Игорь Кон - В поисках себя. Личность и её самосознание Страница 57

Принцип самоатрибуции уходит своими теоретическими корнями в радикальный бихевиоризм Б.Ф.Скиннера и теорию самовосприятия Д.Бема, согласно которой индивид черпает информацию о своих эмоциях, установках и убеждениях из трех главных источников: из восприятия своих внутренних состояний, наблюдения своего открытого поведения и обстоятельств, в которых это поведение происходит. Чем слабее, противоречивее или непонятнее внутренние сигналы, тем больше человек опирается в своих суждениях о себе на наблюдаемые им факты своего внешнего поведения и его условия, то есть судит о себе по своим поступкам. Иными словами, не только поведение человека в определенной ситуации зависит от того, как он воспринимает эту ситуацию, но и восприятие, оценка ситуации (и себя в ней) связаны с тем, как он в ней себя ведет [4].

Действительно ли человек судит о своих эмоциональных состояниях и чувствах по внешним, “поведенческим” признакам (смеюсь, – следовательно, мне весело) – вопрос спорный. Но концепция Бема – только частный случай общей теории атрибуции. Заключение о внутренних, диспозиционных свойствах на основе объективных, поведенческих показателей широко представлено в самосознании, особенно при оценке (осознании) способностей, компетентности и других качеств, о которых обычно судят по поведению или его результатам. Например, учебное “Я” школьника, его представление о себе как об ученике – результат не только усвоения оценок значимых других (учителей, одноклассников) и социального сравнения, но и самоатрибуцин на основе объективных результатов своей деятельности. Причем по своим успехам или неудачам в определенной деятельности индивид судит не только о своей подготовленности и компетентности, но и о своих способностях к данной деятельности.

Как и социальное сравнение, самоатрибуция в высшей степени селективна и в отборе причинных факторов, и в их интерпретации, и в неодинаковом к ним внимании, и в отборе терминов для их описания.

В многочисленных экспериментах, когда испытуемым предлагалось объяснить свои удачи или неудачи в решении определенных задач, выявились четыре психологические стратегии. Первая – склонность приписать свою неудачу безличным и неконтролируемым силам, например невезенью; те же, кто правильно решил задачу, напротив, склонны приписывать это собственным заслугам. Вторая – ссылки на объективную сложность задачи, недостаток информации, времени и т.д. Третья – стремление приписать неудачу отсутствию или слабости мотивации (“Я мог бы это сделать, но не особенно старался”). Четвертая – умаление ценности успеха (“Не все ли равно, умею я это делать или нет?”). Во всех этих случаях причина неудачи выносится за пределы собственного “Я”, тогда как удача чаще приписывается себе.

Селективная интерпретация фактов выражается в том, что индивид может, например, оспаривать объективность школьных отметок, основывая самооценку своих учебных качеств не на них, а на своих успехах в научном кружке, признании товарищей и т.д. Ту же функцию выполняет эго-защитный механизм рационализации, побуждающий личность находить такие причины и мотивы, в свете которых собственное поведение предстает в более благоприятном виде. Избирательное отношение к фактам позволяет не обращать внимания на нежелательную информацию, а выбор терминологии – придавать им приемлемую эмоциональную окраску: не скупой, а бережливый, не безрассудный, а смелый, не трусливый, а осторожный.

Хотя интериоризация внешних оценок, социальное сравнение и самоатрибуция – психологически разные процессы, они взаимосвязаны и часто переходят друг в друга на основе принципа смысловой интеграции “образа Я”. Сходное по своей сути с принципом “психологической центральности” М.Розенберга, согласно которому значение любого компонента “самости” зависит от его места в ее структуре (является он центральной или периферийной, главной или второстепенной, важной или неважной его частью), понятие смысловой интеграции – более емкое – подчеркивает не только системность, целостность “образа Я”, но и его ценностно-смысловой характер, неразрывную связь когнитивных аспектов “самости” (что, насколько и благодаря чему осознается) с мотивационными [5].

Разная субъективная значимость отдельных аспектов “Я” позволяет людям гармонизировать свои социальные и личные притязания, находить оптимальные – не “вообще”, а для себя – направления самореализации, компенсировать слабости достоинствами, признавать сильные стороны других не в ущерб собственному “Я”, ибо каждый из нас в чем-то превосходит, а в чем-то уступает другим. Именно дифференцированно-избирательная система личных ценностей и самооценок позволяет большинству людей сохранять высокое самоуважение, независимо от своих жизненных поражений и неудач. Возможность изменения “образа Я” и степень его постоянства также зависят от того, насколько значимы для индивида подразумеваемые качества: более важные, центральные роли или свойства, естественно, изменяются труднее и предполагают большее личностное постоянство.

