Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) Страница 27

22 марта 1995

Книжный магазин - единственное место, где нетрудно вообразить, будто проживаешь в цивилизованной стране. Иной раз такая бросится в глаза обложка - просто ахнешь про себя: послушайте! ведь если подобные книги выпускают - значит, это кому-нибудь нужно? значит, кто-то хочет, чтобы они были?

В пятом, не то в шестом столетии некий византийский богослов, желая обеспечить своим сочинениям неприкосновенность и бессмертие, пожертвовал славой личного имени: приписал все четыре трактата и десяток посланий одному из учеников апостола Павла, мельком упомянутому в "Деяниях апостолов". (Это когда Павел проповедовал в афинском ареопаге: тезис о воскресении из мертвых вызвал всеобщий смех, но кое-кто и уверовал - например, судья по имени Дионисий и еще какая-то Дмарь.) Вот этого-то Дионисия Ареопагита и объявил автором своих текстов дальновидный византиец - и его мистификация блестяще удалась. Церковь жила его мыслями и дорожила каждым словом полторы тысячи лет, и когда в конце прошлого века дотошные немецкие филологи установили, что правильней было бы называть этого человека Псевдо-Дионисием Ареопагитом, его авторитет практически не пострадал. А трактаты будто бы прекрасны.

Два из них только что вышли в издательстве "Глагол": греческий текст и параллельно русский. Я думаю, расходы по изданию обошлись в кругленькую сумму. Залп какой-нибудь установки "Град" вряд ли намного дороже.

Книга В. В. Антонова и А. В. Кобака "Святыни Санкт-Петербурга" (издательство Чернышева) соблазнительней для простого смертного и доступней. Тираж книги - 10 тысяч. Это первый том историко-церковной энциклопедии. Краткие, точные, изящно написанные справки о монастырях, соборах, приходских церквах. Неизвестных фактов - бездна, увлекательнейшее чтение.

Также вышла, говорят, книжечка стихотворений шведского поэта Бельмана в переводах С. В. Петрова. В магазинах я ее не нашел. Этот Карл Микаэль Бельман был ровесник Державину и как бы северный Вийон, забубённый такой сочинитель застольной лирики. А Сергей Владимирович Петров был вдохновенный, всемогущий мастер, и я очень надеюсь, что никогда не забуду, как он своего Бельмана напевал, как доволен был очередным удавшимся чудом... При жизни переводчика этой книжке не давали ходу - главным образом потому, что тексты слишком хороши.

А "Святыни Санкт-Петербурга" ни за что не могли быть напечатаны при так называемой советской власти - понятно почему. И Псевдо-Дионисию ничего не светило: слишком настоящий. Как ни омерзителен данный исторический момент, признаем справедливости ради, что бывало и гаже. Желающие убедиться благоволят заглянуть в монографию А. В. Блюма "За кулисами "Министерства правды". Тайная история советской цензуры 1917-1929". Издана в Санкт-Петербурге гуманитарным агентством "Академический проект".

Нет, увы, это далеко не вся история советской цензуры. Такая история не может быть написана и напечатана в нашей стране, пока люди цензуры и госбезопасности процветают в ней и управляют ею. До Псевдо-Дионисия у них руки сейчас не доходят, это верно, зато документы преступлений охраняются куда надежней, чем военные склады. Книга А. В. Блюма - героическая разведка, эскиз очерка, случайные обрывки тошнотворной истины. Читая, задыхаешься. Всего лишь 20-е годы, истребление читателей впереди, а пока уничтожаются книги, - но стиль уже сложился: наглый, невменяемый, безжалостный - тот самый, каким пользуются и сегодня начальники, даруя, например, чеченцам свободы и права. Приведу одну-единственную строку из одного-единственного ежеквартального списка неразрешенных рукописей. Ленгублит, 1927 год, второй квартал.

"Автор - Лесков. Название - "Несмертелъный Голован". Издательство "Прибой". Мотивы запрещения - идеологические".

Многие тоскуют по этому стилю, по недреманному оку и железной окровавленной руке.

Письмо XI

19 апреля 1995

Не осталось мужей, коих мог уважать.

Лишь вино продолжает меня ублажать.

Не отдергивай руку от ручки кувшинной,

Если в старости некому руку пожать.

