Объективная субъективность: психоаналитическая теория субъекта - Дмитрий Александрович Узланер Страница 38

от него, попадают в интернет, где превращаются в орудия, изничтожающие самого этого субъекта, доводящие его буквально до самоубийства[310]. Или же этот взгляд, подобно оборотню, из чего-то милого, симпатичного, одомашненного, что субъект сжимает в руках во время селфи, выбирая наиболее выгодный для себя ракурс, превращается в безжалостного, кровожадного зверя, кусающего субъекта во все слабые места, обрушивая на него сотню ехидных, не оставляющих от его Я камня на камне анонимных комментариев.

Данный сюжет был прекрасно обыгран в сатирической форме в одной из серий мультфильма «Южный парк» (19-й сезон, 5-й эпизод)[311]. Главный герой, Эрик Картман, ученик четвертого класса «с очень широкой костью», делает полуобнаженную фотографию самого себя, искренне считая, что выглядит очень подтянуто, и, соответственно, ожидая восхищения от других. Он выкладывает фотографию в социальные сети и с ужасом получает вовсе не те комментарии, на которые рассчитывал. Эрик Картман сталкивается с феноменом body shaming’а. Реакция героя и сочувствующих ему персонажей на это травмирующее переживание любопытна — они пытаются создать «безопасное пространство» (safe space), внутри которого не будет не просто оскорбительных комментариев, но вообще стыда за что-то как такового (создается организация #ShamelessAmerica, т. е. #БесстыднаяАмерика). Однако как только в результате целого ряда ухищрений это «безопасное пространство» действительно возникает, тут же появляется злодей, мечтающий уничтожить это пространство, затопить его потоками ненависти и оскорблений. Злодея зовут Мистер Реальность. В итоге ему все же удается прорваться в «безопасное пространство» и произнести пафосную речь о том, что мир — это не «большой liberal arts колледж» и что люди «вываливают все свое дерьмо в интернет и хотят, чтобы все до единого кричали им „Ура“». В эпилоге Реальность вешают на центральной площади города при большом скоплении народа.

Если переводить данный сюжет на язык Лакана, то реальность тут — парадоксальным образом именно «безопасное пространство», т. е. нечто обжитое, одомашненное, где все понятно, логично и просчитываемо. А Мистер Реальность — это Реальное, которое в эту реальность не вписывается и одновременно нацелено на вторжение в нее, на ее уничтожение, потому что сама эта реальность — ложь. Но, в отличие от Мистера Реальности, лакановское Реальное неуничтожимо. Реальное, если перефразировать один удачный афоризм, не церковная старушка — проповедей не слушает. Его невозможно ни уговорить, ни запретить, ни повесить. Можно лишь тщетно бороться с многочисленными случаями его прорывов — например запрещать и уголовно преследовать интернет-хулиганов, доводящих субъектов до истерики этой непостижимостью взгляда Другого.

Но это монструозное Реальное измерение взгляда есть одновременно и целительное копье, которые и ранит, и исцеляет. Его прорывы есть прямое свидетельство того, что субъекту никогда не разгадать тайну желания Другого, никогда не впечатлить его взгляда. Это жестокий, но действенный способ разбудить субъекта, вывести его/ее из идеологического оцепенения под фотографирующим взглядом Другого, разломать фантазию, обрекающую субъекта на вечную погоню за взглядом как (маленьким) объектом а. Доведение субъекта до истерики перед непостижимостью желания Другого («Что он хочет от меня?», «Зачем он это делает») — это шаг к осознанию того, что Другой сам расколот, что он содержит в себе нехватку, что он сам никем и ничем не гарантирован («у Другого нет Другого»). Именно этому шагу субъекта препятствует фантазия. Прикосновение чудовищного Реального только и способно побудить субъекта выскочить из колеса порабощенности идеологизированным взглядом Другого, перейти через селфи-фантазию и ощутить свободу, если таковая вообще доступна для субъекта в его/ее conditio humana.

Заключение

Завершить мне бы хотелось двумя соображениями.

Во-первых, проделанный выше анализ естественным образом провоцирует критику в феминистском ключе: речь шла об анализе селфи, сделанного девушкой. Этот анализ во многом подтвердил расхожие стереотипы — женщина, пользуясь словами Джона Бергера,

должна все время смотреть на себя. Она практически постоянно сопровождается своим собственным образом самой себя… то, какой она предстает для других, и, в конечном итоге, то, как она предстает для мужчин, является ключевым критерием для оценки ее успешности в жизни. Ее собственное существование в-себе вытесняется существованием в режиме быть-оцениваемой-другими[312].

На это вполне резонно можно возразить — разве мужчины не делают селфи!? И разве нет женщин, которые принципиально отрицают это существование в режиме «бытия-оцениваемой-другим»!?

В ответ на эти замечания я бы хотел совершить тот же жест, который неоднократно проделывал Славой Жижек. Вначале Жижек провокационно солидаризируется с самыми расхожими стереотипами о женщине (например, что женщина лишена сущности и существует лишь как «симптом мужчины»; что есть особая женская логика, не укладывающая в стандартную классическую логику с ее законом исключенного третьего, и т. д.), а затем совершает парадоксальный жест, утверждая, что через свои особенности «женщина, а не мужчина — это субъект par excellence»[313]. То есть именно женщина со всеми ее особенностями раскрывает природу субъекта гораздо лучше, чем это делает мужчина.

В моем рассмотрении селфи я руководствуюсь той же логикой. Анализ конкретного случая женского самофотографирования был призван раскрыть не особое устройство субъективности молодой девушки, но универсальные механизмы конституирования субъективности как таковой. Если они во многом совпали, то, значит, конституция человеческого субъекта не сильно отличается от конституции молодой девушки. На это, собственно, и намекает сам Лакан, сравнивая то скрытое удовлетворение, которое субъект получает, находясь под взглядом и будучи рассматриваемым, с удовлетворением, которое

испытывает женщина, зная, что на нее смотрят, при условии, что делают это, не подавая вида [что знают, что она знает, что на нее смотрят][314].

Во-вторых, и эта мысль сквозной линией проходила сквозь все главы, новые технологии — в данном случае смартфоны и их возможности по дигитализации субъекта — приводят вовсе не к трансформации природы человека, о чем так сильно любят беспокоиться консерваторы, но, наоборот, к выявлению этой природы. Если наш анализ селфи верен, то селфи — это ключ к пониманию тех механизмов, тех виртуальных «призрачных» сущностей внутри субъекта, которые ранее предполагались лишь исходя из умозрительных рассуждений или же косвенных клинических свидетельств. Взгляд, который Лакан, а до него, например, Сартр, провозглашал неотъемлемым элементом устройства субъекта, оказывается теперь не просто некоей полагаемой виртуальной сущностью, но чем-то вполне материальным, зримым, осязаемым.