в линеарной последовательности мгновений из-за невнимания к временному "я" может ощущаться как катастрофа. Дули [13] дает различные примеры такого временного самоосознания, проистекающего отчасти из "борьбы человека со страхом уничтожения" и его попытки сохранить свою цельность "несмотря на угрозы поглощения, сокрушения или потери... индивидуальности...". Один из ее пациентов сказал: "Я забылся прошлой ночью на "Ледяном карнавале". Я был настолько поглощен его зрелищем, что забыл, сколько времени, кто я и где нахожусь. Когда же я внезапно осознал, что не думал о себе, я до смерти напугался. Появилось ощущение нереальности. Я никогда не должен забываться ни на единую минуту. Я слежу за часами и занимаюсь делом, а иначе я не буду знать, кто я такой".

2. В мире, полном опасностей, быть потенциально видимым объектом значит постоянно подвергаться опасности. Самосознание тогда может стать полным дурных предчувствий осознанием себя как потенциально подверженного опасности из-за простой видимости другими. Очевидная защита против подобной опасности - так или иначе сделаться невидимым.

В действительности этот вопрос всегда сложен. Проситель Кафки делает целью своей жизни заставить людей посмотреть на него, поскольку тем самым он ослабит состояние деперсонализации, дереализации и внутренней мертвенности. Ему нужно, чтобы другие люди переживали его как реальную живую личность, поскольку он никогда не был убежден изнутри себя, что жив. Однако это подразумевает веру в доброкачественность способности понимания у другого человека, которая не всегда имеет место. Если ему становится известно о чем-то, оно становится нереальным, хотя он "всегда чувствовал, что они некогда были реальны, но теперь улетучились". Не нужно удивляться, обнаружив, что подобная личность в какой-то мере обладает недоверием к осознанию себя другими людьми. Например, что, если они, в конце концов, обладали о нем таким же "непрочным знанием", как и он о них? Мог ли он полагаться больше на их осознание, чем на свое собственное, в поисках убежденности в том, что жив? В сущности, очень часто равновесие смещается так, что индивидуум видит величайший риск в том, чтобы стать объектом осознания другой личности. Миф о Пересе и голове Медузы, "дурной глаз", заблуждение о лучах смерти и тому подобное, как я считаю, относятся к данному страху.

На самом деле, рассмотренный с биологической точки зрения, сам факт того, что животное видимо, подвергает его риску быть атакованным своими врагами, а у всех животных есть враги. Поэтому в собственной видимости заложен основополагающий биологический риск; в собственной невидимости основополагающая биологическая защита. Мы все используем некую форму маскировки. Ниже следует описание, данное пациенткой, использовавшей своего рода магическую маскировку, чтобы помочь себе в борьбе с тревогой, когда ей было двенадцать лет.

"Мне было около двенадцати, и мне приходилось идти в лавку отца через большой парк -это был долгий и скучный путь. К тому же, полагаю, я очень боялась. Я не любила этот парк, особенно когда темнело. Я начала играть в одну игру, чтобы скоротать время. Знаете же, как ребенком считают камни или становятся на стыки плит тротуара - короче, я напала на такой способ проведения времени. Меня поразило, что, если я достаточно долго смотрела на окружающую обстановку, я сливалась с ней, словно тут никого нет и я исчезла. Словно заставляешь себя почувствовать, что не знаешь, кто ты такая и где ты. Так сказать, слиться с обстановкой. Потом боишься этого, потому что это начинает происходить без какого-либо подстрекательства. Я просто шла по дороге и чувствовала, что сливаюсь с ландшафтом. Потом я пугалась и снова и снова повторяла свое имя, чтобы, так сказать, возвратить себя к жизни".

Возможно, здесь кроется биологический аналог многих тревог, связанных с тем, что человек нарочит, неординарен, отличен от других или привлекает к себе внимание, когда защиты, используемые против подобных опасностей, зачастую состоят в попытках соединиться с человеческим ландшафтом, сделать как можно более трудным для кого-либо увидеть, чем человек отличается от всех остальных. Например, Оберндорф предположил, что деперсонализация есть защитное средство аналогичное игре, где играющий притворяется мертвым или непонимающим. Мы рассмотрим такие защиты более подробно в случае с Питером (глава 8).

Быть как все остальные, быть кем-то, отличным от себя, играть некую роль, быть инкогнито, анонимом, быть никем (психотически, притворяться, что не имеешь тела) - это защиты, которые при определенных шизоидных и шизофренических условиях доводятся до конца с большой тщательностью.

Описанная выше пациентка испугалась, когда слилась с ландшафтом. Тогда она, по ее словам, "снова и снова повторяла свое имя, чтобы. Так сказать, возвратить себя к жизни". Здесь поднимается важный вопрос. По-моему, будет правильной догадкой предположить, что конкретная форма защиты против тревоги у этой девочки могла возникнуть только на шатком онтологическом основании. Надежно заложенное ощущение индивидуальности не так легко и не с такой готовностью можно утратить, как эта двенадцатилетняя девочка была способна терять свое в игре. Вероятно, эта самая онтологическая неуверенность, по крайней мере отчасти, вызвала ее тревогу в первый раз, а потом она воспользовалась источником слабости как путем побега. Уже было показано, как такой принцип действовал в случаях Джеймса, Дэвида, г-жи Д. и других. Сливаясь с ландшафтом, она теряла свою автономную индивидуальность, в сущности, теряла себя, и одному лишь ее "я" угрожало одиночество в сгущающихся сумерках в пустынном парке.

Более общее выражение этого принципа заключается в том, что, когда риск состоит в потере бытия, защитным средством является впадение в состояние небытия, однако с постоянной внутренней оговоркой, что впадение в небытие -всего лишь игра, простое притворство.

Тиллих пишет [46]: "Невроз есть способ избегания небытия путем избегания бытия". Беда заключается в том, что индивидуум может обнаружить, что притворство было притворным и что некоторым более реальным способом, чем он полагал, он действительно впал в то самое состояние небытия, которого так боялся, при котором он лишается ощущения автономии, реальности, жизни индивидуальности и в котором он может не найти точки опоры для возвращения "в" жизнь вроде простого повторения своего имени. В сущности, игра этой девочки вышла Из-под контроля именно так. Когда пациентка составляла свое жизнеописание, из которого взята приведенная выше цитата, она оставалась тяжело деперсонализированной уже в течение ряда лет.

В этой области все парадоксально. В главе 5 мы заявляли, что "я" как боится реальной жизненности, так и стремится к ней. Оно боится стать живым и реальным, поскольку страшится, что при этом тотчас же увеличится риск уничтожения. В этом парадоксе подразумевается "застенчивость".

Наша девочка сливалась с ландшафтом. Кто-то, чересчур легко сливающийся с другими людьми (мы описали способы, которыми это происходит, в предыдущей главе), пугается тем самым потерять свою индивидуальность и использует осознание своего "я" как средство для того, чтобы остаться отстраненным и обособленным. На застенчивость начинают полагаться для того, чтобы помочь поддержать непрочную онтологическую уверенность индивидуума. Такое настойчивое утверждение осознания, особенно осознания "я", разветвляется во многих направлениях. Например, в то время как истерик, по-видимому, лишь рад стать способным забыть и "подавить" аспекты своего бытия, шизоидный индивидуум стремится сделать осознание себя как можно более обширным и напряженным.