Лин Коуэн - Мазохизм: Юнгианский взгляд Страница 3

Уважаемая Энн,

Я замужняя женщина, перешагнувшая сорокалетний рубеж. Мне необходимо знать ваше мнение, как жить дальше. Мы с мужем попали в зависимость друг от друга. Я не имею в виду, что мы друг друга избиваем или жестоко обращаемся друг с другом. Но мы часто шлепаем друг друга по ягодицам, и это нас страшно возбуждает перед тем, как заняться любовью. Нам сказали, что такая зависимость в Англии очень распространена.

Все началось с нашего посещения клуба в Вестчестере, штат Нью-Йорк. Там было пять других супружеских пар. Мы встречаемся раз в неделю (у кого-то дома) и занимаемся этим. Недавно мы стали меняться партнерами, и это стало нас еще больше возбуждать и еще больше потянуло друг к другу. Разнообразие придает жизни остроту. Чтобы добавить в наши занятия любовью немного жизни, на день Святого Валентина Гарри подарил мне хлыст жокея. Он несколько раз его использовал, находясь со мной в постели; я думала, мне будет больно, но он лишь «прибавил обороты», — и я растерялась. Мы с Гарри читали вашу колонку еще подростками и уважаем ваше мнение. Нам бы хотелось знать, одобряете ли вы то, чем мы сейчас занимаемся. (Подпись: Вопрос из Нью-Йорка)

Ответ Энн:

Вам не требуется мое одобрение. Если Вы и Гарри хотите хлестать друг друга по ягодицам, это ваше и только ваше личное дело. Но чувствую, мне следует сказать вам о том, что люди, которые занимаются групповым сексом и причиняют друг другу боль ради сексуального возбуждения при половом акте, — это люди больные, больные и еще раз больные. Это воздействие (известное также как зависимость) совсем не ново. Оно веками было частью сценариев утонченного разврата.

«Больные, больные и еще раз больные», — утверждает Энн, и все мы всегда думали точно так же. С точки зрения морали, по которой все делится на «правильное-неправильное» или «хорошее-плохое», с точки зрения медицины, которая все разделяет на «здоровое-больное», с социальной точки зрения, оценивающей все исходя из наличия социальной ценности или ее отсутствия, мазохизм всегда оказывается в проигрыше. С социальной точки зрения он представляет угрозу для нравственности, болезнь для человека и опасность для общества.

Но наш подход к этому явлению психологический и написана книга с точки зрения понимания мазохизма, его воздействия на психику и его значения. Понять его — значит погрузиться под поверхность, а потому мы скорее спускаемся вглубь, чем уходим вдаль, т. е. мы совершаем погружение. Мы не будем ни осуждать мазохизм, ни лечить, ни социально одобрять; но мы постараемся определить психологическую цель, которой он может отвечать.

Психологический подход многофакторный, поэтому стоит сделать несколько замечаний относительно употребления ряда терминов. Греческое слово psyche (психика) близко к изначальному значению слова «душа». Когда греческое слово logos («слово», «речь», «смысл») соединяется со словом psyche, мы получаем и важное для нас слово психология (psychology), и первую предпосылку для обнаружения смысла слова «душа», вербального выражения понятия, существенного для нашей темы. «Психология» пробуждает душу и все, что мы с ней ассоциируем: субъективность, переживание, эмоцию, рефлексию, а также религиозное отношение к системе ценностей и смыслу. Психология — не просто еще одна наука в дополнение к остальным: физиологии, химии, медицине и т. д. Я разделяю убеждение Юнга в том, что психика сама для себя является «первоосновой». Несмотря на то, что взгляды на психику формируются в других областях науки, по своему определению и по условиям своего существования она от них не зависит. Короче говоря, психика ни от чего не является производной и ни к чему не сводима. О ней можно рассуждать в контексте того, что мы анализируем и исходя из чего мы это анализируем. Будучи одновременно коллективным и индивидуальным феноменом, психика становится и нашей точкой зрения, дающей нам объективное видение, и средоточием наших субъективных переживаний.

Слово «душа» пробуждает религиозное чувство и поиск смысла событий и ценности переживаний, поэтому я предпочитаю ее слову «психика». Меня не сковывают многочисленные догматические или конфессиональные связи ни слова «религия», ни слова «душа». «Религию» и «религиозное отношение» следует понимать в более широком смысле, о котором говорил Юнг:

…тщательное изучение и наблюдение определенных динамических факторов, которые считаются «силами»: духов, демонов, богов, законов, идей или существующих под каким-то другим именем, присвоенным им человеком, жившим в мире, который ему казался могущественным, опасным или достаточно полезным, чтобы обратить на него пристальное внимание, или же великим, прекрасным и многозначным, чтобы его любить и преданно поклоняться.