Вышел томик Омара Хайяма в издательстве "Невский курьер". Как сказал бы основоположник, очень своевременная книга: первосортный опиум для народа самая усвояемая философия в позлащенных пилюлях.

С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

Это было идеальное чтение "в эпоху застоя", - но именно сейчас, как никогда, Хайяму нет цены и замены.

Недееспособность русской классики на родных просторах сделалась очевидной - о западной умолчим. Еще в конце XVIII века русская литература поверила в реальность пресловутых общечеловеческих ценностей, особенно пленясь идеей сына одной еврейки - он же Сын Человеческий - о любви к другим - к так называемым ближним. Русская литература, в отличие от церкви, не была государственной - и приняла в историческом процессе сторону людей. Это вовлекло ее в нескончаемую тяжбу с Творцом о смысле зла и пользе несчастья - она до последнего издыхания не принимала необходимость несправедливости.

Прямо смешно: какой-то новый Новый Завет. Белинский вопил, что плюет на прогресс, если прогресс непременно должен быть оплачен человеческими жертвоприношениями:

"Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови!"

При этом братьями по крови - что почти невероятно, - считались, представьте, буквально все. Персонаж Достоевского, повторяя за Белинским эту мысль - что мировая гармония не стоит слезинки замученного ребенка, - явно не догадывался, что дети детям рознь, - да и воображаемую эту мировую гармонию ставил почему-то выше имперских интересов. Отсюда один шаг до государственной измены. Герцен, если разобраться, до нее и докатился покусившись на нашу территориальную целостность в год польского восстания:

"... Если б мы верили, что русский народ в своем азиатском раболепии любит господство над другими народами, и в силу этого выносит рабство и в силу этого станет теперь за правительство, против Польши - нам осталось бы только желать, чтоб Россия как государство была унижена, обесславлена, разбита на части; желать, чтоб оскорбленный и попранный народ русский начал новую жизнь, для которой память прошедшего была бы угрызением совести и грозным уроком..."

Даже отлучение Льва Толстого от церкви не отучило русскую литературу от бредней. Но историческая практика их разоблачила. Десятки лет лучшие в мире учителя преподавали эту, самую добродетельную в мире литературу миллионам школьников, - а государство пересоздавало их по своему образу и подобию взгляните же на лица теперешних взрослых...

Не опасаясь Грядущего Хама (поскольку он уже пришел), перечитаем Омара Хайяма, простите за рифму. Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона - и раньше, чем нужно.

В XII столетии, когда повсюду еще воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев черных (если половец не сдается - его уничтожают, а сдается - обращают в рабство; пусть это самое "Слово о полку" подделка - но ведь правдоподобная), - Хайям уже осознал, что суетиться не стоит мироздание подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека случайностей - необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределенное время отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ (например звездочетом к эмиру), - но достоин зависти, а также вправе считать себя живым, счастливым и свободным - только тот, кто выпил с утра.

В новом издании - 1333 четверостишия, из коих 510 ранее не были никем переведены. Должно быть, это повышает ценность книги, - хотя бесспорно принадлежащими Хайяму считаются 66 рубаи, - а главное - Герман Плисецкий, говорят, умер. Хайяма переводили разные замечательные мастера - Герман Плисецкий один дал ему вечную жизнь в русском языке. Он передал в рубаи Хайяма презрение и отчаяние советского интеллигента, как бы начертив маршрут Исфахан-Петушки, далее - Нигде.

Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

Нет из мрака возврата, о сердце мое!

И не надо надеяться, о мое сердце!

И бояться не надо, о сердце мое!

Письмо XII

7 мая 1995

Рукопись пресловутого "Ледокола" так называемый Виктор Суворов прислал мне первому - чтобы напечатать в "Неве" вослед его же "Аквариуму". Договаривались по телефону - и, признаюсь, я нервничал. Когда человек на другом конце провода скрывается от исполнителей смертного приговора - пусть незнакомый человек и наверняка не прекрасный, - все равно время растягивается нестерпимо - помните соответствующий эпизод у Солженицына - "В круге первом"? - чт, если прямо сейчас моего собеседника вычислят и настигнут?

Московский журнал "Неву" опередил - это, быть может, и к лучшему. - а волноваться, подозреваю, не стоило: во-первых, отличник ГРУ не лыком шит, а МI-6, или как ее там, веников не вяжет, - но важнее во-вторых: кто станет палить из пушек по курице, несущей золотые яйца?