Таким образом, рефлексивное “Я” – это своего рода познавательная схема, опосредствующая обмен информацией между индивидом и средой. Какую же роль в этом процессе играет собственно самопознание, то есть отражение в сознании субъекта его собственных свойств и качеств?

Самопознание или самообман?

Я знаю все, но только не себя.

Ф.Вийон

Наивная житейская психология нередко сводит проблему самоосознания к тому, может ли человек более или менее адекватно познать самого себя, являются ли его самооценки и самоописания истинными, отражающими его объективные свойства, правильно ли он представляет себе отношение к нему окружающих людей, адекватно ли оценивает свою подготовленность к решению той или иной задачи.

При всей правомерности подобных вопросов самоосознание не сводится к ним. Рефлексивное и рефлексирующее “Я” никогда не совпадают полностью. Прежде чем спрашивать, может ли человек объективно познать себя, следует спросить, от чего зависит его потребность в такой информации?

Всякая саморегулирующаяся система нуждается в информации как о внешней среде, так и о своем собственном состоянии, и эта информация должна быть истинной. Однако переработка и хранение информации в сознании предполагает не просто ее кодирование и сохранение в памяти, но и определенную систему контроля, воплощенную в последовательной системе инструкций, согласно которым эта информация отбирается, скрывается или служит практическим руководством к действию [6]. Инструкции же эти определяются биологической и социальной целесообразностью, тем, насколько осознание данной информации способствует сохранению “самости”.

Самоосознание как внутренний диалог человека с самим собой неразрывно связано с его практической деятельностью, предполагает взаимодействие с внешним миром. Чем активнее информационный обмен между индивидом и средой, тем меньше у него оснований задумываться о самом себе, делать себя объектом исследования; слабо выражена в этом случае и автокоммуникация. Но стоит только прервать связь индивида с внешним миром, поместив его в условия изоляции, как эти внутренние процессы активизируются.

Убедительны в этом отношении опыты в сурдокамере, проведенные О.Н.Кузнецовым и В.И.Лебедевым [7] Лишенный реального общения, человек “выделяет” партнера из своего собственного сознания. Появляется спонтанная речевая активность, вместо привычной внутренней речи он начинает вслух разговаривать сам с собой, задавая себе вопросы и отвечая на них. Хотя у психически устойчивого человека сознание собственной идентичности при этом не теряется, у него появляется зародыш синдрома психического автоматизма: собственные мысли и переживания воспринимаются как навязанные, пришедшие извне, ему слышатся таинственные голоса. Так, один из испытуемых сообщил, что на десятые сутки ему стало казаться, что в камере, позади его кресла, кто-то стоит, хотя у него не было никаких зрительных или слуховых ощущений и он твердо знал, что в камере никого, кроме него, нет.

В опытах О.Н.Кузнецова и В.И.Лебедева подобные явления вызывались искусственно, посредством манипулирования ситуацией, в которой находился субъект. Тот же самый эффект дают некоторые психические заболевания, так называемые личностные расстройства – синдром отчуждения, дереализация, деперсонализация, раздвоение личности. Применительно к нашей теме интерес представляет не психиатрическая природа этих явлений, а логика перехода от нормы к патологии.

Нормальная жизнедеятельность личности предполагает не просто обмен информацией со средой, но и установление с ней каких-то эмоционально значимых отношений. В условиях стресса положение меняется: конфликтная ситуация, которую индивид не в силах разрешить, вызывает у него отрицательные эмоции огромной силы, угрожающие его психике и самому существованию. Чтобы выйти из стресса, он должен разорвать связь своего “Я” и травмирующей среды или хотя бы сделать ее менее значимой. В повседневной жизни этому служит механизм “остранения”. Термин этот, введенный В.Б.Шкловским и широко применявшийся Б.Брехтом, означает разрыв привычных связей, в результате которого знакомое явление кажется странным, непривычным, требующим объяснения. “Чтобы мужчина увидел в своей матери жену некоего мужчины, необходимо “остранение”, оно, например, наступает тогда, когда появляется отчим. Когда ученик видит, что его учителя притесняет судебный исполнитель, возникает “остранение”, учитель вырван из привычной связи, где он кажется “большим”, и теперь ученик видит его в других обстоятельствах, где он кажется “маленьким” [8].