Душу можно представить как метафорическое «пространство», где осуществляется религиозное переживание, или сферу, с которой существует религиозная связь. Разумеется, душа — это нечто возвышенное; и чем больше пытаться определить душу, тем неуловимей она становится.

Хотя мне больше не с чем сопоставить душу, вместе с тем я никогда не воспринимал ее отдельно от всего остального, возможно, потому, что она похожа на отражение в движущемся зеркале или на луну, отражающую дошедший до нее солнечный свет. Но именно это особое и парадоксальное изменчивое воздействие придает нам ощущение обладания душой или существования души. Несмотря на свою неосязаемость и неопределенность, душа обладает высшей ценностью во всей иерархии человеческих ценностей, часто отождествляясь с законом жизни и даже с божественностью.

Употребляемые в этой книге понятия «фантазия», «образ», «воображение» и «реальность» дают вторую предпосылку для толкования смысла слова «душа»: душа или психика не только получает представление и опыт, но и творит их. По утверждению Юнга, «психика ежедневно творит реальность». Юнг говорит о «фантазии» как о «деятельности воображения», называя ее «непосредственным выражением жизни психики, психической энергии, не имеющей возможности появиться в сознании иначе как в форме образов или содержания…» Юнг настаивает не только на том, что психика — источник внутренней реальности (в отличие, например, от материальной реальности тела или логической реальности разума), но и на том, что наши фантазии подтверждают существование нашей внутренней реальности, сущность и значение которой не всегда зависят от внешних ориентиров. В его определении признается высокая важность и значение фантазии и образного представления; они появляются как естественные, фундаментальные проявления психики, создавая основу психической реальности.

Такой подход важен для нашего понимания психопатологии. «Психопатология» — это не только синоним «болезни» с медицинской точки зрения и не «грех» с точки зрения религии. Эти понятия затушевывают наше представление о том, что могла бы выразить психика через свою патологию, они не позволяют признать, что патологизация — одно из характерных проявлений души. А между тем анализ составных частей слова «психопатология» выявляет его изначальное значение: смысл (logos) страданий (pathos) души (psyche). Джеймс Хиллман искусно перевернул это в «выстраданный душой смысл». Посредством своей «психопатологии» душа говорит о своем состоянии и, возможно, о своих намерениях через симптомы, сновидения, фантазии и поведение; она делает это и в индивидуальном, и в социальном контексте.

Третья главная предпосылка нашего толкования — глубокое замечание Юнга о том, что «образ — это психика». Он поднимает «образ» с уровня вторичной сущности, «послеобраза» или остатка, результата ощущения или материального восприятия (физическим зрением) до восприятия внутренней реальности (через образное представление). Психологический способ видения мира (людей, объектов, идеи) — это, по существу, взгляд, проникающий насквозь. Чтобы «видеть» психологически, нам следует «отвернуться от естественного восприятия реальности и повернуться к психической реальности воображаемого». Физиологическое зрение превращается в проникновенное видение. Поскольку образ — это психика, а образ никогда не буквален, весьма важно то, что воспринимается в воображении, может найти свое истинное выражение или описание только на метафорическом языке или языке сходства. Эта процедура больше похожа на создание стихотворения или написание картины, чем на формулирование громоздких умозаключений или логических концепций, характерных для учебников.

Данная книга — не научное исследование мазохизма, ибо здесь объективность столь же сомнительна, сколь законна субъективность. Это и моя четвертая посылка, и одновременно моя методология. Ощутив на себе воздействие амплификации, узнав, что такое раскрытие, хождение по кругу, стремительные душевные взлеты с ощущением остроты, близкой к предельной, а затем полное истощение — пройдя через все это, мы осознаем, что наука — далеко не единственная и даже далеко не лучшая модель исследования. Мой способ установления свободной связи не столько служит поучению или объяснению, сколько пробуждению осознания и описанию. Мазохизм — это парадоксальная, эмоционально заряженная, научно определенная, исторически обусловленная психическая фантазия. В результате ее появления во множестве образов она наделяется множеством смыслов, а потому для ее осознания нам требуется множество подходов. Используемые в этой книге модели — миф, религия, алхимия, история — благодаря своему образному языку и самой своей природе воплощают глубинные корни психической жизни, которые Юнг назвал «архетипами»[5].